Неглинская М.А.

ГЛАВА 2. Образы ритуальных животных в жертвенной утвари храма императорских предков Таймяо

Скульптурные сосуды цзунь в виде слонов (сян) и быков (си),  имевшие, как будет показано ниже, принципиально важный смысл в цинском ритуале, были установлены для жертвоприношений в храме императорских предков Таймяо в тринадцатом году правления Цяньлун (1748).

Анализ контекста, в котором существуют эти образы, помогает понять суть китайской официальной культуры маньчжурского времени, с одной стороны, и обнаружить путь адаптации внешних (прежде всего европейских) влияний, используемый в период трех правлений, с другой стороны.

В китайской традиции жертвоприношения предкам считались главной обязанностью живых. Маньчжурские правители, захватив Пекин и,  подобно своим предшественникам, государям династии Мин, обосновавшись в императорском дворце, превратили в пятом году Шуньчжи (1648) минский императорский храм Таймяо в святилище своих предков. То есть фактически продолжали с этого момента использовать храм по его прямому назначению, унаследовав и традиционный китайский ритуал жертвоприношения предкам [165, с. 292, 302].

Ил.53. Ритуальный сосуд сицзунь в виде быка для жертвоприношений в храме императорских предков  Таймяо. Гравюра сборника Хуанчао лици туши [158, т. 2, c. 9].В сборнике Хуанчао лици туши сообщается, что во время весенних церемоний (мэнчунь) в главном обрядовом зале Чжэндянь храма императорских предков Таймяо применялись парные сосуды в виде священного быка – сицзунь (Ил. 53).

Ил.54. Ритуальный сосуд сянцзунь в виде слона для жертвоприношений в храме императорских предков  Таймяо. Гравюра сборника Хуанчао лици туши [158, т. 2, c. 10].Во время летних обрядов (мэнся) в том же храме использовались парные сосуды в виде слона –  сянцзунь (Ил. 54).

Эта ритуальная утварь выполнялась из бронзы (тун) и по закону должна была иметь определенный орнаментальный декор и строго установленные размеры. Так, жертвенная утварь в виде быка «сверху дополнялась сосудом высотой 4 цуня и 8 фэней (около 15,3 см – М.Н.),.. с четырех сторон имеющим изогнутые ребра, с нижней частью, украшеной узором куйлунвэнь (изображения безногих драконов куй – М.Н.), с крышкой в диаметре 2 цуня и 6 фэней (около 8,3 см – М.Н.),.. украшенной цветочным узором чуйхуавэнь, ниже – узором куйлунвэнь; высота скульптуры священного быка 5 цуней и 1 фэнь (около 16,3 см – М.Н.),  длина 8 цуней и 3 фэня (около 26,6 см – М.Н)… Скульптуры  слона дополнялись сверху ритуальным сосудом  высотой 4 цуня и 2 фэня (около 13,4 см – М.Н.),.. украшенным облачным орнаментом чуйюньвэнь, с пустой (без рисунка – М.Н.) нижней частью,.. крышка …диаметром 4 цуня (около 12,8 см – М.Н); слон в высоту 5 цуней и 2 фэня (около 16,6 см – М.Н), в длину 7 цуней и 1 фэнь (около 22,7 см – М.Н)» [158, т. 2, с. 9-10].

Ил.55. Ритуальный бронзовый сосуд сицзунь. Эпоха Чжоу. Гравюра каталога Циньдин Сицин гуцзянь  [167, т. 9, c. 31].Образцами для цинских ритуальных вещей послужили существующие в дворцовой коллекции бронзовые предметы, включенные в каталог Циньдин Сицин гуцзянь и отнесенные придворными знатоками к периоду Чжоу. Ил.56. «Чжоуский» ритуальный бронзовый сосуд сицзунь. Гравюра каталога Циньдин Сицин гуцзянь  [167, т. 9, c. 29].Ритуальные сосуды зооморфных форм, приведенные в этом каталоге, принадлежат к одной из двух категорий. Первая объединяет полые внутри скульптуры, которые могли использоваться как емкости (Ил.55).

Ил.57. «Чжоуский» ритуальный бронзовый сосуд сянцзунь. Гравюра каталога Циньдин Сицин гуцзянь  [167, т. 9, c. 25].Вещи второй группы (аналогичные цинским ритуальным предметам) состоят из двух частей – скульптурной подставки в виде зверя и собственно сосуда (вазы гуань), на его спине (Ил.56,57) [Иллюстрации также см. в фотоальбоме «Цинский стиль в ритуальной утвари». - Прим. Адм.].   

Цинский ритуальный сосуд сянцзунь имеет два прототипа из императорской коллекции, которые совпадают между собой по форме и характеру декора, но немного отличаются в размерах [167, т.9, с.25-26] (Ил.57).

По виду подобных сосудов можно заключить, что они, скорее всего, были выполнены в период Мин в подражание древним бронзовым образцам. На это указывает, в частности, форма округлой вазы с узким горлом и широким, отогнутым наружу зевом, установленной на спине ритуального животного. Представленная в клуазонне периода Мин (например, [98, № 11,12; 187, ил. 127, 80, 181, 183, 185, 196]) такая форма вазы не существовала в бронзе эпохи Чжоу.

Сейчас в разных коллекциях за пределами Китая хранится несколько скульптурных сосудов в виде слона, часть которых может быть отнесена даже к более раннему – шанскому времени (например: [279, ил. 40, с. 228-230], Ил.58). По стилю эти вещи разительно отличаются от сосудов, опубликованных в каталоге Циньдин Сицин гуцзянь в составе чжоуской бронзы. Примечательно, что в комментарии к сосуду сянцзунь, сопровождающем иллюстрацию каталога, содержится указание на вероятную ошибку: «Чжоулисы цзуньи чжувэй сянцзунь чжэ ши и сяньгу цзюйи ци шичжи ци мю – Чжоулисы (Ведомство ритуала – М.Н.) объявило ритуальной утварью сянцзунь, оформленный как костяк слона, подпирающий сосуд, на основании своей (т. е. Ведомства Чжоулисы – М.Н.) ошибки» [167, т. 9, с. 25].

Из сказанного ясно, что Ведомством ритуалов цинского времени  были приняты за образец не сами чжоуские бронзовые сосуды, а их стилизации, созданные в период Мин, хотя по приведенным выше причинам принципиально важно было декларировать эти сосуды именно как произведения эпохи Чжоу. В цинской жертвенной утвари (в отличие от  ее прототипов) используется сосуд с крышкой (гайгуань). Размеры цинских сосудов в основном те же, что у прототипов, однако параметры  поменялись местами (в оригиналах длина была больше высоты).

Ил.59. Бронзовый сосуд сицзунь (часть водяных часов). Эпоха Тан. Гравюра каталога Циньдин Сицин гуцзянь  [167, т. 38, c. 29].Цинский ритуальный сосуд в форме быка – сицзунь в художественном отношении, как и цзунь в виде слона, представляется вариантом минского образца в «чжоуском стиле», который в каталоге Циньдин Сицин гуцзянь тоже датируетсяпериодом Чжоу [167, т. 9, с. 29] (Ил.56). При этом в сосуде маньчжурского времени обнаруживается определенное сходство также с близкой по композиции и декору танской вещью, особенно заметное в трактовке головы быка и орнаментальной отделке фигуры [167, т. 38, с.29] (Ил.59).

По размерам танский образец из коллекции цинского двора, являющийся частью водяных часов – клепсидры, значительно меньше минского, иначе выглядит в нем и ноша быка, которую составляют сразу три сосуда, один четырехгранный и два цилиндрических. Оба прототипа отделаны золотой (танский также серебряной) инкрустацией. Таким образом, учреждение сосудов сянцзунь и сицзунь обозначило реставрационную тенденцию в официальной культуре маньчжурского Китая, выразившуюся в апелляции к древности (гу) вообще и «чжоускому стилю» в особенности.

Эта тенденция, имманентно присущая китайской культуре разных эпох и закрепленная в ней благодаря существованию ритуала, прослеживается во многих произведениях цинского искусства периода трех правлений. По справедливому замечанию В.М. Крюкова, «образ возвышенной древности как одновременно священного первоистока и моральной глубины, прозреваемой человеком в самом себе», родился именно в чжоускую эпоху. В условиях архаического общества апелляция к прошлому была самой «тканью культуры». Манипулируя общественным сознанием и устанавливая все события в единую историческую перспективу, она почти незаметно для носителей традиции постепенно сама сделалась объектом политических манипуляций [149, с. 71-72]. Подтверждением тому служат цинские ритуальные сосуды. 

Рис.2. Б. Родэ. Император Китая за плугом. Холст, масляные краски, живопись. Берлин, около 1770 г.В связи с традиционной китайской системой ценностей наиболее понятной представляется форма жертвенного быка, поскольку она воплощает древнейший принцип «земледелие – основа государства». Начиная с ханьского времени этот принцип утверждается не только в философском, но и в официальном лексическом обиходе, поскольку на самом высоком политическом уровне было осознано, что нарушение данного принципа обязательно скажется на экономике страны, в результате чего обогащение государства и благоденствие народа станет невозможным [125, с. 62– 64].

В официальной культуре маньчжурского времени принцип «земледелие – основа государства» декларативно соблюдался. Кроме ритуалов в храме императорских предков Таймяо, повторявшихся  в начале годовых сезонов (сымэн), и общего жертвоприношения августейшим предкам в конце года, представители правящей династии совершали многие другие ритуальные церемонии в столичных храмах. Так, отмечая первый праздник годичного цикла –  начало весны, государь с князьями и первыми чинами империи в храме Солнца приносили жертвы Циньди – божеству зелени и, разбивая после церемонии глиняные фигурки быка и землепашцев, гадали по ним об урожае года [17, с. 120, 140-141]. Важнейшим ритуалом, в котором принимал участие император, был весенний обряд землепашества в храме Шэньнунтань, посвященном изобретателю земледелия – Шэньнуну. Личное участие правителя  в  обряде первой борозды считалось жизненно важным, поскольку обряд призван был обеспечить обильный урожай во всем государстве. По свидетельству Н.Я. Бичурина, «ежегодно Пекинское областное правление подготовляло для государя шелковую плеть и соху желтого цвета, быка под соху рыжего, сеятельное вено темное, для сопровождающих императора трех князей и членов девяти правительственных мест – шелковые плети и сохи красного цвета, быков черных, сеятельные вена темные. Вена участников обряда содержали семяна основных продовольственных культур – вено государя наполнялось зернами риса, вена князей – просом, вена представителей девяти правительственных мест –  пшеницей и черными бобами (которые вкупе с ячменем входили в понятие угу – «пять основных зерновых культур» Китая –  М.Н.). После сбора урожая рис, просо, пшеница и бобы отправлялись в жертвенный амбар для употребления их впоследствии при императорских жертвоприношениях» [17, с. 183-186].                      

Таким образом, форма ритуального сосуда в виде быка – сицзунь, служившая для весенних церемоний в храме Таймяо, соотносится со жреческими обязанностями государя, с одной стороны, и верой в способность высочайших предков влиять на сохранение порядка в империи, с другой стороны, поскольку залогом порядка в значительной мере был обильный урожай.

По образцу жертвенных бронзовых сосудов создавались вещи из металла для декорации дворцовых интерьеров. Не имеющая ритуального назначения копия танского сосуда-клепсидры в форме быка находится в собрании пекинского музея Гугун. Она выполнена в маньчжурский период из бронзы и отделана выемчатой эмалью (Ил.60). Известны также парные часы в виде быков, поддерживающих вазы, работы известного лондонского мастера  XVIII века Дж. Кокса (Ил.61), по-видимому, специально произведенные для китайского двора и установленные в павильоне Янсиньдянь (подробнее см.: Часть II, Главу 5).

На первый взгляд менее понятны, но, безусловно, не менее важны, причины, определившие форму второй пары жертвенных сосудов – в виде слонов (сянцзунь). В ритуальном сосуде сянцзунь, как и его бронзовых прототипах в «чжоуском стиле» периода Мин из императорской коллекции, уши чудесного животного трактованы в форме листьев лотоса, символика которого в Китае генетически связана с буддизмом. Эта важная иконографическая особенность присутствует в фарфоровых и эмалевых скульптурных композициях периода трех правлений, получивших название тайпин юсян («слон-хранитель великого мира») или баосян («драгоценный слон»), аналогичных по форме ритуальным сосудам храма Таймяо, но предназначенных для украшения дворцовых павильонов.

Установленные на высоких подставках парные изображения эмалевых слонов, несущих вазы, украшают официальные и жилые помещения Запретного города (Ил. 62). Характерно, что в цинских перегородчатых эмалях изображается слон белой масти с узорчатой попоной на спине (Ил.63). Попона заканчивается подвесками в форме жемчужных бус и кистей, имеющими аналогии в орнаментах ламаистских живописных и скульптурных бурханов [98, с.89, 126]. Данный мотив, характерный для цинского металла в сино-тибетском стиле, прямо указывает на канон северного буддизма как иконографический источник декора сосуда сянцзунь. Буддизм  с  момента  превращения в мировую религию и принятия его в качестве одной из государственных систем Срединной империи фактически стал ментальным мостом между Китаем и сопредельными странами Азии, а также средством политического давления империи на эти страны.

Связь «драгоценного слона» с буддизмом и произведениями сино-тибетского стиля прослеживается в иконографии, пластическом решении образа и его символике. В  буддизме слон белой масти по традиции почитается как символ рождения Будды Шакьямуни (Шицзяфо) [90, с. 619]. Этим отчасти объяснялось его введение в набор семи сокровищ (цибао) буддийского царя-чакравартина (подробнее см.: Часть I, Главу 5). Другой компонент – ваза на спине слона – толкуется как исцеляющий сосуд, принадлежность божества милосердия, покровителя матерей и детей – бодхисаттвы Гуаньинь (санскр. Авалокитешвара). Ваза, воплощающая идею сохранения жизненной энергии, триумфа сознания над рождением и смертью, была осмыслена как одно из «сокровищ» и вошла в наборы из восьми символических драгоценностей (бацзисян) –  инсталляций на буддийских алтарях [291,  с. 416].

Анализ материала показывает, что буддийский смысловой фон оказался принципиально важен для введения сосуда сянцзунь в цинский ритуал жертвоприношения императорским предкам, хотя при этом и были найдены соответствия, содержащиеся в автохтонной китайской традиции. Ваза пин в китайском языке – омоним слова «мир» [181, с. 3-5]. Этим объясняется ее появление во многих композициях с благими пожеланиями, в том числе, как будет показано ниже, и в композиции баосян.

Соотнесенность образа вазы с животворным материнским лоном предопределила обычай помещать в свадебный паланкин невесты сосуд (вазу), наполненную зерном и драгоценностями в знак пожелания изобилия и многочисленного потомства. Сосуд (ваза) с ритуальным угощением (даром) служили традиционными подношениями умершим представителям рода, которым в китайской культуре приписывалась способность влиять на благополучие и богатство семьи [22, т. 4, с. 681, «баопин»].

Последнее объяснение возвращает нас к китайскому ритуалу жертвоприношений, который заключался в символическом обмене дарами, как «небесными», так и «земными». Совершенно особая роль дарения в структуре чжоуского ритуала и «интимная связь дара с жертвоприношением» была отмечена В.М. Крюковым: дар конкретному лицу, попадая в ритуальную область, распространялся, «как предполагала логика клановой идеологии, на все родовое тело, включающее многочисленных предков и потомков». Память о небесной благодати как священном даре, переданном императору и разделенном между его подданными, увековечивалась в материальном (и вместе с тем абстрактном) плане при создании ритуального бронзового сосуда, сохраняемого «детьми и внуками на протяжении десяти тысяч лет». В таком соотнесении сам факт пожертвования, превышая количественно исчисляемую ценность дара, должен рассматриваться не как сугубо экономический институт или «прагматическая передача материальных ценностей», а в качестве «акта введения реципиента в права владения жалуемыми объектами» вместе со всеми вытекающими из этого духовными и политическими следствиями [149, с. 60-65, 69].

Политический аспект дара в композиции ритуального сосуда сянцзунь связан с изображением слона. В китайской культурной и дипломатической традиции слоны давно ассоциировались с богатствами изобильных южных стран. Согласно легенде ханьского времени, люди Аннамского побережья (Вьетнама) въезжали в море верхом на слонах, чтобы добыть сокровища глубин – крупные морские жемчужины. В странах Юго-Восточной Азии (нынешних Бирме/Мьянме, Таиланде и Лаосе), на протяжении веков в самой империи считавшихся данниками Китая, слон символизировал величие и могущество царя и подвластного ему государства. Слонами были усилены гвардейские войска, выходы правителя совершались верхом на слоне и в сопровождении соответствующего эскорта. В составе официальных даров – гун, поступавших к китайскому двору из этих стран в периоды Тан и Сун, нередко фигурируют дрессированные слоны, которых в Китае использовали в императорских шествиях и увеселениях. Так в средневековой традиции сложился особый аспект этого образа: слон стал олицетворением исповедующих буддизм тропических стран с их воинской мощью, сокрушенной Китаем, и с их богатствами, мирно стекавшимися в Срединную империю в виде даров и дани (гун) [148, с. 115-117].                                                                   

В структуре этой традиции существуют и каменные изваяния слонов (стоящих и коленопреклонных), воздвигнутые на пути к погребениям китайских императоров династии Мин (1368-1644) [165, с. 310]. В виде посольских даров слоны продолжали не только в минское время, но и в правление Канси регулярно поступать в Пекин из государства Сиам, а также, возможно, и других южных стран [291, с. 169] <20>. И хотя некоторые китайские императоры, избавляясь от лишних трат, порой повелевали отпускать содержавшихся при дворе слонов на волю, подобные дары все-таки имели для Китая совершенно особое значение. В маньчжурский период слонов по-прежнему использовали при торжественных императорских церемониях, как было принято еще в танском Китае, о чем свидетельствуют воспоминания западных дипломатов и сохранившиеся живописные изображения <21>. Цинские правители в числе многого другого унаследовали от своих предшественников на троне Поднебесной основное направление внешней политики страны и традиционные политические амбиции, которыми они очень дорожили, стремясь любой  ценой сохранить господство Китая на азиатском континенте.

Первоначально соблюдение положительного для державы баланса сил в Азии обеспечивали победоносные действия китайских войск в Восточном Туркестане, имевшие место в годы Канси и Цяньлун, в результате чего к Китаю была присоединена новая обширная территория (Синьцзян). Позднее цинские богдыханы были вынуждены удовлетворяться в основном внешними проявлениями верноподданических чувств вассальных правителей, что не мешало им номинально удерживать за собой главенствующее положение на азиатском континенте, по крайней мере, до середины XIX века [76, с. 118-119 ].

В дипломатическом языке китайского двора любые подношения иностранных посольств (в том числе и подношения слонов из стран Юго-Восточной Азии) именовались гун, как и храмовые пожертвования (так, название цинского пятичастного алтарного набора – угун буквально означает «пять даров»). В понятие гун включены следующие значения: «дань, дар, предмет самого лучшего качества, достойный поднесения государю» [22, т. 4, с. 670 - 671 «гун»].   С древности словом гун обозначалась общая для удельных князей, вассалов китайского императора, священная обязанность – приносить главе империи в знак зависимости от его воли лучшие и наиболее ценные сокровища их земель, которые император мог использовать для жертвоприношений августейшим предкам.

Часто эта дань была почти символической, поскольку, значение имели не столько ее размеры, сколько ее качество, что уже на этапе вручения дипломатического дара делало его подобием жертвоприношения. По свидетельству Н.Я. Бичурина, признание зависимости от цинского Китая и подписание договора о предоставлении ему символической дани-гун было стандартным дипломатическим ходом правителей соседних восточных государств. В результате они, как правило, получали богатые ответные дары и выгодные торговые льготы [17, с. 146-150].

Таким образом, официальные визиты с дипломатическими дарами, которые в западных странах были в равной мере знаком взаимной вежливости и способом рекламы товаров, предлагаемых для международной торговли, с позиций китайской дипломатии, сохранившей свои права в империи Цин, означали признание подчиненной (по отношению к Китаю) роли государств, направивших посольства, и их правительств. По этой традиции любые предметы, поступавшие ко двору из других стран, даже те, которые были  приобретены  в  период  оживленных  связей с Западом и торговли через представительства Ост-Индских компаний, воспринимались китайцами только в таком контексте (подробнее см.: Часть II, Главы 4, 5). Данная дипломатическая традиция предполагала и определенный ритуал поднесения даров, включающий обязательное чествование императора послами иноземных держав тем же способом, которым его чествовали все вообще подданные (и тем, которым сам император чествовал духов и усопших предков) – ритуальным коленопреклонением и челобитьем коутоу [44, с. 199-210].

Названная причина объясняет ставшее обычаем стремление чаще принимать, чем отправлять посольства, хотя это и было обременительно в материальном отношении: в годы правления маньчжурской династии послы и положенное им по рангу количество сопровождающих людей и лошадей на время пребывания в китайской столице обеспечивались всем необходимым из государственной казны, причем доставленные дары обычно не могли покрыть издержек на прием гостей. Посольства из Монголии выплачивали дань скотом и продуктами животноводства, в меньшей мере – изделиями художественных ремесел. Из Восточного Туркестана привозили вяленые фрукты, а также золото и нефрит, из Тибета – изделия из серебра, в том числе ламаистские скульптурные изображения и сосуды  для воды и чая, изделия из янтаря, коралла, четки и благовония (см.: Часть I, Главу 5). Ответными дарами служили шелковые ткани, кожи, одежда со знаками ранговой принадлежности, произведения в сино-тибетском стиле, который импонировал обеим сторонам, – посуда и другая утварь из меди и серебра [19, с. 190-191; 201; 214-216].

Сцены с изображением послов, несущих в Срединную империю дань-гун, относятся к самым характерным мотивам в искусстве маньчжурского времени (Ил. 64-67). В большинстве сцен присутствует изображение белого слона, нагруженного различными дарами. В коллекции Национального музея в Копенгагене хранится коромандельская лаковая ширма, на створках которой изображено голландское посольство, направляющееся в Пекин. На флаге начертаны иероглифы «Хэлань чаогун» (Голландские данники /китайского/ императора). Прибывшие на кораблях послы, одетые как голландские моряки середины XVII века,  шествуют по суше с дарами для богдыхана в сопровождении оркестра европейских музыкантов, сидящих на спине белого слона [224, с. 248, ил. 99, 108]. В определенном смысле европейская музыка стала «даром» западного мира маньчжурским правителям Китая, поспешившим зачислить это новое приобретение в архив достижений своей династии <22>.                                             

Горизонтальный свиток начала XVIII века, выполненный в гобеленовой технике ткачества – кэсы <23>, изображает длинную процессию причудливо одетых данников от разных народов Востока и Запада с дарами богдыхану (64-66). В составе процессии шествуют два белых слона. Один из них, как это было принято в цинском искусстве, показан несущим вазу с символическими «сокровищами» (Ил. 64). Занимающая место вазы на спине второго слона фигура «варвара», если судить по его облику и костюму, должна воплощать в себе некий обобщенный образ «людей Запада», принесших императору в наборе «лучших сокровищ своих земель» также интеллектуальные дары – доступные европейцам знания и навыки, которые в годы трех великих правлений были реализованы в произведениях, выпускавшихся при участии миссионеров придворными мастерскими. Воплощением интеллектуальных даров Запада явились и находящиеся в руках другого «варвара» из той же процессии механические часы в прямоугольном корпусе с колонками по углам и четырехскатной крышей (Ил.66). Часы аналогичного вида в период Цяньлун создавались при дворе и были включены в набор ритуальной утвари маньчжурской династии (подробнее см.: Часть I, Главу 3 и Часть II, Главу 5).

Ил.67. Фрагмент ковра с изображением европейских послов, несущих дары китайскому императору. Шелк, ткачество. Китай, период Цяньлун (около 1794). Национальный морской музей, Гринвич [206, с. 178 - 179].Посещение императора Цяньлуна дипломатической миссией лорда Маккартни (1793), доставившей в Пекин среди различных даров часы и небесный глобус, отражено (около 1794) в серии китайских шелковых ковров, находящихся в собрании Национального морского музея в Гринвиче (Ил.67). В композиции одного из ковров показаны европейцы,  несущие небесный глобус и армиллярную сферу. Образцами астрономических приборов китайским художникам послужили, по-видимому, предметы, изготовленные в годы Канси для пекинской обсерватории Ф. Фербистом и зафиксированные в законах Цяньлуна, как будет показано в следующей главе. Поэтому изображения на ковре заметно отличаются по виду от реальных подарков Георга Английского, представленных в карандашном наброске Вильяма Александера [206, ил. 112].

Смысл композиции раскрывает сопроводительный стих. Он мог быть написан самим Цяньлуном, во всяком случае, речь в нем ведется от первого лица государства: «Сначала Португалия платит дань, теперь приносит дары Англия, дела и добродетели наших предков находят отклик за каждым морем; такими же скромными должны быть помыслы, наше сердце приветствует пожертвования. Редкие предметы ценим мы в действительности не так высоко, как хвалы, воспринимаемые нашим слухом. В обратную дорогу, которая имеет большую протяженность, мы хотим их (послов – М.Н.) стократно наградить, чтобы так (т.е. выражая почтение к императору и, тем самым, поддерживая мирные отношения – М.Н.) мудрые цари могли сохранить свои сокровища» [цит. по: 287, с.121].

На основании изложенного выше хотелось бы подчеркнуть, что анализ культурного контекста, в котором в цинское время существуют образы ритуальных животных, быков-си и слонов-сян, позволяет осознать характер приоритетов в системе общественных ценностей маньчжурского Китая.

Введя в 1748 году сосуды сицзунь (в виде быка) и сянцзунь (в форме слона) в состав жертвенной утвари храма императорских предков Таймяо, Цяньлун декларативно уравнивал значение земледелия и военных трофеев как двух важнейших основ для существования государства Цин <24>. Однако в реальности значение последних, по-видимому, признавалось даже большим. Об этом говорит особая популярность в цинских дворцовых интерьерах бронзовых с эмалью или фарфоровых скульптурных слонов, восходящих по иконографии и материалу к святыням сянцзунь. Достаточно вспомнить, что парные фигуры «драгоценных слонов» фланкировали трон императора в главном аудиенц-зале империи – павильоне Тайхэдянь, при этом сидящий на троне государь принимал почитание своих подданных как «живой предок» и (благодаря существованию буддийского аспекта) как «живой Будда» <25>. Композиция получила название «слон – хранитель  великого мира» и стала не лишенным красоты пластическим выражением политической программы. Ваза на спине слона наполнялась символическими «сокровищами» – знаками богатства и зернами грядущего изобилия, которое должно наступить в Азии под властью китайского императора <26>. Утверждая образ слона в качестве ритуального, наравне с образом священного быка, Цяньлун не побоялся нарушить еще более древнюю традицию почитания в лице правителя Китая, прежде всего, жреца, но не воина.

Иными словами, «слон великого мира» как явление имперской культуры представляется, по контрасту с фигурой ритуального быка –символа земледелия, основным для маньчжурского времени, поскольку именно в нем воплотилась сама суть последнего в цинском Китае великого правления. Этот же образ, коррелируя с символикой дани-гун и ритуала жертвоприношений, служит ключом к пониманию механизма адаптации внешних влияний («интеллектуальной дани» других старан) в культуре цинского Китая.  

В заключение главы логичными представляются следующие выводы,

во-первых, иконография ритуальных сосудов сицзунь (в виде быка) и сянцзунь (в форме слона) храма императорских предков Таймяо, апеллируя к древности и чжоускому ритуалу, обозначает одну из наиболее важных тенденций в цинской культуре – тенденцию к реставрации «чжоуского стиля», проявившуюся в искусстве периода трех правлений.

Во-вторых, учреждение сосудов сянцзунь обнаруживает стремление правящего императора (Цяньлуна) актуализировать в цинской ритуальной утвари (а посредством этого и в придворном искусстве) буддийский (ламаистский) аспект образа слона, с одной стороны, и его соотнесенность (как знака военных трофеев из буддийскских стран, подвластных правителям Китая) с традицией дани-гун, с другой стороны.

В-третьих, постановление Цяньлуна показывает, что императором были в полной мере осознаны потенциальные возможности буддизма как связующей, «миротворческой» религии, которую следует использовать для объединения восточного мира (не только буддийских стран Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии, но также Тибета и Монголии) под эгидой богдыхана и в интересах цинского государства (см.: Часть I, Главу 5).

В-четвертых, популярность образа баосян в придворном искусстве периода трех правлений имеет проекцию в ритуале императорских жертвоприношений и согласуется с намерением маньчжурских правителей Китая включить в традиционный дипломатический и политический контекст доступные в это время дары европейских стран, чтобы способствовать растворению западных влияний в комплексе ритуальной и придворной культуры.