|
Тематический раздел
|
От невнимания к Западу к триумфу вестернизации современного КитаяАннотация: Статья содержит размышления о роли вестернизации и склонности к заимствованию всего полезного, как важнейшей черте национальной традиции, созданной Конфуцием и ставшей генеральным принципом Китая, а также во многом всего региона Дальнего Востока и Юго-восточной Азии. Из заголовка видно, на чём, по-моему, имеет смысл сделать упор, когда ведётся речь о Синьхае. Разговор должен быть о кардинальной значимости и истоках судьбоносных для Китая перемен. О том, как страна, опираясь на уникально-позитивные (в отличие от наших, скорее, уникально-негативных) традиционные основы, сумела преобразиться столь легко и стремительно. И так как этот процесс занял более полутора веков (считая с 1842), историку следует иметь в виду, что произошло всё это не вследствие какого-либо удавшегося мятежа, но в результате сложной цепи событий и, прежде всего, колоссальной роли потенций, заложенных тысячелетия назад в национальную нормативную традицию. Именно эти потенции и традиции на протяжении десятков поколений выковывали в Китае тот социополитический стандарт бытия, а, следовательно, и соответствующую мировоззренческо-ценностную систему взглядов и обусловленный ею менталитет населения, благодаря которым она сумела не только выжить, но и неслыханно расцвести за исторически ничтожный срок. История Китая велика и небезынтересна. Но главное не в том, сколько тысяч лет она насчитывает. Главное то, что было положено в её основу. Была ли то нетерпимость ко всем неверным и разным инакомыслящим или стремление к достижению высшей мудрости, умение воспринять её у всех, кто ею обладает. И здесь мы переходим к самому существенному. В основе эволюции человека лежит не труд, как тому учили некоторые, но разум, способный генерировать идеи, причём отнюдь не только производственные. Много важнее те, что мудро учили людей жить по разумным и гуманным правилам. В Китае они были сформулированы великим Конфуцием (551-479 до н.э.). О конфуцианстве написано много. Вкратце напомню основное: это учение о том, как должно жить и вести себя порядочному, достойному или благородному человеку (цзюньцзы), что считать важным, и чем ни в коем случае не поступиться. Принцип поведения цзюньцзы – твёрдое следование нормам морали (ли), основанной на гуманности (жэнь) и чувстве осознанного долга (и), что проявляется прежде всего в уважительном культе предков и старших (сяо, сыновняя почтительность). В отличие от ничтожного мелкого человечишки (сяо жэнь) с его пристрастием к наживе и выгоде и с мелочным поведением, цзюньцзы думает не об этом, а о стремлении к высшему пути истины и справедливости (дао). Достижение же этой благородной цели заключается не в том, чтобы думать о смерти, а в том, чтобы улучшить жизнь. Человек, стремящийся к идеалу цзюньцзы, учил Конфуций, обязан постоянно трудиться, стремясь достичь максимума возможного в этой жизни, используя для этого все способности, прилагая великое старание в сочетании с высоким уровнем самоконтроля при постоянном самоусовершенствовании в соревновании с другими. Успех в жизни дается не богатством или лестью, не знатностью или подавлением других. Он измеряется системой бесстрастных публичных экзаменов, которая в наши дни известна всем, но придумана и воплощена в жизнь китайцами. Конфуций, не будучи основателем религии или пророком, научил китайцев жить по правилам высокой добропорядочной человечной этики, строго выверенным жившими ещё до него великими мудрецами. Суть его учения в том, что главное – быть достойным в посюсторонней жизни, для чего нужно совершенствоваться в добродетели, уважать людей и обладать чувством глубоко осознанного долга. Заботясь о старших (сяо) и учась у них праведной жизни, китаец должен стремиться достичь максимума возможного. В частности, уметь добиться процветания в процессе упорного труда и великого старания, в сочетании с высоким уровнем самоконтроля и дисциплины, в условиях постоянного достижения новых успехов и честного соперничества. А вот стремление к выгоде и наживе должно отступать перед благородством и мудростью тех, умных и талантливых, кто способен и готов вести остальных по пути истины и высшей, можно сказать, небесной справедливости. Конфуцианство, в чём-то важном сходное с возвеличенной М. Вебером протестантской этикой, сыграло непревзойденную роль в истории Китая, да и, пожалуй, всего человечества. Я называю его традицией ян. Эта мужская конструктивная традиция уравновешивалась противостоявшей ей и свойственной неграмотному крестьянству женской буддийско-даоской традицией инь,[2, с.634][1, с.723] которая апеллировала, как легко понять, более к инстинкту, нежели к разуму, и потому отличалась другими установками. В условиях кризиса с сопровождавшей его внутренней неустойчивостью, она обычно вела Китай к бурным протестным движениям, ставившим своей целью вернуться к привычной социальной стабильности. Но обе традиции непротиворечиво сосуществовали. В суровые периоды на передний план выходила та самая деструктивная инь, в другое время ян. Динамика китайской истории не сводится только к династийным циклам с крестьянскими войнами, которые, впрочем, сыграли огромную роль в процессе становления и сохранения основ великой цивилизации. Много более значимо то, что внутренняя сила этих основ оказалась настолько серьёзной, что сумела повлиять на весь соседний с Китаем огромный дальневосточный и юго-восточный азиатский регион, несущий отчетливый отпечаток этого влияния. Более всего это заметно на примере истории Кореи и Вьетнама, долгое время бывших вассалами империи. То же можно сказать о Тайване, обретшем основы китайской цивилизации, а также об уникальной Японии, где та же древнекитайская конфуцианская цивилизация была не только воспринята, но и умело переработана с учётом японских реалий. Будучи изолированным архипелагом, Япония сумела прочно усвоить основы китайско-конфуцианского прагматичного восприятия мира, которые позволили ей активно воспринимать всё лучшее как из Китая, так и из вестернизованных колоний типа Голландской Индии (Индонезии), не помешав в то же время сохранить свою японскую уникальность. Особо стоит напомнить о таких странах с заметным компонентом мигрантов из Китая (хуацяо) как Малайзия, Таиланд, Филиппины, Индонезия, а также Гонконг и Сингапур. Как показывает история, даже малая примесь хуацяо одолевает, пусть не во всём, местную цивилизационную основу, в том числе и тогда, когда она, как в Индонезии, исламская, либо, как на Филиппинах, католическая. Ситуация уверенно свидетельствует о великой внутренней силе конфуцианства, умеющего приспособиться к любой внешней среде и исподволь влиять на неё с неизменным успехом. В этом смысл успехов региона в наши дни. А проявляется он наиболее отчетливо в самом Китае. Этот принцип жизни, повторю, напоминает этику протестантов в трактовке М. Вебера. Она общеизвестна, а в современном Китае именно это примечательное сходство определяет успехи страны. Разумеется, всё то, что произошло с Китаем в ХХ в., включая и 1912 г., было закономерно, хотя далеко не этот год я бы счёл главной точкой отсчета. А начать стоит с того, что всепланетная вестернизация образа жизни и условий существования всего человечества, началась на рубеже XV-XVI вв. Китая она коснулась, однако, весьма поздно, лишь в середине XIX в., после опиумной войны, заставившей страну широко открыть двери англичанам. Эта война жестко привнесла в Поднебесную, как и во все колонизованные страны, множество неисчислимых новшеств. Процесс преобразования Китая, энергично затронутого колонизацией и вестернизацией, начался поздно, но шёл быстро и интенсивно, что, с учётом размеров страны, заслуживает особого внимания. Путь от активного сопротивления, пик которого пришёлся на рубеже ХХ в. на движение ихэтуаней с их даосско-буддийскими заклинаниями (та самая деструктивная женская сила инь, противостоящая упорядоченному конфуцианскому началу ян), до вынужденного приспособления времён гоминьдановского Нанкинского десятилетия занял лишь 30 лет. Правда, после 1917 г. в дела Китая активно вмешался мировой коммунизм во главе с СССР, и утопия маоизма отняла у страны после этого около полувека. Но Китай выстоял, закалился в борьбе и с 1978 г. с лёгкостью начал это демонстрировать. Современный Китай, бывший символом незнакомой с буржуазией восточной мировой деревни, стал с удивительной для такой гигантской страны скоростью превращаться в нечто совсем иное. Ныне Китай – некая причудливая смесь великой конфуцианской традиции, высокоразвитых буржуазных рыночных, частнособственнических связей и марксистско-коммунистического авторитаризма – на глазах превращается в эталон современного мирового буржуазного города, если не во всём безупречного, то стремящегося быть вровень с заповедями великого Учителя. Столкнувшись с новыми реалиями, как и весь мир вне европейского Запада, Китай не стал колонией, не был разрушен в непрестанных войнах, и хотя сполна вкусил унизительное состояние, чересчур близкое к комплексу неполноценности, всё-таки взял своё. Он стоически пережил состояние разрываемой на куски бывшей империи, не миновал язв тоталитаризма, но в итоге, причём не просто так, а именно благодаря вестернизации, добился успеха и превратился в великую супердержаву. Собственно, это и было содержанием всего того, что являл собой и чего добился Китай в ХХ в., а особенно заметно уже в начале XXI в. И в этом не только суть моего понимания и интерпретации всего того, что случилось с этой страной. Это объективное отражение того, что с ней произошло. И произошло, снова подчеркну, вовсе не вследствие так называемой Синьхайской революции. Синьхай был лишь одним из этапов или звеньев грандиозной цепи событий, вполне вписывающихся в ёмкое понятие вестернизация. Понимаю, что не все со мной согласятся. Более того, не призываю стать на мои позиции и не намерен даже спорить с теми, кто считает иначе, либо ставить им в вину то, что они пишут не то и не так, как это я сделал бы на их месте. Речь в данном случае сводится к оценке основного смысла событий. А вот делать это – анализировать и оценивать – можно по-разному. Чаще всего авторы работ дают добросовестное описание всего того, что произошло с Китаем в ХХ в.[1]Но одно дело тщательное изложение материала с некоторыми вытекающими из него выводами, и совсем другое – интерпретация событий колоссальной важности и их последствий, включая и Синьхай как эпизод (весьма значимый, но не более того). Я сказал бы и резче: кто тогда, в 40х гг. XIX в., в момент унижения великой империи опиумной войной, и после, в годы потрясшей страну крестьянской войны тайпинов, мог рассчитывать на скорые перемены? И позднее, когда начатое в Китае «движение за реформы» потерпело позорное поражение, а его лидерам едва удалось спастись, кто мог бы предположить, что всё радикально изменится после этих потрясений? Отнюдь не принижая субъективную роль всех тех, кто шёл на баррикады (хотя и далеко не всегда им сочувствуя, особенно пассионариям-экстремистам), замечу, что успех страны, в конечном счёте, обусловили не они. Успеху нового Китая в его современном облике сопутствовало нечто вполне осязаемо объективное. Вестернизация, вкупе с врождённым прагматизмом китайца, брали своё. Постепенно, но всё же много быстрее и эффективнее, чем в других странах вне Запада, это способствовало трансформации конфуцианского Китая. Было восстановлено всё лучшее, что когда-то великие мудрецы во главе с Конфуцием заложили в основу основ идейно-институциональной социополитической нормативной традиции тысячелетней конфуцианской цивилизации. Синьхай был законным порождением как этой великой цивилизации с её спорадическими потрясениями в момент трудных династийных кризисов, так и упомянутой трансформации, весьма серьёзно синтезированный китайско-западный акцент которой был придан первым президентом республики Сунь Ят-сеном, с его детально разработанной доктриной «трёх народных принципов». Когда-то в 1974 г. мы с Д.Е. Фурманом написали статью «Христианство и конфуцианство».[8] Много воды утекло, кое-что можно было бы и подкорректировать. В частности, важно подчеркнуть главное: гуманизм христианства в новоевропейской постренессансной его модификации сопоставим с гуманностью конфуцианства. Сходство здесь в том, что тысячи лет китайской цивилизации, как и примерно тот же срок, выпавший на долю иудео-христианской и антично-буржуазной цивилизации Запада, сумели достичь немалого в процессе формирования гуманизма. В сочетании с практической мудростью великих мыслителей и в противовес догматике религии, именно это способствовало социализации в обоих регионах, что привело к строгой социально-обусловленной и внутренне осознанной дисциплинированным населением, толерантной и основанной на консенсусе гуманности. Как показывает наше время, именно это делает сходными Запад и страны дальневосточного и юговосточноазиатского конфуцианского региона. В какой-то мере это, причем не столько внешнее сходство, сколько именно упомянутый синтез, нашёл тогда, век назад, отражение и в доктрине Суня, воспитанного на идеях передового Запада. И хотя его идеи возобладали далеко не сразу после Синьхая, они во многом стали основой всего того, что олицетворял созданный Сунем Гоминьдан, что давно уже демонстрирует процветающий гоминьдановский Тайвань и к чему идёт современный материковый Китай. Больше того, именно идеи великого Суня, нёсшие в себе мощный заряд вестернизации рухнувшей империи, в те во многом решающие для Китая годы возобладали и оказались фундаментом Гоминьдана, первой преобразующей страну партии. Гоминьдан, как известно, правил Китаем несколько очень трудных для страны десятилетий. Это время отмечено борьбой с набиравшей силу КПК и сложнейшей задачей построения непривычных для китайцев буржуазных отношений, основанных на рынке и частной собственности (то самое Нанкинское десятилетие, 1928-1937). А это как раз те отношения, что так успешно преобразуют Поднебесную в наши дни. В отсталой и нищей, ослабленной междоусобицами и политическими неурядицами древней стране успех в создании рыночного общества, основанного на правовом регулировании частной собственности и капиталистического предпринимательства, не говоря уже о непривычной для населения либеральной демократии, был в те годы недостижим. Страна выдыхалась, а война с Японией, наряду с вмешательством в дальневосточные дела летом 1945 г. СССР, поставили точку на усилиях гоминьдановцев. Последующие десятилетия, как известно, были годами существования КНР при господстве маоистской КПК, главной целью которой было тогда покончить со всем, что имело отношение к Западу и вестернизации. И хотя далеко не все в правящей партии были за эту политику, она реализовывалась последовательно, принося немалые потери стране, едва вздохнувшей после войн и бесконечной внутриполитической борьбы. Не стану перечислять все кампании («большой скачок», «культурная революция» и др.), каждая из которых унесла многие миллионы жизней, но замечу, что после Мао всё это закономерно привело уже в очередной раз едва дышавший Китай к знаменитому пленуму ЦК КПК 1978 г. Это был звёздный для великой страны момент, когда умный и смелый Дэн (с его девизом – неважно, какого цвета кошка, лишь бы исправно ловила мышей) уверенно вывел её на путь к процветанию. Собственно, именно это и следовало бы, если есть такое желание, считать революцией, потому что не Синьхай, а пленум ЦК КПК 1978 г. кардинальным образом изменил Китай, сломав его традиционную имперско-маоистскую структуру, сходную с классической восточной структурой власти-собственности, и заменив его другой, вестернизованной, буржуазной, рыночно-частнособственнической. Дело в том, что все перевороты или войны, все пертурбации, ведшие к серьёзным переменам в Китае, да и не только, были чем угодно, но не революциями в нормальном понимании этого слова. Революция – это переход от одной социополитической структуры к другой в итоге не эволюционного процесса, но мощного кратковременного взрыва, силой сметающего прежний режим, что случалось в истории крайне редко. Классический и, пожалуй, единственный удачный в этом смысле пример – буржуазная революция в конце XVIII в. во Франции.[2] Вообще же, в движении к западному стандарту, к чему я и веду, вся суть истории современного Китая. Вспомним, что ХХ в. начался там с движения ихэтуаней, стремившихся изгнать из страны западных варваров. Это была реакция великой страны, оказавшейся в состоянии кризиса в связи с её насильственной вестернизацией. Движение ихэтуаней и маоизм, который решал судьбу Китая в середине ХХ в. (его красный цвет – лишь марксистско-коммунистический антураж), стали лишь проявлением этой вестернизации. Может показаться, что привычное чередование инь и ян берёт своё и в ХХ в., избавляя Китай от нежелательных перемен. Но это не так. И гоминьдановское ян, и маоистское инь были уже не теми, что прежде. Де-факто вестернизация брала своё. Заметьте, не колонизация, именно вестернизация. Это принципиально новый образ жизни для страны, вначале для городов, затем для всех. Это железные дороги и пароходы, телеграф и банки, новые товары и городские строения, заводы и фабрики, буржуазия (чужая, затем своя) и буржуазная частная собственность, превращение доходов в процентный капитал, всемирный рынок и расцвет рыночного предпринимательства. Это уважение к человеку и смещение акцента власти в соответствующую сторону. Это также изменившие жизнь миллионов людей автомобили и самолёты, радио и телевидение, электроника и мобильники, компьютеры и интернет, ракеты и космос. Всё это шло и заимствовалось с Запада, составляя суть технико-технологического и отчасти социально-экономического аспектов вестернизации. Активная вестернизация затронула также социополитическую и идейно-институциональную стороны существования страны. Неудивительно поэтому, что с Запада, как то было веком назад с суньятсенизмом, идут новые институты и идеи, которые необходимы для успеха позитивных преобразований. Для прагматично мыслящего Китая все эти ценности не были, как для более отсталых стран и народов, чем-то совсем непонятным и надолго, а то и почти навсегда чужим. Напротив, отчаянное сопротивление в Китае быстро сменилось активным приспособлением. Трагедия была лишь в том, что процесс борьбы яростно схлестнувшихся двух разных – как и в прошлом – традиций, конструктивной и деструктивной, затянулся, так что жирная точка на их соперничестве была поставлена только после Мао. И здесь снова выступает на авансцену принципиальная разница между Мао и его современными коллегами из КПК. Они сделали осознанную ставку на традицию – и с ней победили потому, что она насыщена разумом и практическим резоном, оснащена великой мудростью, неотъемлемой частью которой является пусть постоянно присутствующий призыв учиться всему полезному у кого угодно. Главное только понимать, что полезно. Можно и ошибиться, но важно заметить и исправить ошибку. А сделать это в Китае оказалось удивительно легко оттого, что практический разум и нехитрые принципы великого Учителя доступны каждому и работают в этой стране практически автоматически. К этому и сводится мощь китайского интеллектуального потенциала. Опираясь на традиции древности и держа в уме заповеди Конфуция, Китай, оказался готов к решительной перемене курса. Веками приученный ко всеми признанной социальной дисциплине и к постоянному труду, народ осуществил основное. На смену экспериментам пришла будничная работа, которая удивила мир тем, как быстро и успешно был сделан поворот, причём не только массами, но и руководившими ими партработниками КПК. Выясняется, что как организация (партия нового типа) КПК оказалась в чём-то важном отличной от КПСС, а её функционеры-ганьбу, казалось бы столь похожие на нашу отечественную партноменклатуру, остались кем-то вроде старой китайской имперской администрации и её чиновников, привилегированного социального слоя грамотных шэньши.[3]Это важно принять во внимание, ибо без понимания принципиальной разницы между нами и ими многое останется непонятым. Реформы Дэна были не просто радикальными и решающими (нам бы такие!), они оказались спасением для страны. Именно благодаря им Китай сегодня стал тем, каков есть. Дело в том, что невестернизованная, но обремененная традицией имперского управления администрация, с легкостью, недоступной постсоветской номенклатуре, поняла свой статус и обязанности перед страной, народом и социальным порядком. Её недавняя задача поддерживать деструктивную идеологию ушла в прошлое без особых указаний. А на смену ей, сохраняя коммунистический антураж, не меняя его в одночасье (слишком велик Китай, чтобы ускорять процесс; урок Мао был принят во внимание), пришло привычное: обеспечь управление обществом так, чтобы оно делало дело. И если оказывается, что дело идет споро и приносит доход, причем не начальству, а обществу в целом, которое никого, включая и саму администрацию, зря не обидит, она оказалась в состоянии быстро измениться и активно содействовать процветающему обществу. Если для этого нужны развитый рынок, частное предпринимательство и хорошо ведущие свои дела миллионеры, – пусть всё это будет, пусть всему этому даже будет оказываться должное предпочтение, ибо так выгодно Китаю. Если нужна ротация высшего руководства – будет и это, т. к. гарантия от претензий на диктатуру тоже выгодна Китаю. И если вскоре (что не исключено) cтрана и народ будут готовы к выборам, к многопартийному парламентаризму, а то и вообще к идейно-институциональному антично-буржуазному и даже, страшно молвить, либерально-демократическому строю жизни, то нет никаких сомнений в том, что в коммунистической пока ещё державе пойдут и на это, вследствие чего Китай сможет стать почти что обществом западного типа. Почти – это потому, что Китай всегда, несмотря ни на что, останется конфуцианским Китаем с многократно оправдавшей себя цивилизационной идентичностью. Это, собственно, и есть тот триумф вестернизации, о котором упомянуто в заголовке. Ведь в неевропейском мире любая модернизация может протекать лишь в форме длительной интенсивной вестернизации.[4, с.116 и след.] Китай – пример этого. Он на подъёме и уверенно удивляет мир. Но обратимся кпроблеме власти. Перед нами вроде бы традиционная, много раз описанная мною в разных томах моих книг об истории Китая, Востока, да и всей истории человечества (не стану давать сноски, желающие легко отыщут нужное) восточная структура власти-собственности. Но в современном Китае нет свойственного этой структуре оскопления частной собственности и презрения к собственнику, либо прессования его. Совсем напротив, ему предоставлены немалые возможности. Похоже, что власть и всю правящую элиту в Китае заботят не только и даже не столько интересы казны и возможность наживать миллиарды за её счет, что подчас случается, в том числе и у нас, но, как раз наоборот, стремление улучшить положение народа, энергично работающего ради этого. А те, кто ещё не понял такую политику и стремится урвать свое, легко оказываются, невзирая на чин и должность, на скамье подсудимых и порой лишаются жизни. Словом, на смену жесткой марксистской догме – при всём внешне все ещё высказываемом почтении к ней – закономерно и ожидаемо пришёл традиционный прагматизм. Да и китайские суды не похожи на наши. Они строги к любому, и никто не может спрятаться от них. Держится всё на наказаниях виновных, а не тех, кого выбрало начальство. Избирательная система в Китае никак не может считаться демократической, она регулируется и ограничивается сверху. Но, скажем сразу, едва ли были основания надеяться, что в стране с многочисленным крестьянским населением, совсем не знакомым с основами демократии, дело могло бы обстоять иначе. Однако сегодня китайское общество смешанного типа[3] активно стремится перенять и преобразовать западные стандарты, пока лишь в пригодном для себя стиле. В чем это проявляется? Страна почти свободна от беззастенчивого произвола, характерного для тоталитарных обществ. Строгость её законов это фиксирует, не нарушая конструктивного ритма жизни, столь привычного для дисциплинированного народа в условиях отсутствия тяжёлого внутреннего кризиса. А главное в том, что в Китае всё сделано для того, чтобы направить энергию людей в сферу полезного и производительного труда, чтобы везде способствовать их инициативе и изобретательности. Китай, не стесняясь и далее активно проводит политику энергичной вестернизации, включая заимствование всего ему полезного у развитых стран и посылая лучших на долгие годы учиться в эти страны. Тем самым, он как бы показывает миру, в чём суть его успехов. Но почему его современное вроде бы коммунистическое руководство проводит такую политику? Обратим внимание на это руководство. Где ещё вы найдете авторитарный режим, в рамках которого каждые 10 лет регулярно, как в каких-нибудь США, один верховный правитель (пусть не президент, а председатель) сменяет другого? И делается это не по выбору авторитарного правителя – ведь власть передается не его избраннику – а по решению коллектива. Пусть это не всенародное решение, а партийное. Но оно не зависит от выбора носителя власти и потому не имеет характера наследования, что существенно отличает его от авторитарного принципа управления. А что реально это значит? Это значит, что никто не чувствует себя безнаказанным, свободным от ответственности за свои поступки. Это значит, что никакой судья или там следователь не станет решать дело вопреки правде. Слишком уж ему не захочется при следующем председателе сразу же оказаться в тюрьме, а то и на том свете, по обвинению в коррупции или ещё в чем-то сходном с этим. И нет сомнений, что причиной этого является строгая конфуцианская традиция честного и этически безупречного подхода к процессу управления страной. В конституции страны, о чём хорошо известно, сделан упор на приоритет социалистического строя и даже демократическую диктатуру народа. Социализм все ещё запрещается подрывать. Но, что показательно: в текст то и дело вносятся весьма любопытные поправки. Например о создании и усовершенствовании режима соцобеспечения, защите частного имущества, уважении и гарантии прав человека. Эта поправка была принята в 2004 г. Совершенно понятно, что такого рода новации на уровне высокого конституционного текста призваны свидетельствовать о движении страны во вполне определенном направлении. О том же говорит очевидное сближение с буржуазно-демократическим Тайванем. Уже открыта дорога миллионам китайских туристов, которые желают посетить остров. Но главное в том, что начато очень важное дело сближения все ещё крепко держащегося за социалистический строй и возглавляемого КПК Китая с либерально-буржуазной республикой и обществом западного типа, каким является современный Тайвань, и что Тайвань теперь не враг, а часть принципиально обновляющегося Китая. Огромный Китай меняется с непостижимой скоростью. Но что этому содействует? Опять-таки, конфуцианская традиция. Не имея в достатке ни нефти, ни газа, ни металлических руд или леса, современный Китай так быстро добивается успехов и за короткий срок достиг таких результатов в процессе своей успешной вестернизации, что только диву даёшься. Но почему естественный ход событий движет его именно в этом направлении? Потому, что перед нами страна очень умных, умелых и способных практиков, руководствующихся тем, что приводит к успеху. Разумеется, не всё в этой великой стране безусловно ладится. Не стоит забывать, что едва ли не большая часть населения, живущего на западе Китая (вдали от моря и всей переразвитой прибрежной инфраструктурой с её мегаполисами) далека пока от процветания, которого достигла восточная часть страны. Эта вопиющая разница не только сильно бьёт в глаза, но и столь же сильно ударяет по перспективам страны. Поднять отсталую периферию, занять сотни миллионов свободных рабочих рук и умело вписать их в успешное продвижение страны вперёд – это очень непросто. Китай – это мой главный вывод, который я формулировал в осторожной форме в своих работах и прежде – идёт по пути превращения в буржуазную либеральную демократию с сохранением, снова подчеркну, конфуцианской цивилизационной её идентичности. Он пока всё ещё далеко не общество западного типа. Путь его в этом направлении труден и долог. Но он, по крайней мере на мой взгляд, выбрал уже этот путь, и именно этот выбор принес стране неслыханные успехи. Литература 1. Васильев Л.С. История религий, М., 2008 2. Васильев Л.С. История религий Востока, М.: КДУ, 2006 3. Васильев Л.С. Эволюция общества. Типы общества и их трансформация. М.: КДУ, 2011 4. Васильев Л.С. Модернизация как исторический феномен (о генеральных закономерностях эволюции). М.: Фонд Либеральная миссия, 2011 5. Васильев Л.С. Всеобщая история. В 6 томах. Том 3. От средних веков к новому времени (XVI-XVIII вв.). М., 2012 6. Непомнин О. Е. История Китая. ХХ век. М., 2011 7. Васильев Л.С. Рецензия. О.Е. Непомнин. История Китая. ХХ век // Восток, 2012, №4, С.194-199 8. Фурман Д.Е., Избранное. М., 2011 Ст. опубл.: Синьхайская революция и республиканский Китай: век революций, эволюции и модернизации. Сборник статей. – М.: Институт востоковедения РАН. – 312 с. С. 76-89.
Автор: Васильев Л.С. |
Новые публикации на Синологии.Ру Историограф Сыма ЦяньМеждународное обозрение от 27.04.2024 о Китае Час истины. Конфуций и конфуцианство Час истины. Россия и Китай. История отношений Император и его армия |
