Кучера С.

Завоевание монголами Тибета

В истории завоевательных походов Чингисхана и его преемников проблема покорения Тибета является наименее изученной. В источниках и среди исследователей существуют серьёзные расхождения относительно того, когда и как эта страна была завоёвана монголами.

Для выяснения этого вопроса необходимо проследить соответствующие исторические события периода существования, по крайней мере формально, объединённой Монгольской империи во время правления четырёх из пяти великих ханов: Чингиса (1206–1227), Угэдэя (1229–1241), Мэнгу (1251–1259) и Хубилая (1260–1294), когда велись активные наступательные операции по захвату чужих территорий^[1].

Данные китайских, персидских, монгольских и тибетских источников о политике Чингисхана в отношении Тибета очень скудны, а порой разноречивы и сомнительны. Самые надёжные источники по истории монголов того времени, а именно: китайские летописи — глава о Тай-цзу (Чингисхан) в «Юань ши», достаточно подробная в части, посвящённой его правлению, особенно во всём, что касается Китая (см. [51, с. 25976(24)–25987(35)])^[2], хроника XIII в. «Шэн-у цинь чжэн-лу», излагающая преимущественно военные походы Тэмуджина, и, наконец, «Тун-цзянь ган-му» не содержат никаких сведений о завоевании Тибета (см. [50; 52])^[3]. Отсутствуют какие-либо упоминания об этом и в известном произведении Абулгази (см. [57]).

В труде Рашид ад-дина имеется лишь короткое сообщение о Тибете: «После того он (Чингисхан.— С.К.) покорил государства Тибета и Тангута» [29, с. 66] (ср. также [29, с. 273]). При этом автор не приводит никаких дат (хронология его летописей вообще очень запутанна и неточна), но сопоставление обстоятельств, упомянутых в данном контексте, с записями других мест (особенно с. 176–177 и 178–179) позволяет определить, что эти события должны были произойти между 1214 и 1218 гг. Эти даты, однако, не совпадают ни с сообщениями самого же Рашид ад-дина о том, что Чингисхан вёл войны против Тангута (государство Си Ся) в 1202 г. и окончательно покорил его в 1207 г.^[4], ни с данными «Юань ши», согласно которым монголы совершали походы против Си Ся в 1205  и 1207–1209, а затем только в 1218, 1224 и другие годы, а завоевали его лишь в 1227 г., незадолго до смерти Чингисхана (см. [51, гл. 1, с. 14а, 15а–б, 20а, 22б–23а])^[5].

Что касается монгольских источников, то в хронике Саган Сэцэна содержится запись, которая как будто бы проливает свет на события в Тибете: «[В 1206 г.] государь (т. е. Чингисхан.— С.К.)... выступил в поход против тибетского Кюлюгэ Дорджи-хагана. Король Тибета послал навстречу государю посланника, принца по имени Илугу, во главе 300 человек с многочисленными верблюдами в качестве дани, чтобы выразить ему свою покорность. На широте Аджину Цайдам [это посольство] встретило государя, который с удовольствием принял [предложение о подчинении] и сделал большие подарки хагану и посланнику. Когда государь отпустил Илугу-нояна на родину, он дал ему письмо и приветственные подарки для ламы по имени Сакья Пак-лоцава Ананда Гарбай... Таким образом государь покорил три района 880-тысячного народа Кара-Тибета, расположенные вдоль трёх ответвлений Нгари» [63, с. 89]^[6].

К сожалению, разделы хроники Саган Сэцэна, посвящённые событиям, предшествующим полному завоеванию Китая монголами, ненадёжны. На это указывали уже Клапрот и Ремюза^[7], Ховорс же считал, что для событий XII в. Саган Сэцэн является «авторитетом, лишённым какой-либо ценности» [66, с. 5, Introduction, с. XVI]. Кроме того, следует учесть, что в 1206 г. у истоков р. Онон состоялся курилтай, на котором Тэмуджин был провозглашён хаганом (см. [37, с. 388–389, 391; 22, с. 99–100; 1, с. 151])^[8], поэтому вряд ли он мог в этом же году совершить длительный и трудный, даже если принять во внимание только географические условия, поход в Тибет. И наконец, большие сомнения вызывает данный отрывок сам по себе.

Рассказ Саган Сэцэна, по-видимому, заимствован из монгольской хроники XVII в. «Шара Туджи», которую он упоминает среди источников, положенных в основу его труда (см. [63, с. 299]).

Повествование «Шара Туджи» о походе Чингисхана против Тибета отличается от вышеприведённого отрывка Саган Сэцэна лишь некоторыми мелкими деталями. Но ему предшествует следующее вступление: «Когда сорока пяти лет от роду отправился (Чингисхан.— С.К.) на тибетского Хулукэ Джорджи-хагана...» [36, с. 128–129]^[9]. Данное свидетельство вызывает серьёзные сомнения с точки зрения хронологии. «Шара Туджи» сообщает, что Чингисхан родился «в год огня-коня» [36, с. 128]. По вычислениям Н. П. Шастиной «год огня-коня приходится или на 1126, или на 1186 г.» [36, с. 176, сн. 21]^[10]. Ни одну из этих дат нельзя считать годом рождения Тэмуджина. В настоящее время существуют три версии относительно даты его рождения: 1155, 1162 и 1167 годы. Первая, и пожалуй наиболее распространенная, базируется на мусульманских источниках, и прежде всего на сочинении Рашид ад-дина (см. [29, т. I, кн. 2, с. 247]). Она подтверждается китайским путешественником Чжао Хуном, в 1221 г. посетившим Пекин^[11], и принимается многими крупнейшими китайскими и европейскими учёными (см., например, [42, гл. 2, с. 1а; 44, с. 27; 2, с. 108; 3, с. 18; 76, с. 13; 82, с. 632]). Китайские источники: «Юань ши», «Чжо-гэн лу», «Тун-цзянь ган-му» и одна из записей «Шэн-у цинь чжэн-лу» содержат данные, согласно которым Чингисхан родился в 1162 г. (см. [51, гл. 1, с. 236; 52, гл. 19, с. 56; 43, с. 11; 50, с. 53а]). Эту дату приняли и некоторые европейские учёные^[12]. Она отстаивается историками КНР и в 1962 г. послужила основанием для празднования в Китае 800-летия со дня рождения «выдающегося вождя из северных народностей» Чингисхана [46, с. 4]^[13].

Гипотезу о рождении Чингисхана в 1167 г. сравнительно недавно выдвинул известный французский учёный Пеллио. Она зиждется на данных двух китайских источников, а именно на второй записи «Шэн-у цинь чжэн-лу» и мемориале Ян Вэй-чжэна «Сань-ши чжэн-тун бянь-бяо», преподнесённом им в 1343 г. последнему юаньскому императору. Но источниковедческая база этого предположения пока настолько непрочна, что даже сам Пеллио заявил, что он далёк от того, чтобы «быть уверенным в дате 1167» [75, с. 287]^[14]. Тем не менее эта гипотеза нашла своих сторонников (см. [73, с. 41])^[15].

Независимо от того, которому из указанных годов рождения Чингиса отдать предпочтение, очевидно, что они, во-первых, намечают пределы времени, когда Тэмуджин мог появиться на свет, и, во-вторых, отстоят от дат «Шара Туджи» настолько далеко, что последние вообще не могут приниматься в расчёт. К тому же если в качестве даты рождения Чингисхана избрать версию «Шара Туджи» и, исходя из неё, рассматривать сообщение о том, что Чингисхан будто бы покорил Тибет «сорока пяти лет от роду», то получится, что это произошло или около 1170 г., т. е. задолго до объединения самих монгольских племён, когда они ещё не начинали внешней экспансии, или около 1230 г., т.е. после смерти Чингисхана. Поскольку два последних события имеют точную датировку, то это делает неприемлемой информацию   «Шара  Туджи»   о   времени  похода  Чингисхана в Тибет. И  только  в одном случае  можно  увязать  вместе  сообщения Саган Сэцэна и «Шара Туджи», а именно: если действительным временем рождения Тэмуджина считать 1162 г. и если предположить, что в «Шара Туджи» дано ошибочное название этого года, но правильно указан возраст Чингиса в период похода против Хулукэ Джорджи-хагана. Если принять, что монгольскому хану было тогда 45 лет по китайской системе счёта годов человеческой жизни, т. е. 44 года по общепринятому определению возраста, тогда он действительно мог в 1206 г. отправиться в Тибет. Однако здесь столько «если», что вероятность данного события представляется довольно проблематичной, не говоря уже о том, что 1206 г., как было отмечено, вообще вызывает сомнения в качестве возможной даты такого крупного военного похода.

Нельзя также не отметить, что описание покорения Тибета у Саган Сэцэна во многом совпадает с рассказом Рашид ад-дина о подчинении Чингисхану племени уйгуров: у обоих авторов одинаковы обстоятельства их добровольного покорения и численность посольств (300 человек), имя посланника Илугу^[16] у Саган Сэцэна созвучно званию правителя уйгуров «идикут» у Рашид ад-дина; расхождения в дате (у Рашид ад-дина — 1209) и некоторых подробностях отчасти можно объяснить большей детальностью рассказов персидского летописца (см. [29, т. I, кн. 2, с. 152–154; т. I, кн. 1, с. 147–148])^[17].

Не исключено, что совпадение текстов Саган Сэцэна и Рашид ад-дина случайное и они повествуют о разных событиях. Дело, однако, в том, что подчинение государства уйгуров монголам подтверждается китайскими источниками (см. [51, гл. 1, с. 15а; 52, гл. 18, с. 26]), тогда как для сообщения Саган Сэцэна таких подтверждений нет. Поэтому возможно, что в основу его информации кроме «Шара Туджи» положена деформированная версия уйгурских событий, о которых он мог узнать, например, из «Сокровенного сказания». Эта монгольская хроника 1240 г. не говорит о завоевании или добровольном покорении Тибета, но в § 238 повествует о посольстве и подчинении «уйгурского идуута», которое, согласно контексту «Сокровенного сказания» и по мнению Хэниша, произошло в 1206 г. (см. [37, с. 467–468; 62, с. 116, 209; 81, с. 151; 14, с. 174, 491–492; 22, с. 183, 354, примеч. 15]). При этом одним из двух послов был некий Дарбай. Его имя очень близко к фамилии ламы Гарбай, которому, согласно Саган Сэцэну (см. [63, с. 89]), Чингисхан написал письмо после подчинения Тибета. Кроме того, непосредственно перед пассажем об уйгурском посольстве в «Сокровенном сказании» говорится о погоне Джэбэ, одного из полководцев Чингисхана, за найманским Гÿчÿлÿк-ханом (в передаче «Алтан тобчи»: Кÿлÿк-хаганом), имя которого уж очень напоминает Кюлюгэ Дорджи-хагана из рассказа Саган Сэцэна (см. [37, с. 466–467; 81, с. 151; 62, с. 116; 14, с. 292, 491])^[18]. Таких совпадений слишком много, чтобы объяснить их чистой случайностью или схожестью разных исторических событий, поэтому правомерно предположить, что сообщение Саган Сэцэна в действительности относится к уйгурскому, а не к тибетскому правителю и что, следовательно, в монгольских хрониках ничего не говорится о покорении Чингисханом Тибета.

Несколько иначе обстоит дело с тибетскими источниками. В «Чупта сэльки мэлонг» («Хрустальное зерцало доктрины»), например, сообщается: «Чингисхан, который повернул колесо могущества (стал могущественным завоевателем), навестил Тибет. Покорив Нари-кхор-сум, У, Цзанг, Лхо, Кхам и Кан, он направил посланника в Цзанг, преподнёс большие подарки учёному Кунга Нинпо, главе монастыря Сакья, назначил его своим духовным руководителем, а затем пригласил посетить Монголию» [54, с. 66]^[19].

Интересный отрывок, связанный с вопросом о подчинении Тибета монголам, из другого тибетского источника, «Истории монголов», приводит Ю. Н. Рерих: «В 1207 г. тибетский наместник... а также другие феодальные владетели... отправили... посольство в составе трёхсот человек и били челом монгольскому хану» [30, с. 335].

Сопоставление этих сведений между собой, а также с материалами, приведёнными выше, позволяет сделать несколько выводов. Во-первых, тексты тибетских произведений расходятся в данном случае настолько значительно, что у них нет ни одной точки соприкосновения. Они как бы тщательно поделили сообщение Саган Сэцэна: «Зерцало» говорит только о походе Чингиса в Тибет и его подарках главе монастыря Сакья, а «История монголов» — лишь о тибетском посольстве к монгольскому хану. Это обстоятельство вызывает настороженность, ибо если ещё можно представить, что автор «Зерцала» счёл посылку посольства не столь важным событием, чтобы упомянуть о нём в своём труде, то совершенно немыслимо, чтобы «История монголов» обошла молчанием прибытие Чингисхана в Тибет и покорение им указанных районов. Поэтому либо факты, приведённые «Зерцалом», не имели места, либо создатель «Истории монголов» о них не знал, а в таком случае его собственное сообщение не заслуживает доверия.

Во-вторых, довольно точное, за исключением несущественных деталей (1206 г. и король Тибета у Саган Сэцэна, 1207 г. и тибетский наместник в «Истории монголов»), хотя и сильно сокращённое воспроизведение «Историей монголов» части записи Саган Сэцэна, как бы подтверждает сведения последнего, но в то же время это означает, что сомнения и оговорки, высказанные нами в адрес Саган Сэцэна, распространяются также и на «Историю монголов». Можно добавить, что и Ю. Н. Рерих отнёсся к информации последнего источника весьма критически и указал на «большую неувязку» в ней (см. [30, с. 335]).

В-третьих, тексты «Зерцала» и Саган Сэцэна, несмотря на бросающиеся в глаза отличия между ними, совпадают в двух самых существенных вопросах: покорении Тибета Чингисом и связях последнего с ламами из монастыря Сакья. Второе обстоятельство, возможно, и является ключом к разгадке истинной подоплёки всего отрывка. Дело в том, что «Зерцало» написано с проламаистских позиций, а сообщение об уважении к этой религии со стороны могущественного Чингисхана, выразившемся в назначении тибетского ламы «своим духовным руководителем», безусловно поднимало её престиж, независимо от того, соответствовало ли оно истине. Поскольку, как мы увидим ниже, в более позднее время контакты между монгольскими правителями и сакьяскими ламами действительно имели место, не мудрено было впасть в искушение осветить их величием основателя Монгольской империи либо по заблуждению отнести их начало к более раннему времени. Это тем более вероятно, что «Зерцало» было создано лишь в 1740 г., и, следовательно, отражает не современные ему явления, а взгляды далёких потомков реальных участников событий XIII в.

Таким образом, приведённые выше материалы можно разделить на три категории: 1) не содержащие никаких сведений о покорении Тибета Чингисханом. Сюда относятся все китайские, значительная часть монгольских и некоторые другие источники; 2) сообщающие ненадёжные, противоречащие друг другу или вызывающие различные сомнения данные. Это хроника Саган Сэцэна, «Зерцало» и «История монголов»; 3) стоящий несколько особняком из-за своей авторитетности труд Рашид ад-дина, информация которого столь лаконична и недетализирована, что не может служить серьёзной основой для каких-либо конкретных выводов.

Такое положение вещей показывает, насколько сложна и трудно разрешима данная часть проблемы завоевания Тибета монголами, но некоторые предположения всё же можно попытаться сделать.

Во-первых, Тибет лежал в стороне от главных направлений монгольской экспансии: юго и юго-восточного (Китай) и западного (государство кара-китаев, Хорезм и т.д.). Что же касается южного (Си Ся), имевшего второстепенное значение, то и тут Тибет находился на его периферии. Такое геополитическое положение обеспечивало стране сравнительную безопасность. Определённую роль могли сыграть здесь и природные условия: высокие, труднопроходимые горы были значительно более удобны для защиты, чем для нападения.

Во-вторых, совокупность данных, взятых из разных источников, о намерениях и планах Чингисхана позволяет заключить, что Тибет вообще не входил в сферу его непосредственных интересов и он не замышлял похода туда. Это может быть объяснено недостаточностью сведений о Тибете, имевшихся в распоряжении великого хана, концентрацией его внимания на более богатых и более доступных странах, часть которых к тому же находилась значительно ближе к Монголии и даже непосредственно по соседству с ней, либо какими-нибудь другими, неизвестными нам причинами.

В-третьих, вышесказанное не означает, однако, что информация Саган Сэцэна и других источников, сообщающих о завоевании Чингисханом Тибета, является абсолютно беспочвенной. Представляется, что в её основу всё же легли какие-то действительные события времён правления Чингисхана, связанные либо с тибетцами и Тибетом, либо с соседними районами. На такую возможность, кроме соображений, приведённых выше при анализе соответствующих записей, указывает ещё несколько обстоятельств: 1) в состав Си Ся входили земли, ранее подчинявшиеся Тибету и даже заселённые тибетцами, а в тангутской армии имелась тибетская кавалерия (ср. [26, с. 115; 73, с. 54, 116; 40, с. 20]), поэтому и тогдашние, и тем более позднейшие летописцы могли принять походы против этого государства за войну против Тибета; 2) по меньшей мере во время окончательного разгрома Си Ся в 1227 г. армии Чингиса подошли к тангуто-тибетской границе (см. [15, с. 313]). При этом отдельные монгольские отряды могли совершить набег и на тибетскую территорию; 3) жители Си Ся, страдавшие от нашествий монголов, спасались бегством прежде всего в Тибет (см. [15, с. 319])^[20], и их рассказы о пережитом могли преломиться в сознании хронистов в представление о покорении монголами не только Тангута, но и Тибета; 4) первое знакомство монголов с буддизмом произошло уже при Чингисхане. Одним из возможных источников его, по-видимому, была буддийская культура тангутов. Поскольку, в свою очередь, буддизм пришёл в Си Ся из Тибета (см. [15, с. 285–286, 292, 328, 333; 13, с. 22–24])^[21], то это и могло послужить основанием для сообщений о контактах первого хана с тибетскими ламами.

Всё сказанное позволяет сделать заключение о том, что в период правления Чингисхана Тибет не стал составной частью его державы ни вследствие завоевания, ни путём добровольного подчинения. Поэтому нельзя согласиться с теми историками^[22], которые, скорее всего основываясь только на тибетских источниках, полагают, что уже при нём Тибет вошёл в состав Монгольской империи. Вместе с тем не исключена возможность первых контактов, военных стычек и даже проникновения монгольских отрядов, вероятнее всего небольших, в пограничные районы Тибета. В любом случае, каковы бы ни были монголо-тибетские отношения в то время, они не стали ни прочным, ни существенным фактором в истории обоих народов.

После 1227 г. Тибет стал непосредственным соседом Монгольской империи, что существенным образом изменило его геополитическое положение. Тем не менее военно-дипломатические сношения этих двух стран при ближайших преемниках Чингиса освещены в источниках довольно скупо. Китайские хроники по-прежнему хранят молчание на эту тему. У Рашид ад-дина и Джувейни встречаются лишь неясные и неконкретные упоминания о том, что Угэдэй посылал войска в Тибет или через Тибет (см. [29, т. II, с. 21, 110; 7, с. 21; 53, с. 190, 196]), причём некоторые сообщения просто ошибочны. Покажем это на примере наиболее детальной записи Рашид ад-дина: «В том же году (барана, т. е. 1235, когда состоялся курилтай.— С.К.)... Угэдэй-каан назначил своего сына Кучу и царевича Кутуку, сына Джучи Касара, в Мачин, который называют Нангяс (т. е. в Южный Китай.— С.К.). Они отправились [туда], взяли города Сианг-ин-фу и Ке-рин-фу и разграбили по пути области Тибета» [29, т. II, с. 36]. Сведения об этом походе имеются и в китайских источниках: «7-й год (правления Угэдэя, т. е. 1235 г.— С.К.)... [государь] послал царевича Кучу и Хутуху в поход против Сун... Зимой в 10-й луне Кучу окружил Жаоян и взял его, затем прошёл по округам Сянъян и Дэнчжоу, вошёл в [округ] Инчжоу, захватил огромное количество людей и скота и вернулся» [51, гл. 2, с. 5а; 38, с. 4580].

Сопоставление этих записей показывает, что речь идёт несомненно об одних и тех же событиях, но с одной существенной разницей. Китайские летописцы, безусловно лучше осведомлённые в данном вопросе, чем Рашид ад-дин, локализуют действия монгольских войск районом нынешних провинций Хэнань и Хубэй, расположенных к югу от Монголии и не менее чем в тысяче километров к востоку от Тибета. Очевидно, что армия Кучу никоим образом не могла разграбить тибетские области ни «по пути» из монгольских степей или Северного Китая, ни тем более «по пути» из одного из указанных городов в другой.

Однако, поскольку после завоевания Си Ся Тибет стал непосредственным соседом империи чингисидов, не исключён заход туда других монгольских отрядов. «Тибетские письменные источники,— пишет Ю. Н. Рерих,— говорят, что в год земли-кабана, т. е. в 1239 г., монголы вторглись в Тибет под начальством Дорда-дархана... На своём пути монгольский отряд вступал в бои с тибетцами в кочевом районе Сок-ч’ук’а... и затем у знаменитого кадампаского монастыря Рā-дэнг... и монастыря Дж’ал-лхак’анг... в долине П’эн-юля... к северу от Лхасы. Тибетские источники говорят, что оба монастыря сильно пострадали от пожара и что несколько сот человек... в том числе известный настоятель Сэ-тöн... было убито. В хронике Пятого Далай-ламы говорится, что монголы тогда же установили свою власть над всей областью Конто на востоке до Непала на западе» [30, с. 337].

По поводу последней фразы Ю. Н. Рерих замечает, что она не может относиться к отряду Дорда-дархана, который довольно скоро покинул Тибет.

Основываясь на тибетских памятниках «Сакье тунрэп ринцен папдзё» («История монастыря Сакья»), «Пагсам тзёнсанг» («Религиозная история Тибета») и «Дзёгден сöнню гатöн» («История Тибета»), Шакабпа пишет почти то же самое: «После смерти Чингисхана в 1227 г. тибетцы прекратили посылку положенной дани, и отношения с монголами обострились. В 1240 г. внук Чингисхана, второй сын нового хана Угэдэя по имени Годан^[23], направил армию против Тибета. 30 тыс. солдат под командованием Ледже и Дорда дошли до П’анпо, к северу от Лхасы. Они сожгли монастыри в Рā-дэнг и Дж’ал-лхак’анг. Верховный лама Сэ-тöн и 500 монахов и гражданских лиц были убиты, города и деревни ограблены» [80, с. 61].

Исследователь китайского буддизма Кэннет Чэнь рисует иной исход этого события: «В 1239 г. монгольская армия под командованием Кодэна, второго сына Угэдэй-хана, атаковала Тибет. Вместо сопротивления тибетцы решили начать переговоры с монголами и доверили их ведение Са-баню, настоятелю монастыря Сакья, вероятно самой сильной личности Тибета в то время. Са-бань начал переговоры с Кодэном в 1247 г.» [59, с. 418]^[24]. Контекст данного отрывка позволяет предположить, что материал для него К. Чэнь тоже почерпнул из каких-то тибетских источников, собранных известным итальянским учёным Г. Туччи, работой которого мы, к сожалению, не располагаем (см. [84]).

Как видно, тибетские летописи приводят примерно одну и ту же дату монгольского вторжения — 1239 или 1240 г., связывают его с одним и тем же лицом — царевичем Годаном (Дорда-дархан был его подчинённым) и сходятся в определении района событий — собственно Тибет, а не сопредельные с ним области.

В монгольских, персидских и китайских хрониках мы не находим непосредственного упоминания об этих событиях. Саган Сэцэн сообщает о посылке Годаном Дорды в Тибет, однако не с армией, а во главе посольства (см. [63, с. 111]). Рашид ад-дин о Кутане говорит только следующее: «Менгу-каан дал ему юрт в области Тангут и послал его туда вместе с войском... Кубилай-каан и его сын Тимур-каан оставили там род Кутана...» [29, т. II, с. 11]. Наконец, «Юань ши» со­держит данные о военных походах Годана в Ганьсу и Сычуань — соседние с Тибетом районы: «В 7‑м году (правления Тай-цзуна — Угэдэя, т. е. в 1235 г.— С.К.)... был послан... императорский сын Годан, чтобы завоевать Цинь и Гун»; «[в 8-м году]... зимой, в 10‑ю луну Годан вошёл в Чэнду»; «в 11‑м году (1239)... армия императорского сына Годана прибыла из Сичуаня» [51, гл. 2, с. 5а, 6а, 7а]^[25].

Вполне возможно, что во время упоминаемых «Юань ши» операций отдельные монгольские отряды совершали глубокие рейды в Тибет и приведённые выше свидетельства тибетских хроник содержат отголоски действительных событий. Появление таких отрядов^[26] и слухи об ужасах монгольских нашествий могли подтолкнуть некоторых тибетских правителей к сотрудничеству с монголами и признанию их верховной власти. Согласно некоторым тибетским источникам, настоятель монастыря Сакья, Сакья-пандита, признал зависимость страны от монголов взамен на политическую власть для своего монастыря. Это вызвало недовольство и сопротивление со стороны его соотечественников. Оно улеглось только после воззвания Сакья-пандиты, в котором он указал на силу монголов, покоривших весь мир, и обещал, что в случае добровольного подчинения монгольские войска не будут введены в Тибет (см. [84, с. 10, 251, цит. по [30, с. 338—340]; см. также [59, с. 418]; ср. [80, с. 63]).

Таким образом, совокупность данных, почерпнутых из разных источников, показывает, что во второй четверти XIII в. Тибет скорее всего так и не был окончательно включён в состав империи чингисидов, однако значительно приблизился к этому и, уж во всяком случае, стал привлекать к себе более пристальное и постоянное внимание монгольских правителей.

Сомнения относительно присоединения его к монгольской державе в этот период, возникающие из-за расхождений между тибетскими и другими летописями, подкрепляются любопытным пассажем, имеющимся в «Юань-чао би-ши». В нём приводятся слова Угэдэя, который, оценивая достижения своей жизни, сказал: «Вот, что я совершил после моего отца (Чингисхана.— С. К.), с тех пор как я взошёл на его высокий престол: я отправился на войну против народа джакут^[27] и победил народ джакут. Второй моей заслугой является то, что я велел учредить курьерские станции для быстрого передвижения между ними наших курьеров, а также для ускорения [передачи] важных государственных дел. Ещё одной моей заслугой является то, что я велел отыскать и вырыть колодцы в безводных районах и [таким образом] снабдить подданных водой и травой. Затем я установил для жителей городов разных частей государства гарнизоны и комендантов и поставил ноги народа на земле и опёр его руки о землю. [К тому, что сделал] мой отец, хан, я добавил после него ещё вот эти четыре [свои] достижения» (см. [37, с. 597–598, 600]; цит. по [81, с. 187]). Слова Угэдэя в передаче «Юань-чао би-ши» не могут служить решающим аргументом против тезиса о завоевании Тибета в период его правления. И всё же представляется маловероятным, чтобы великий хан считал своей заслугой победу над каким-то малоизвестным чжурчжэньским племенем и ни словом не обмолвился при этом (ни он сам, ни хронист, составивший «Сокровенное сказание») о покорении Тибета, если бы данный факт имел место. Поэтому, на наш взгляд, к вероятности такого события следует относиться очень осторожно.

Независимо от степени военного подчинения Тибета монголам, в 40‑е годы XIII в. несомненно устанавливаются более тесные и прочные связи между ними. В основе этих связей лежало проникновение в Монголию буддизма в тибетской ламаистской форме.

Как отмечалось, первое знакомство монголов с буддизмом призошло при Чингисхане. Венгерский монголист и тибетолог Д. Кара считает, что «они могли познакомиться с ним через кара-китаев, чжурчжэней, тангутов, Ила Чуцая (Елюй Чуцай. — С.К.) и прежде всего через восточнотуркестанских уйгур» [13, с. 22]. Последняя часть его утверждения представляется спорной, однако монгольские походы в Северный Китай против государства Цзинь несомненно сыграли здесь свою роль. В 1218–1219 гг. при наступлении армии Мухали в Шэньси (см. [51, гл. 1, с. 19б–20а; гл. 119, с. 4б–5а]) были захвачены два буддийских монаха Чжун-гуань и Хай-юнь. Своей учёностью и смелостью они, особенно юный Хай-юнь, поразили Мухали, который сообщил о них Чингисхану. Тот повелел отнестись к ним с уважением и заботой и обеспечить им свободу религиозных действий. Хай-юнь играл видную роль при монгольском дворе вплоть до своей смерти в 1256 г. (см. [51, гл. 3, с. 3а]), проповедуя монгольской знати, в том числе будущему императору Хубилаю, каноны буддийской веры^[28].

Однако, несмотря на личное положение и влияние Хай-юня, буддизм не нашёл тогда широкого отклика среди монголов. Они глубоко почитали собственную религию — шаманизм с его пантеоном божеств и культом предков (см. [31, с. 189], а также [9, с. 211–236]), а отсутствие продолжительных контактов с другими культурами делало их неподготовленными к восприятию новой веры. Кроме того, монгольская аристократия была, по-видимому, не в состоянии сразу постичь сложные и абстрактные медитации школы Чань, приверженцем которой являлся Хай-юнь. Во всяком случае, более широкое распространение буддизма началось только с середины XIII в., когда среди монголов появились тибетские ламы.

Монгольские источники связывают этот процесс с именами Годана и Сакья-пан­диты (1182–1252), причём о Годане они говорят с большим уважением как о первом человеке, способствовавшем распространению буддизма среди монголов^[29].

Трудно сказать, какова была непосредственная причина появления Сакья- пандиты в ставке Годана (около совр. Ланьчжоу) в 1244 г. По одной версии, он прибыл туда для исцеления больного Годана, по второй — был приглашён из-за своих религиозных познаний^[30]. Следует отметить, что в «Юань ши» отсутствуют упоминания о его визите к монгольскому царевичу, но это можно объяснить лапидарностью данного источника относительно событий, предшествовавших вступлению Хубилая (Ши-цзу) на престол, а также второстепенным значением личности Годана для судеб Китая^[31]. Поэтому факт встречи этих двух людей, отмеченный монгольскими и тибетскими летописцами, нам кажется достоверным. Не вызывает также сомнений историчность личности Сакья-пандиты^[32]. Его звали Палдан Тондуб (Пэльтэн Тонжуп), однако в Тибете, Китае, Монголии и Индии он широко известен под религиозным именем Кунга’Дж’алцэн (Кюнга, Гэльцэн Пэльсанбо) или под титулом Сакья-пандита^[33], который получил благодаря сво­ему образованию и учёности. Среди написанных им произведений одно — «Субхāшита Paтнā Нидхи» («Сокровищница изысканных изречений»)^[34] — приобрело широкую популярность и неоднократно переводилось на монгольский язык (см. [36, с. 183, примеч. 49; 8, с. 45, примеч. 3]). Свидание Сакья-пандиты с Годаном состоялось лишь в 1247 г., так как во время прибытия учёного монаха царевич отсутствовал в своей резиденции. Хотя пребывание Сакья-пандиты при дворе Годана было недолгим, он успел приобрести значительную популярность.   В этом ему помогло кроме чисто религиозной эрудиции искусство врачевания: монгольские источники утверждают, что он вылечил Годана (см. [36, с. 137–138])^[35].

В 50-е годы XIII столетия влияние ламаистской церкви среди монголов усилилось. Близость обоих народов, медицинские познания лам, черная магия^[36], производившая впечатление на суеверных монголов, содействовали этому успеху. Его проявлением было назначение в 1251 г. Мэнгу-ханом ламы по имени На-мо главой буддийской церкви во всей империи с присвоением ему звания го-ши (наставник государства) (см. [52, гл. 20, с. 156])^[37].

В 50-е же годы, в правление Мэнгу-хана, Тибет был окончательно включён  в Монгольскую империю, о чём свидетельствуют конкретные и хорошо датированные данные китайских источников. Этот акт являлся частью плана покорения Южного Китая. Готовясь к решающей схватке с Южносунским государством, монголы задумали полностью блокировать его с суши. В связи с этим в 1253–1257 гг. их конница под командованием Хубилая и Урянхатая провела ряд операций против сопредельных с Китаем государств и народов. Именно тогда и была решена участь Тибета: «Зимой, в 12‑й луне (1‑го года правления под девизом Бао-ю сунского императора Ли-цзуна, т. е. 22 декабря 1253 г.– 20 января 1254 г.— С. К.) монгол Хубилай уничтожил [государство] Дали, затем вступил в Тибет и покорил его» [52, гл. 20, с. 17а]^[38].

Военные походы в Тибет совершались и позже, но, насколько можно судить по лаконичным записям «Юань ши», они носили ограниченный характер (в одном случае сообщается о посылке 6 тыс. солдат — эта цифра отмечается, вероятно, потому, что она была наивысшей) и являлись карательными экспедициями против отдельных восставших племён, причём в состав монгольской армии входили и тибетские отряды (см. [51, гл. 6, с. 16а; гл. 7, с. 15а–15б; гл. 8, с. 20б]), что можно считать дополнительным свидетельством зависимости Тибета в целом.

Распад державы чингисидов на отдельные улусы вызвал стремление Хубилая укрепить центральную власть в его владениях. При этом был сделан ещё один шаг на пути ликвидации остатков былой самостоятельности Тибета и его более полной унификации с другими районами Юаньской империи. В Тибете был создан административный аппарат, ставший частью единой общегосударственной системы управления: «Земли Тибета [были разделены] на области и уезды, были назначены чиновники и определены [их] обязанности» [51, цз. 202, с. 4б]^[39]. В 1264 г. было создано специальное учреждение, которое «ведало и управляло буддийской религией, монахами, а также территорией Тибета» [51, гл. 87, с. 8а–8б]^[40]. Первоначально оно называлось Цзун-чжи-юань, а в 1288 г. было переименовано в Сюань-чжэн-юань, так как «согласно системе [династии] Тан, тибетцев, которые являлись с поклоном ко двору, принимали во дворце Сюань-чжэн» [51, гл. 87, с. 8б]. Организация этого управления оставила прочный след в истории Китая — на картах эпохи Юань территория Тибета или часть её именуется «Сюань-чжэн-юань ся ди», т. е. «Земли, [находящиеся под] управлением Сюань-чжэн-юаня» (см. [41, карты 28, 29]).

Эти меры означали не только интеграцию Тибета в Монгольскую империю и её административную систему. Они были проявлением сознательной политики Хубилая, рассчитанной на использование религиозных воззрений для подчинения тибетцев: «Когда [монголы] овладели Западным краем^[41], Ши-цзу, [учитывая, что] эти земли обширные, труднодоступные и отдалённые, [а живущий там] народ дикий и воинственный, решил использовать их нравы, чтобы умиротворить этих людей» [51, гл. 202, с. 4б]^[42]. Применение религии имело тут весьма конкретный характер, так как указанные выше учреждения и вообще верховная власть в Тибете были вверены ди-ши, императорскому наставнику, верховному ламе империи. При Хубилае этот пост занимал П’акпа.

П’акпа лотро-дж’алцэн (Пакба Лодойджалцан) (1234–1280) был племянником Сакья-пандиты и вместе с ним прибыл ко двору Годана. В его биографии в «Юань ши» сообщается: «[В возрасте] семи лет он знал наизусть несколько сот тысяч слов священных книг и мог приблизиться к постижению их великого смысла. Люди называли его „священное дитя“» [51, гл. 202, с. 1б]^[43]. В 1253 г. Хубилай пригласил П’акпа лотро-дж’алцэна к своему двору. Поражённый его умом и знаниями, Хубилай после вступления на престол в 1260 г. пожаловал ему звание го-ши, а затем да-бао-ван («князь великого драгоценного закона») за создание нового монгольского алфавита, введённого в употребление указом 1269 г. (см. [51, гл. 202, с. 1б–2а])^[44]. Кроме того, после создания Цзун-чжи-юаня П’акпа был поставлен во главе его, став тем самым как бы уполномоченным императора по делам Тибета^[45]. О положении и влиянии молодого ламы красноречивее ти­тулов и сопутствовавших им богатых подарков говорит тот факт, что Хубилай согласился сидеть ниже его при религиозных беседах и наравне с ним при       вершении государственных дел (см. [51, гл. 202, с. 5а; 63, с. 115; 80, с. 64])^[46]. Однако его административные полномочия не были неограниченными, так как при решении дел на уровне Цзун-чжи-юаня, а затем Сюань-чжэн-юаня необходимо было согласовать их с другими управлениями центральной власти (см. [51, гл. 87, с. 8а])^[47].

В годы правления Хубилая ламаизм получил широкое распространение в Юаньской империи. На территории Китая повсюду возникли ламаистские храмы. Даже сунский императорский дворец был превращён в монастырь, тогда же был перестроен один из четырёх самых знаменитых буддийских храмов Китая — Утайсы в Шэньси (см. [51, гл. 202, с. 2б; 52, гл. 23, с. 11б; 79, с. 93]). Би Юань сообщает, что в 1291 г. в Китае имелось 42 318 храмов и 213 148 монахов и монахинь (см. [38, т. 6, с. 5187]). Это внушительные цифры, даже если относиться к ним критически и считать их лишь ориентировочными.

Служители культа и монастыри получали богатые дары и привилегии, вплоть до освобождения от налогов. Такое положение развращало их, они часто злоупотребляли своими правами и безнаказанно совершали различные проступки и даже преступления (см. [51, гл. 202, с. 5а–5б и сл.]; ср. [59, с. 420, note 4]).

В жизни самого монгольского народа ламаизм сыграл ещё более существенную роль. В последующие столетия эта религия довлела над всей жизнью Монголии^[48]. Её влияние, в частности, привело к ограничению роста населения^[49]. Она определила стиль архитектуры, особенно сакральной. Тибетский язык стал неотъемлемой частью образования, «языком религии, философии и науки» [4, с. 11]. Монгольское письмо, форма книг, книгопечатание и т. д. были результатом «цивилизаторской миссии буддизма» [21, с. 19, ср. там же, с. 16, 18, 23, 24 и др.]. Любопытно отметить, что в представлении монголов они сами и даже все азиатские народы произошли от тибетцев (см. [36, с. 125–128, 173 и 178, примеч. 1, 2, 22], а также [18, с. 157]).

*     *     *

В покорении Тибета монголами в XIII в., как показывают имеющиеся в нашем распоряжении разнородные материалы, можно выделить четыре этапа, которые отчасти по случайному стечению обстоятельств совпадают с правлением четырёх великих ханов, перечисленных в начале статьи.

Первый этап — это время правления Чингисхана, когда Монгольская империя переживала период стремительной экспансии в невиданных в истории человечества масштабах. Её армии действовали во всех направлениях, однако главными были восточное и западное, а южное ограничивалось Си Ся. В силу ряда причин Тибет не стал тогда частью монгольской державы, и, более того, как нам кажется, ещё не созрели необходимые военно-стратегические и геополитические условия для постановки такой задачи. Возможно, однако, что между двумя странами были установлены первые контакты различного характера.

Пребывание на великоханском престоле Угэдэя намечает границы второго этапа. После ликвидации тангутского государства и расширения монгольского плацдарма в Китае на территорию нынешней провинции Сычуань Тибет стал непосредственным соседом державы чингисидов, что существенным образом отразилось на его судьбе и на отношениях между обеими странами. Участились и расширились взаимные контакты, в которых важную роль играли тибетский ламаизм и служители этого культа, а также, по-видимому, военные акции монголов против Тибета. Тем не менее, как можно судить на основе анализа совокупности всех данных, и тогда Тибет не вошёл ещё в состав Монгольской империи.

Военное завоевание этой страны произошло на третьем этапе — в правление Мэнгу-хана. Поставив перед собой в качестве важнейшей задачи окончательное покорение Южносунской империи, монголы начали хорошо продуманную операцию по окружению Китая с запада и юга. Мы не берёмся сказать, было ли завоевание Тибета изначальной частью данного плана или же соответствующее решение было принято в ходе боевых действий, остаётся, однако, фактом, что оно произошло именно тогда и именно в этой связи. Возможность грабежа и наживы, которая часто предопределяла военные акции монголов в других районах Азии, в отношении Тибета, как нам кажется, никогда не играла существенной роли.

Завершение процесса интеграции Тибета в ту часть монгольской державы, которая вскоре стала Юаньской империей, и его унификация с подчинённым Хубилаю Китаем составляли суть четвёртого этапа. Существенную роль в этом процессе играли ламаистская религия и тибетские монахи, находившиеся при дворе хана-императора. Ламаизм, с одной стороны, был важным фактором стабилизации монгольской власти над Тибетом, а с другой — проводником растущего влияния тибетской культуры на монголов. В итоге он сам занял особую позицию в жизни монгольского народа. И это, пожалуй, было главным и самым прочным результатом монгольского завоевания Тибета.

Литература

1. ↑ Мы оставляем в стороне непродолжительное царствование пятого великого хана Гуюка (1246–1248), поскольку при нём не было больших походов (см. [69, с. 111]).
2. ↑ Начало этой главы, посвящённое предкам и юности Тэмуджина, имеет полулегендарный характер и основано прежде всего на утерянной монгольской хронике «Алтан дебтер» («Золотая книга»), тогда как данная часть «Юань ши» — погодные записи деяний Чингисхана — по форме выдержана в духе китайских хроник и написана с той же старательностью (ср. [72, с. 4]).
3. ↑ Описание царствования Чингисхана из «Юань ши» и «Тун-цзянь ган-му» переведено на русский язык Н. Я. Бичуриным (см. [10, с. 1–147]).
4. ↑ См. [29, с. 149–150, 151]. Здесь о Тибете Рашид ад-дин уже не упоминает.
5. ↑ Подробное описание хода военных сражений между монголами и Си Ся имеется в работах Е. И. Кычанова: «Очерк истории тангутского государства» (см. [15, с. 298–315]); «Монголо-тангутские войны и гибель государства Си Ся» (см. [17, с. 46–61]); «Жизнь Темуджина, думавшего покорить мир» (см. [19, с. 87–95, 107, 119–120, 124–128]). В последней из них (с. 120) Е. И. Кычанов высказал мнение, что в 1222 г. Чингисхан, воевавший тогда в районе Кабула и Газны, решил, возвращаясь на родину, «пройти через Индию, Гималаи и Тибет (выделено мной.— С.К.) и выйти к южным границам тангутского государства», чтобы расправиться с ним. Такой план, если он действительно был принят монгольским ханом, можно истолковывать и как намерение попутно подчинить себе Тибет и как избрание пути через уже покорённую страну, и поэтому данное сообщение не вносит ясности в исследуемый вопрос. На его основе можно лишь заключить, что Чингисхан знал о существовании Тибета.
6. ↑ Ср. [63, с. 393], где Шмидт приводит письмо Чингисхана в Тибет из монгольского источника «Dschirukenu Tolta». Ср. также [66, с. 504].
7. ↑ См. [70, с. 193–213]; ср. [67, 1823, т. III, с. 107–114; 1824, т. V, с. 193–207 etc.]; см. также [56, 1831, т. VIII, с. 507–532 (в особенности с. 515–516); 1832, т. IX, с. 31–53, 133–169].
8. ↑ Проблемы, связанные с титулом «хаган», а также названием «Чингис» рассматриваются Н. Ц. Мункуевым (см. [27, с. 109–114, примеч. 66]).
9. ↑ В другом месте «Шара Туджи» сообщает, что Чингисхан «покорил пять цветных и четыре чужих народа» [36, с. 128], причём в понятие «пять цветных народов», как следует из приводимых Н. П. Шастиной данных разных монгольских источников, входили и «чёрные тибетцы» [там же, с. 177–179]. На наш взгляд, сообщение «Шара Туджи» — типичная историческая гипербола, одна из тех, которыми полны древние и средневековые хроники. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить его с высказываниями других источников: «Затем Хасар и Бэлхÿтэй говорили друг другу: „Ловкость Хасара в стрельбе, сила и мощь Бэлхÿтэя привели под его (Чингисхана. — С.К.) власть великие народы пяти цветов и четыре чужих (здесь и ниже выделено нами. — С.К.)“» [22, с. 106]; «Когда святейшему Хасару исполнилось пятнадцать лет, он побывал во всех странах и действовал праведно: подчинил своей власти четыре чужих аймака» [1, с. 151] (ср. также [1, с. 144]). Очевидно, что здесь эти определения служат восхвалению Хасара, младшего брата Тэмуджина (см. [1, с. 142]), так же как в «Шара Туджи» они являются панегириком Чингису и ни в том, ни в другом случае не отражают действительных событий; ср.: «От восхода солнца до захода его собирал я народы, и множество единоплеменников и не единоплеменников объединил я» [22, с. 188]. Что касается письма и подарков Чингиса Пак-лоцаве, то, по мнению Н. П. Шастиной, сообщение о контактах Чингисхана с сакьяским ламой является легендарным и «представляет собой позднейшую обработку материалов „Сокровенного сказания“» [22, с. 180]. В «Сокровенном сказании» схожего материала нам обнаружить не удалось, да и сама Шастина в следующей же фразе пишет: «Ни в „Сокровенном сказании“, ни в „Юань ши“ нет никаких фактических данных, позволяющих считать реальностью связи Чингисхана с буддийской церковью. Только  в  более поздних летописях появляются подобные сведения,  доверять которым нет оснований». Кроме того, если сопоставить цитируемый отрывок «Шара Туджи» с «Сокровенным сказанием», становится очевидным, что на месте рассказа о покорении Тибета в «Сокровенном сказании» находится § 238 об «уйгурском идууте», приводимый нами ниже.
10. ↑ Это вычисление подтверждают и пересчёты монгольского календаря, сделанные Шмидтом (ср. [63, с. XIX–XXI]).
11. ↑ См.  [45, с. 3а; 27, с. 49].  Автором «Мэн-да бэй-лу» долгое время считался Мэн Хун.  Однако известный китайский учёный Ван Го-вэй показал, что это произведение было написано Чжао Хуном в 1221 г. (см. [39, с. 802–804]). Его выводы были восприняты П. Пеллио (см. [77, с. 165–167]), а затем и другими востоковедами, в том числе советскими: Н. Ц. Мункуевым (см. [27, с. 19–22; 24, с. 132–134; 25, с. 31]),  С. Л. Тихвинским  (см. [35, с. 43, примеч. 30])  и др. Однако недавно монгольский историк Ч. Далай заявил: «На основе новейшего источника, найденного недавно нами, точно доказано, что этот труд написан не Чжао Хуном в 1221 г., а Мэн Хуном в 1239 г.» [6, с. 198, примеч. 13]. Поскольку нам неизвестны доказательства Ч. Далая, а авторство Мэн Хуна уже было однажды отвергнуто наукой, то мы предпочитаем придерживаться прежней точки зрения.
12. ↑ Например, Д’Оссон (см. [61, с. 38, note]). Любопытно, что в основном тексте своего труда (с. 35–36) он говорит косвенно о 1155 г.
13. ↑ Юбилейные статьи были помещены также в «Лиши яньцзю» за 1962 г., № 2, 4. Своего рода ответом на них явилась статья И. М. Майского «Чингис-хан» (см. [23]).
14. ↑ Свою гипотезу Пеллио впервые выдвинул на заседании Азиатского общества 9 декабря 1938 г., но в указанной работе (с. 284 и др.) она разработана подробнее.
15. ↑ Подробнее вопрос о дате рождения Тэмуджина разбирают Л. Н. Гумилёв, сторонник 1162 г. (см. [5, с. 242—245]) и Н. Ц. Мункуев, отдающий предпочтение 1155 г. (см. [27, с. 114–117]).
16. ↑ Кроме этого, как сообщает «Юань-чао би-ши», имя Илуку (Илуху) носил Шидургу-хаган, последний правитель тангутского государства, умерщвлённый по приказу Чингиса в 1227 г., когда он явился в его ставку для переговоров (см. [37, с. 558; 14, т. 1, с. 191; 81, с. 177; 62, с. 135]; ср. также [22, с. 237–238; 15, с. 314]). Эхо этого события также могло отразиться в сообщении Саган Сэцэна.
17. ↑ Отметим, что, по мнению Шмидта, монголы под уйгурами понимали тангутские или тибетские племена, а не действительных уйгуров тюркского происхождения (см. [63, с. 386, Anm. 46]). Против предположения Шмидта весьма доказательно выступал Клапрот (см. [67, 1824, с. 196–207, 257–276, 332–338]; ср. [65, с. 69–70]).
18. ↑ В переводе С. А. Козина ошибочно именуется Дадаем (см. [14, с. 174]).
19. ↑ Подробнее об источнике и его авторе см. [68, vol. L, pt I, 1881, с. 187–188].
20. ↑ Е. И. Кычанов отмечает, что «название Тангут было перенесено монголами на соседние северо-восточные районы Тибета и их население» [15, с. 330], что тоже могло стать источником заблуждения позднейших летописцев.
21. ↑ Небезынтересно, что в сознании тангутов самой характерной чертой тибетцев была их приверженность к буддизму, о чём свидетельствует следующее стихотворение: Тангуты смело и бодро идут вперёд, / Кидане ступают медленным шагом, / Тибетцы большей частью чтут будд и монахов, / Китайцы же все любят светскую литературу, / Тугу (хунь) пьют кислое молоко, / (Шаньго) очень любят гречиху [16, с. 17; 20, с. 145].
22. ↑ К их числу принадлежат: Дас (см. [68, vol. L, pt I, 1881, с. 239]); автор первой истории Тибета, написанной тибетцем и изданной на английском языке, Шакабпа, который относит это событие к 1207 г. (см. [80, с. 61]); американский историк китайского происхождения Ли Дэ-цзэн, отмечающий, однако, расхождение этих данных с китайскими хрониками (см. [83, с. 18–19]).
23. ↑ Согласно Саган Сэцэну (см. [63, с. 111]), у Угэдэя было два сына: Гуюк (1205–1233; в действительности умер в 1248 г.; о неверных датировках у Саган Сэцэна см. [56, с. 134–135, 145–146]), и Годан (1206–1251). На самом деле их было больше. «Юань ши» в главе «Цзун-ши шиси бяо» (см. [51, гл. 107, с. 7а]), а также Рашид ад-дин (см. [29, т. II, с. 9–18]) сообщают о семи сыновьях, вторым из которых являлся Кодуань, рожденный женой Угэдэя, а шестым — сын наложницы, Хэдань (ср. [22, с. 386, примеч. 56], а также [66, с. 160], версия последнего автора о существовании ещё одного Кутана — «брата Хубилая» [66, с. 165] — ошибочна, что он далее [66, с. 505] сам отмечает). Их имена в разных европейских и персидских транскрипциях очень схожи, и их легко спутать. Хэдань (Хадан, Кадан, Када’ан, Кидан, Койдан) воевал в Центральной Азии и Европе, поэтому он часто встречается в персидских (см., например, [33, с. 22, 85; 29, т. II, с. 17, 37–39, 45 и др.]), литовских (см., например, [28, с. 19–20, 26, 208]) и других хрониках. Впоследствии он поднял мятеж против Хубилая и погиб в сражении (см. [51, гл. 18, с. 1а]). Кодуань (Кодон, Кутан, Куйтын, Кодэн, Годан) менее известен, он имел «юрт в области Тангут» [29, т. II, с. 11, 13, 115–117 и др.] и действовал против Южных Сунов в районе Сычуани и Тибета (ср. [24, с. 113, примеч. 144, с. 114, примеч. 152; 22, с. 369, примеч. 46]). В переводе Бичурина под 1236 г. говорится: «Царевич Куйтын скончался» [10, с. 261]. Это явная ошибка, речь идёт здесь о другом царевиче (как и на с. 251, 259) по имени Кучунь (ср. [51, гл. 2, с. 5а, 6а]).
24. ↑ К. Чэнь не раскрывает личности Са-баня, однако содержание всего отрывка указывает, что речь здесь идёт о Сакья-пандите, о котором подробнее говорится ниже (ср. [8, с. 44]).
25. ↑ Цинь — современный город Тяньшуй в Ганьсу, Гун — нынешний город Лунси в Ганьсу; Сичуань — западная часть совр. пров. Сычуань (см. [48, с. 743, статья «Цинь», с. 1205, статья «Гунчжоу»; с. 345, статья «Сичуань»]).
26. ↑ Не исключена и возможность размещения в отдельных точках Тибета небольших монгольских гарнизонов, о чём для более позднего времени пишет Д’Оссон (см. [61, т. 2, с. 260]; ср. [66, с. 188]).
27. ↑ С. Калужиньски поясняет, что джакутами монголы называли чжурчжэней и что здесь, вероятно, речь идёт о каком-то чжурчжэньском племени, проживавшем в Маньчжурии (см. [81, с. 201]; ср. [27, с. 121]).
28. ↑ Сведения о жизни Хай-юня и описываемых событиях находятся в буддийских хрониках, особенно в «Фо-цзу лидай тун цзай» («Всеобщие записи о многих поколениях будд и буддистов»), здесь они переданы по [59, с. 414–16].
29. ↑ См. [63, с. 233, 414, Anm. 7; ср. там же, с. 392–394, Anm. 9], где Шмидт приводит свидетельства ещё одного монгольского источника «Dschirukenu Tolta»; ср. [78, с. 141 ff]. Несколько иное мнение было высказано Ю. Н. Рерихом: «Постройка буддийских монастырей при ставке Годана показывает, что ко времени прибытия (здесь и ниже выделено мной.— С. К.) Сакья-пандиты влияние буддизма было значительным и что через тангутское царство монголы времён империи были хорошо знакомы с тибетской культурой» [30, с. 340]. В свете данных источников такая точка зрения представляется явным преувеличением.
30. ↑ См. [36, с. 137–138; 63, с. 111, 113; 68, vol. LI, pt I, 1882, с. 66–67; 59, с. 418; 30, с. 338]. В «Шара Туджи» есть интерполяция, в которой версия о болезни отнесена к Угэдэй-хану (см. [36, с. 137–138]).
31. ↑ Такой она была в действительности, хотя, по свидетельству Джувейни, Годан после смерти Угэдэя стремился стать великим ханом (см. [53, vol. I, с. 251]).
32. ↑ Более подробную биографию Сакья-пандиты см. [68, vol. LI, pt I, 1882, с. 19–20; 64, с. 61–63]. Многие сведения приводятся также В. С. Дылыковой (см. [8, с. 42—45]).
33. ↑ Букв. «Мудрец из Сакья», на санскрите «пандита» — «учёный, учитель» (см. [55, с. 497]).
34. ↑ Часть этого произведения в оригинале и английском переводе опубликована Чома де Кöрöшем (см. [68, vol. XXIV, 1855, с. 141–165, vol. XXV, 1856, с. 257–294]). В. С. Дылыкова переводит его название как «Драгоценная сокровищница назидательных речений», приводит большие выдержки из него и даёт ему литературную оценку (см. [8, с. 45–56]).
35. ↑ При всех сомнениях источниковедческого порядка, связанных с данным конкретным случаем, вряд ли можно оспаривать медицинские познания Сакья-пандиты вообще, так как тибетские ламы славились ими. Это, между прочим, и обеспечивало им уважение со стороны монголов, собственная медицина которых была довольно примитивной: прижигание ран, высасывание крови, компрессы из потрохов и т. п. (см. [37, с. 425, 427; 12, с. 136–137]).
36. ↑ Существует, например, легенда, что Хубилай отдавал предпочтение ламаизму, так как ламы сумели заставить чашу с вином саму подняться к его губам, чего не могли сделать христианские миссионеры (см. [77, с. 224]; ср. [85, с. 29]). О П’акпаламе рассказывают, что он снимал себе голову, расчленял тело на части, а затем опять себя восстанавливал (см. [68, vol. LI, pt I, 1882, с. 67]). О чудесах лам сообщает также «Юань ши» (см. [51, гл. 202, с. 3а–3б; ср. гл. 5, с. 19а]). Такие легенды должны были поднять престиж буддийской религии и её священнослужителей.
37. ↑ О национальности На-мо там говорится следующее: «Сиюй Чжугань (или «Чжуцянь») го жэнь», т. е. «человек из страны Чжугань [расположенной в] Западном крае». Согласно пояснению словаря «Цы хай» (см. [47, с. 1126]), «Чжугань» — это «Тяньчжу», т. е. Индия (см. [44, с. 33, 65]). Существуют и другие точки зрения. Кеппен считал его кашмирцем (см. [71, с. 94]), Д’Оссон и Чэнь — тибетцем (см. [61, т. 2, с. 261; 59, с. 419]). Ховорс сообщает, что его брат был приближенным Гуюкхана (см. [66, с. 504]).
38. ↑ Ср. [51, гл. 3, с. 5а–5б], где, однако, упоминается только о взятии Дали. Некоторые дополнительные подробности можно найти в биографии Урянхатая (см. [51, гл. 121, с. 5 и сл., ср. гл. 123, с. 86]; см. также: [29, т. II, с. 144–145] и [61, т. 2, с. 314–317]). Подробный маршрут армии Хубилая составлен Шаванном на основе записи на стеле 1304 г. о завоевании Юньнани (см. [60, с. 2–4; о походе через Тибет см. с. 3]). Об этом событии см. также: [49, гл. 2, с. 1б]. Ещё до похода Хубилая, начатого в 1252 г., в 1251 г. в Тибет также были посланы войска (см. [51, гл. 3, с. 3а].
39. ↑ Согласно тибетским источникам, страна была разделена на 13 провинций (чикор — административная единица, теоретически охватывающая 10 тыс. дворов) во главе с губернатором (чипöн; пöн — звание высокого чиновника, которое переводится по-разному в зависимости от контекста) (см. [80, с. 334; 79, с. 92]).
40. ↑ Об административных мероприятиях по отношению к тибетцам в этом же году см. [51, гл. 5, с. 12а].
41. ↑ Содержание термина «Сиюй» («Западный край, западные земли») очень широкое и в общем плане охватывает страны Центральной, Средней и Юго-Западной Азии. Тибет обычно не входит в это понятие, однако в данном случае именно он прежде всего имеется в виду. Под нравами и обычаями подразумевается в первую очередь религия.
42. ↑ В действительности речь шла не только об усмирении самих тибетцев, но и об использовании их на военной службе (ср. [51, гл. 7, с. 15а–15б]).
43. ↑ О его произведении «Запись прослушанного» см. [32, с. 46].
44. ↑ О создании этого алфавита, его применении, судьбе и т. п. подробно сообщает Д. Кара (см. [13, с. 27–32]).
45. ↑ Относительно датировки этого события среди исследователей существуют разногласия. Самую раннюю дату — 1254 г.— называет Шакабпа, ссылаясь на тибетскую хронику монастыря Сакья «Сакье тунрэп ринцен пандзё» и цитируя письмо Хубилая к П’акпа-ламе (см. [80, с. 65—66]). Ч. Бэлл приводит 1270 г., а Ю. Н. Рерих — 1276 г. (см. [58, с. 31; 30, с. 341]).
46. ↑ Следует отметить, что, хотя о столь почтительном отношении Хубилая к П’акпа-ламе говорят не только монгольские и тибетские, но и китайские источники, тем не менее нельзя исключить, что это всего лишь буддийская легенда. В то же время несомненно положение и других тибетских лам, а не только П’акпы, было привилегированным. Рашид ад-дин сообщает: «В конце эпохи Кубилай-каана было двое тибетских лам... Они... [пользовались] у каана большим доверием и значением... И хотя есть много лам из китайцев, индусов и прочих, но тибетцам больше верят... Те два тибетских ламы приказывают и властвуют» [29, т. II, с. 196]. Об одном из этих лам по имени Дань-ба (у Рашида — Танба), а также о наследниках П’акпа-ламы на посту ди-ши сообщает «Юань ши» (см. [51, гл. 202]). При последующих императорах династии Юань ди-ши продолжали занимать видное место при дворе, но мы не имеем возможности остановиться здесь на данном вопросе более подробно.
47. ↑ В самом Тибете существовали чиновники пöн-ч’эн, которые ведали гражданскими и военными делами (см. [71, с. 97–98; 30, с. 341].
48. ↑ Роль ламаистской церкви в политике, экономике и социальной жизни Монголии освещена в книге «Монгольская Народная Республика» (см. [23а, с. 67 и сл.].
49. ↑ «Большая часть детей как мужского, так и женского пола избирают монашеское состояние. Вот главная причина малочисленности тибетского народа» [11, с. 159]. Эти слова целиком верны и для дореволюционной Монголии.