Кучера С.

Историография древней истории Китая

§ 9. Россия — СССР

В силу своего географического положения Россия многовековыми уза­ми связана с Китаем. Уже в 1618 г. томский казак Иван Петлин побывал в Пекине, собрал там интересные сведения (см. выше «Италия») и вер­нулся на родину с грамотой минского императора Шэнь-цзуна (1573-1620, девиз правления Вань-ли), предлагавшего прислать послов и вести тор­говлю.  Завоевание маньчжурами Китая и основание ими собственной динас­тии Цин (1644-1911), с одной стороны, и продвижение России к берегам Тихого океана, с другой, привели к стычкам с цинскими солдатами и дип­ломатическим контактам. В 1656 г. Пекин посетило первое официальное посольство, возглавляемое Ф. И. Байковым, в 1660 г. — новое посоль­ство И. Перфильева, а в 1676 г. — еще одно Н. Спафария (Милеску), впервые сопровождаемое учеными (картографы, географы, минерологи и др.). Несмотря на выражаемое обеими сторонами желание обмениваться послами и купцами, названные миссии окончились неудачей по разным причинам, в частности, из-за отказа представителей России исполнять церемонию коутоу — поклона в ноги маньчжурскому императору. 80-е го­ды XVII века принесли новые стычки, поэтому царское правительство, занятое подготовкой к войне с Турцией (в 1686 г. Россия вступила в союз европейских государств: Австрии, Венеции и Польши и обязалась высту­пить против Крыма — вассала Турции) и внутренними распрями Софьи и Петра, предпочитая мирное решение спорных проблем на Дальнем Вос­токе, послало в 1686 г. в Китай Федора Алексеевича Головина (1650— 1706). 27 августа 1689 г. в Нерчинске был подписан первый русско-ки­тайский договор, по которому Россия отказалась от Приамурья, но полу­чила возможность торговать с Китаем, закрепленную во время миссии в 1692—1694 гг. проживавшего в России голландского купца Эберта Из-бранта Идеса. В 1715 г. в столицу Цинской империи прибыл первый рус­ский священник, чем, по сути, было положено начало деятельности там Русской Православной церкви. Формально она должна была обслуживать духовные запросы переселенных в Пекин русских пленных, на деле же, особенно после создания в 1720 г. Российской духовной миссии и под­тверждения ее правового статуса в Кяхтинском договоре 1728 г. (это был второй трактат Цинского Китая с Россией и вообще с какой-либо ино­странной державой), она занималась политической и научной деятельно­стью: изучением китайского, маньчжурского и монгольского языков и пе­реводами с них на русский.

Описанные события создали объективные потребности и возможно­сти для возникновения российского китаеведения (данный термин мы бу­дем использовать несколько расширительно, включая в него маньчжуро-ведение, монголистику и тибетологию, так как для ранних этапов станов­ления их разделение было бы затруднительно, не всегда обосновано, да и не нужно, ибо все они фокусировались в Китае).

П. Е. Скачков (1892-1964), ученик В. В. Бартольда (1869-1930), ро­доначальника историографического направления в русском востоковеде­нии (Академик В. В. Бартольд. «Сочинения». Том IX. «Работы по истории востоковедения». М., 1977), и сам крупный историограф, автор, несмотря на 20 лет тюрем, лагерей и ссылок, огромного и до сих пор неповторенно-го труда «Библиография Китая» (первое издание вышло в 1932 г., второе, переработанное и дополненное, почти вдвое большего объема — в 1960 г.), в своих «Очерках истории русского китаеведения» (М., 1977) предложил собственную периодизацию развития русской китаистики. Она состоит из пяти периодов:

1. 1608-1727: географическое сближение и установление первых контактов России сначала с Минским, а затем Цинским Китаем, накопление сведений о восточном соседе, первые договоры, первые попытки написания трудов о географическом и политическом положении Китая (П. Е. Скач­
   ков избрал 1608 г. в качестве точки отсчета, поскольку именно тогда царем Василием Шуйским было отправлено посольство к западномонгольскому Алтын-хану и в Китайское государство, которое, однако, до них не добралось; в 1616 г. новое посольство Василия Тюменеца достигло ставки хана, но вернулось, так и не побывав в Китае).
2. 1727-1805: развитие экономических и политических связей между двумя странами, изучение Китая и его соседей членами Духовной миссии в Пекине, начало академических исследований истории, культуры, языков маньчжуров, китайцев и других народностей, населявших Цинскую империю.
3. 1805-1860: начало нового этапа, связанного с развитием капита­лизма в России, появление прогрессивных, демократических тенденций,введение преподавания китаеведческих дисциплин в университетах, до­ стижение уровня мировой синологии.
4. 1860-1895: активизация политики царской России на Востоке, по­ литические сдвиги в обоих государствах, появление работ, критически осмысливающих настоящее и прошлое Китая, возникновение тенденций и дифференциации китаистики.
5. 1895—1917: изучение Китая в условиях революций и восстаний в обе­ их странах, ослабления позиций России на Дальнем Востоке и прибли­жения Октябрьской революции.

Думается, что, учитывая характер настоящей работы, нет необходи­мости вступать в детальную полемику с автором приведенной периодиза­ции, но следует добавить шестой, советский период и отметить, что 90-е го­ды XX века стали стартом седьмого, «новороссийского» периода, о кото­ром, однако, судить и писать будут лишь последующие поколения русских китаеведов.

Первые сведения о стране «Хатай» (Северный Китай), «Чин, Мачин» (Южный Китай) и производстве там фарфора попали в Россию из Индии через Афанасия Никитина (ум. в 1472; «Хождение за три моря». М.; Л., 1948. С. 65). Более конкретные данные представлены в докладе И. Петлина «Роспись Китайскому государству и Лобинскому и иным государствам, жилым, и кочевым, и улусам, и великой Оби, и рекам и дорогам» (первое полное издание вышло в 1818 г., затем он переиздавался в 1908 и 1913 и несколько раз в советское время). Кроме того, И. Петлин привез «чер­теж Китайского государства», не сохранившийся, однако, до наших дней. Но главным его достижением было открытие ранее неизвестного пути в Китай через Саяны, Гоби, вдоль Великой стены и затем через Чжанцзя-коу (город в провинции Хэбэй, в 150 км к северо-западу от Пекина).

Федор Исакович Байков прошел в Китай другим, более длинным пу­тем, через Восточный Казахстан и южные районы Внутренней Монго­лии. Официальная цель его посольства не была достигнута, но зато он хорошо справился со второй задачей — сбором информации. В его «Ста­тейном списке» рассказано о новом пути в Китай, о котором ничего не было ведомо ни в России, ни на Западе, деталях жизни и быта китайцев и маньчжуров, столице Цинской империи и многом другом. Неудивитель­но, что «Список» вызвал большой интерес, но (как это нередко бывало в прошлом и случается сегодня) прежде всего за рубежом: сначала он вы­шел в Париже (между 1666 и 1672 гг.), затем был переведен на латынь, немецкий, английский и другие западные языки; в России же он появил­ся лишь в 1755, а затем издавался в 1788, 1820 и 1849 гг., а в СССР — только во фрагментах.

Небольшим, но очень интересным текстом являются «Ведомости о китайской земле и о глубокой Индеи» тобольского воеводы (1667—1670) П. И. Годунова «со товарищи», составленные в 1668-1669 гг. на основе расспросов русских, бухарцев, калмыков, по тем или иным делам посе­тивших Китай (они опубликованы П. Е. Скачковым в 1961 г. в выпуске II «Стран и народов Востока»). Это своеобразный свод сведений, попавших в Россию к концу 60-х годов XVII в., о физической географии, экономике, торговле, управлении страной, повседневном быте населения Китая и других сторонах жизни Цинской империи. Годунову же принадлежат пер­вые попытки организовать в Тобольске школу переводчиков монгольско­го и «тангуцково (тибетского)» языков.

Посольство Николая Гавриловича Милеску-Спафария (1636-1708) было наиболее подготовленным и обеспеченным образованными людьми, к коим относился и сам Милеску. Выходец из молдавских бояр, он учил­ся в Константинополе и Падуе, изучал философию, историю, литерату­ру, математику и естественные науки, знал турецкий, арабский, латин­ский, итальянский и греческий языки. Однако для его миссии не удалось найти хороших переводчиков, так как их попросту не было в тогдашней России. Результатом его поезкди, с формальной стороны неудачной, явилось «Описание первыя части вселенныя, именуемой Азии, в ней же состоит Китайское государство, с прочими его городы и провинции», которое Спафарий закончил в 1677 г. «Описание» разделило судьбу «Списка» Байко-ва: в России оно было опубликовано лишь в 1910 г., тогда как во Франции вошло в книгу Филиппа Авриля (Avril Ph. «Voyage en divers etats d'Europa et d'Asie, entrepris pour decouvrir un nouveau chemin a la Chine»), изданную в Париже в 1692 г.

Таким образом, попытки России установить с Китаем нормальные дип­ломатические и торговые отношения в XVII в. не увенчались успехом, однако побывавшие там миссии обогатили российскую и мировую науку ценными, в значительной мере пионерскими сведениями о Срединной империи и путях туда, стимулировали изучение в России маньчжурско­го, монгольского и китайского языков, создали основу для научной синологии.

Нерчинский договор, затормозивший продвижение России на Даль­ний Восток, в то же время приоткрыл двери Китая для российских куп­цов (китайские торговцы в Москву не ездили) — примерно один казен­ный караван (сначала до 400, позже 200 человек) раз в три года. Кроме того, в Китай направлялись и частные караваны; обнаруживались и все новые, более удобные и короткие пути. Иначе говоря, количество россиян, побывавших в Китае, а проводили они там иногда до года, постоянно увеличивалось, следовательно, усиливался и поток поступавшей оттуда информации. О своих поездках написали Идее и секретарь его посоль­ства Адам Бранд — их краткие записки вышли в 1696 и 1698 гг. в Берли­не, затем труд Идеса под названием «Dreijahrige Reise naar China» был опубликован в Амстердаме в 1764 г. (в 1706, 1707 и 1718 гг. он был пере­веден на английский, немецкий и французский) и только в 1789 г. «Путе­шествие... отправленного из Москвы в Китай господина Э. И. Идеса по­сланником в 1692 марта 14» появилось в России. Дневники Идеса и Бран-да оцениваются не очень высоко, несмотря на то, что, в отличие от своих предшественников, Идее мог воспользоваться в Пекине услугами ква­лифицированных переводчиков — миссионеров Ф. Жербийона и Т. Перейры.

Богатый материал содержится и в «Beschreibungdes Konigreichs China» шведа на российской службе Л. Ланга (Laurent de Lange, умер после 1738 г.), шесть раз ездившего в Китай в период 1715-1737 гг. и иногда подолгу там остававшегося. Наблюдательный человек, Ланг и сам мно­гое увидел и у других немало узнал, в частности, у иезуита К. Штумпфа (Kilian Stumpf, 1655-1720), с 1694 г. проживавшего в Пекине и по приказу Шэн-цзу (Кан-си, 1662-1722) состоявшего при Ланге одним из двух переводчиков — вторым был Д. Паренин (Domenico Parrenin, 1665-1741, в Китае с 1698 г.). Дневники Ланга публиковались на западных языках, некоторые фрагменты их были впервые переведены на русский только в 1961 г. («Страны и народы Востока». Вып. II. М., 1961. С. 188-205), и лишь описание путешествия 1721-1722 гг. дважды выходило на русском в 1776 и 1882 гг. С китаеведческой точки зрения особо важными были его четвертое (1727-1728 гг.) и последнее (1736-1737) путешествия, по­скольку он привез из них значительное количество китайских и мань­чжурских книг, положивших начало восточной библиотеке Академии наук (позже она вошла в состав Азиатского музея, а затем Института востоко­ведения) и установил связи с католическими миссионерами в Пекине, в частности с Парениным. Сведения, собранные Лангом, значительно обогатили географические, этнографические и исторические данные о Китае.

Отметим, что в рассматриваемое время несколько китайских посольств посетило Россию (в 1713, 1731, 1732 гг.).

В 1711 г. было получено разрешение на приезд в Китай священников, и в 1715 г. первая их группа отправилась в Пекин, где была принята очень хорошо и зачислена на службу цинского двора (вплоть до подписания Тяньцзиньского трактата 1858 г. члены миссии жили за счет жалованья, получаемого от китайских властей, а затем содержались российским пра­вительством). И тогда, и позже (до 1860 г.) им было запрещено Петер­бургом вести религиозную пропаганду среди местного населения, и они обслужили только немногочисленных албазинцев.

Договоры 1727 (Буринский) и 1728 гг. (Кяхтинский) среди прочего оформили статус Российской духовной миссии. В частности, в ее составе могли находиться три священника (вместо прежнего одного) и шесть студентов, которым разрешалось изучать языки Китая. Уже в 1734-1735 гг. Миссией была проделана определенная работа по составлению китайско-маньчжуро-русского словаря, по которому священники учили оба языка. Словарь, вероятно, дорабатывался в Пекине, когда четвертую мис­сию (1744-1755) возглавил Г. Ленцовский (умер в 1769), но, будучи при­везенным в Москву, он пропал, поэтому ничего конкретного о нем неиз­вестно.

Из 9 человек в трех группах, приехавших в 1727-1732 гг. в Пекин учиться, упоминания заслуживает И. К. Россохин (1717-1761). Пробыв в Китае с 1729 по 1741 г., он овладел китайским и маньчжурским языка­ми, что позволило ему, с одной стороны, перевести на маньчжурский часть «Грамматики русского языка» М. Г. Смотрицкого (1578-1633), а с дру­гой — преподавать в России китайский и маньчжурский («школа Россо-хина»: 1741-1751 гг.), пользуясь китайскими методами, программой и по­собиями: «Цянь-цзы вэнь» («Текст из тысячи знаков» Чжоу Син-сы, умер в 520 г.), «Сань-цзы цзин» («Книга из трехзнаковых фраз» Ван Ин-линя, 1223-1296; обе они являлись учебниками для начального обучения) и «Сы шу» («Четверокнижие»: «Лунь-юй», «Да сюэ», «Чжун юн» и «Мэн-цзы»; см. выше «Китайские истоки»), причем два первых он перевел на рус­ский. Переводы были главной частью научного творчества Россохина (ими же занимались и его ученики, например Я. Волков). К сожалению, из-за недоброжелательного отношения к нему со стороны немцев — членов основанной в 1725 г. Академии наук, охотно, впрочем, пользовавшихся его работами в своих публикациях, труды Россохина так и остались ле­жать неизученными в архивах, чем был нанесен огромный урон россий­скому китаеведению. Россохину принадлежит также первая русская транскрипция китайского и маньчжурского' языков.

Особенности политики Петра I привели к тому, что первым россий­ским академиком-китаистом стал немец Т. 3. Байер (Teofil Siegfried Bayer, 1694-1738), приглашенный в Петербург в 1725 г., не знавший и не желавший знать русского языка и не оставивший сколь-нибудь заметного следа в российской науке: «Museum sinicum in quo sinicae linguae et litteraturae ratio explicatur» (1730).

Первым учебным заведением, готовившим переводчиков с маньчжур­ского и китайского, еще до Россохина, была школа Чжоу Гэ (ум. в 1751), вероятно, маньчжура, не очень образованного, в прошлом цинского воен­ного. Она просуществовала недолго (1739-1743 гг.) и имела всего двух учеников, но одним из них был А. Леонтьев (1716-1786), крупнейший русский китаист XVIII в., вместе с И. К. Россохиным заложивший основы китаеведения в России. Добившись хороших результатов в учебе у Чжоу Гэ, Леонтьев был послан в Пекин, где пробыл с октября 1743 по июнь 1755 гг. Уже там он проявил исключительное трудолюбие: составил русско-маньчжуро-китайский разговорник, хронологическую таблицу Китая по династиям и перевел «Журнал... осады Албазина и переговоров с Ф. Головиным в Нерчинске». По возвращении на родину он начал со­вместно с Россохиным, а после смерти того в 1761 г. — единолично про­должил работу над переводом 16-томного «Обстоятельного описания про­исхождения и состояния манджурского народа и войска, в осми знаменах состоящего». Она была закончена в 1762 г., но из-за козней немецких ученых в АН книга увидела свет лишь в 1784 г. Расцвет его научного твор­чества пришелся на период после 1769 г. Сотрудничая с сатирическими журналами известного просветителя и общественного деятеля Н. И. Новикова (1744-1818), Леонтьев опубликовал ряд переводов исторических, географических, философских и других трактатов, в частности: «Сы-шу геы, то есть четыре книги с толкованиями. Книга первая филозофа Кон­фуция» («Да сюэ», 1780), «Джун-юн, то есть закон непреложный» (1784), часть «И цзина» — «О двойственных действиях духа Инь Ян из китайской книги, И Гин называемой» (1782), «Уведомление о чае и шелке» (1775), «Описание китайской шахматной игры» (1775), а также, по спе­циальному приказу Екатерины II, цинский кодекс «Тайцин Гурунь и Ухе-ри Коли» (1782 г.). В этом заказе императрицы имелась политическая подоплека: Екатерина искала в истории, философии и законах Китая обо­снование собственной деспотической власти.

Помимо научных занятий, Леонтьев организовал школу переводчиков (1763 г.), но никаких материалов о ней не сохранилось.

Россия XVIII века, занятая европейскими делами, еще не была готова к надлежащему восприятию Срединной империи и научному ее изучению. Этим и объясняются трудности, с какими сталкивались первые россий­ские синологи: руководство и большинство членов Миссии не интересо­вались ни Китаем, ни его языками, поэтому, в отличие от положения, су­ществовавшего в католических и протестантских миссиях, в ней не было интеллектуальной атмосферы, которая благоприятствовала бы изучению Китая, отсутствовала даже библиотека, и уж, конечно, никого не волно­вало, что официальные учителя приходили на занятия к ученикам крайне редко. Только при С. Грибовском (умер в 1814 г.), начальнике 8-й миссии (1794-1807), который сам увлекался Китаем и даже напечатал три ста­тьи о нем, ситуация несколько улучшилась — на деньги Миссии был на­нят частный учитель, а в 1795 г. началось формирование библиотеки, причем первые книги подарил ей сам Грибовский.

Неблагоприятная обстановка и в Пекине, и в Петербурге приводила к тому, что очередные исследователи повторяли работу своих предшествен­ников, поскольку труды тех не публиковались, например, большой мань-чжуро-русский словарь (составленный в 1776 г.) Ф. Бакшеева (умер в 1787 г.) или переводы с маньчжурского («Краткое хронологическое рас­писание китайских ханов... от начала Китайской империи по 1786», «Джун-гин, или Книга о верности», 1788 г. и др.) А. Агафонова (умер в 1794); подготовленный же А. Г. Владыкиным (1761-1811) «Краткий летописец китайских царей» (1808) Коллегия иностранных дел (КИД) не согласи­лась напечатать за казенный счет и предложила ему самому оплатить его издание. И последний штрих: в 1798 г. при КИД была наконец официаль­но учреждена школа переводчиков с восточных языков: китайского, мань­чжурского, персидского и других, куда впервые учеников набирали не из духовных семинарий. Несмотря на очевидную потребность в таком заве­дении, занятия, по крайней мере по первым двум языкам, прекратились уже в 1801 г., хотя вел их хороший специалист А. Г. Владыкин, перевод­чик КИД, проживший в Китае четырнадцать лет (1780-1794). Очевидно, что российское китаеведение складывалось в совершенно иных услови­ях, чем европейское.

Начало XIX в. отмечено двумя событиями, имеющими научное зна­чение: участие Ю. Клапрота (см. «Германия») в неудачном посольстве Ю. А. Головина (1805 г.), содействовавшее развитию немецкой китаис­тики, и отправка 9-й миссии (1807-1821) во главе с Н. Я. Бичуриным (Иакинфом, 1777-1853), крупнейшим русским китаеведом своего времени.

Отец Иакинф, окончивший в 1799 г. Казанскую духовную академию и пробывший затем 14 лет (1808-1821) в Китае, являлся широкообразо­ванным человеком. Он владел латинским, греческим, французским, китайским, монгольским и маньчжурским языками. Пребывание в Китае было использовано им для тщательного изучения Пекина и его окрестно­стей, жизни его жителей, истории и культуры страны, овладения ее язы­ками и установления знакомства с католическими миссионерами А. Се-медо (см. «Германия»), Ж.-Б. Грозье, Ж. Б. Дюгальдом, Ж. де Майя (см. «Франция») и их трудами. Благодаря такому багажу Бичурин ока­зался хорошо подготовленным к роли, отведенной ему судьбой: весьма плодовитого переводчика и исследователя и талантливого педагога. Диа­пазон его интересов очень широк, а количество написанных, частью не­опубликованных, работ очень велико. Отметим, что Бичурин первым осо­знал необходимость изучения Тибета, Туркестана и Монголии, через ко­торые вели пути, связывавшие Китай с Россией, Средней и Западной Азией и Индией, и посвятил этим занятиям многие годы, прежде чем приступить к исследованию собственно Китая. Уделяя большое внима­ние современности и международным связям цинской империи, а также таким специальным темам, как, например, китайская медицина, Бичурин все же прежде всего был историком, и значительная часть его трудов по­священа китайской древности. Упомянем лишь некоторые из его работ: «Описание Тибета...» (1828, французские переводы в 1829 и 1831 гг.), «Описание Пекина. С приложением плана сей столицы, снятого в 1817 г.» (1829, французский перевод тогда же), «Записки о Монголии...» (1829), «Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана в древнем и нынешнем состоянии» (1829), «История первых четырех ханов из дома Чингисова» (1829), «Сань-цзы цзин» (1829), «История Тибета и Хухунора с 2282 г. до Р. X. до 1227 г. по Р. X.» (1833), «Историческое обозрение ойратов, или калмыков, с XV столетия до настоящего времени» (1834), «Китай­ская грамматика» (1835, дополненный вариант — 1838, переиздана Пе­кинской духовной миссией в 1908 г.), «Статистическое описание Китай­ской империи» (1842), «Китай в гражданском и нравственном состоянии» (1848) — за последние четыре произведения Иакинф четырежды награж­дался Демидовской премией. Ее же он получил за свой последний труд «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние вре­мена» (1851, переиздан в трех томах в 1950-1953 гг.). Бичурину принадлежит также первая в России нумизматическая работа. С его именем свя­зана и деятельность Кяхтинской школы китайского языка (формально: 1835-1862/1867, фактически: 1830-1861), открытой по его инициати­ве. Он являлся ее первым и лучшим преподавателем, создал программу (впервые в России, ибо школы Чжу Гэ, Россохина и др. работали без про­грамм) и обеспечил ее пособиями. Многогранная и очень успешная дея­тельность Н. Я. Бичурина оставила глубокий след в истории российского китаеведения, она заметно повлияла на умонастроения современников и их научный кругозор, ознакомила их с доселе совершенно неизвестными им событиями и фактами, внесла коррективы в их взгляды на Китай, его историю и культуру. Многие его труды остаются в научном обороте и сегодня.

Первая половина XIX в., когда российская китаистика находилась, условно говоря, на «бичуринском этапе» своего развития и проявлялась главным образом в связи с деятельностью Пекинской духовной миссии (ПДМ), характеризовалась двумя группами противоположных явлений. С одной стороны, обучение в ПДМ было по-прежнему поставлено плохо: официальные учителя работали неудовлетворительно, а их уровень остав­лял желать лучшего; условия жизни были довольно тяжелы; многие тру­ды синологов, в том числе и такие, которые могли бы составить гордость науки, не печатались; большинству студентов ПДМ приходилось повто­рять работу своих предшественников, в частности в области составления словарей; среди работ доминировали переводы, тогда как оригинальные исследования составляли незначительную долю и т. д. На это же время пришлась и Первая опиумная война (1840-1842; см. «Великобритания»), косвенно осложнившая отношения России с Китаем и увеличившая на­грузку членов миссии по сбору и передаче политической и экономиче­ской информации для нужд правительства.

Однако, с другой стороны, в ту же пору произошли значительные сдви­ги: люди посылались в Китай по собственному желанию, а не по принуж­дению; их готовили в этому заранее; студенты отбирались в университе­тах, а не в духовных академиях; начальниками ПДМ назначались лица, до этого уже побывавшие в Китае (П. И. Каменский, В. Морачевич, П. Туга­ринов, П. Кафаров и Г. Карпов); поправилось ее финансовое положение и возрос интерес к ее работе со стороны Азиатского департамента МИДа; богаче стала библиотека. В состав очередных миссий стали входить врач (с десятой: 1821-1830) и художник (с одиннадцатой: 1830-1840), что позволило расширить тематику исследований: в частности, в 30-е годы XIX в. началось серьезное изучение китайской медицины (П. Е. Кирилов, А. А. Татаринов и др.). С каждой очередной группой все лучше становилось знание языков: китайского и маньчжурского (именно в ПДМ возникла российская маньчжуристика как наука: И. К. Россохин, Ф. Бакшеев, А. Г. Вла­дыкин, А. Л. Леонтьев, П. И. Каменский, С. В. Липовцов и др.), а также тибетского и монгольского, что позволило, в частности, перевести на ки­тайский первые три тома «Истории Государства Российского» Карамзи­на (3. Ф. Леонтьевский), а на маньчжурский — «Царствование Петра I» и «Царствование Николая I» (M. Д. Храповицкий). Общим выражением достижений миссии было издание четырех томов «Трудов членов Россий­ской духовной миссии в Пекине» (СПб., 1852-1866). В итоге в России появилась плеяда ученых, хорошо знавших один, а чаще — несколько языков Китая. Диапазон их исследований был чрезвычайно широк: фило­логия, история, этнография, медицина, география, современная им тема­тика, российско-китайские отношения и т. п. Назовем некоторые имена.

П. И. Каменский (1765-1845) являлся учеником 8-й и начальником 10-й миссий, плодовитым переводчиком, особенно с маньчжурского («Тун-цзянь ган-му», раздел «Бэньцзи» из «Юаньши» и др.), отчасти повторяющим труд Бичурина, который переводил с китайского. Составленный им проект инструкции для миссии, утвержденный Александром I в 1818 г., значительно увеличил эффективность работы последующих ПДМ и со­действовал тем самым и развитию российского китаеведения. Каменский составил также китайско-монголо-маньчжуро-русско-латинский, фразео­логический, медицинский и другие словари, оставшиеся, как и большин­ство его работ, в рукописях. Привезенные им из Китая книги существен­но пополнили библиотеки Иркутска, Петербурга и Москвы.

С. В. Липовцов (1770-1841) также главным образом занимался пере­водами с китайского (истории династий Мин и Цин) и на маньчжурский (фрагменты Библии), опубликовал «Манжурский букварь» (1839) и (совместно с Каменским) «Каталог китайским и японским книгам...» (1818 г.) и составил несколько словарей, которые, увы, тоже не были напечатаны.

Ценным вкладом в мировую синологию стал бы, будь он опубликован, китайско-маньчжуро-русский словарь 3. Ф. Леонтьевского (1799-1874), снабженный к тому же библиографической справкой об использованных им китайских лексикографических трудах (в их числе крупнейший для того времени «Кан-си цзыдянь», вышедший в 1716 г.). Заслугой Леонть­евского был упоминавшийся перевод на китайский трех томов «Истории» Карамзина и публикация множества статей разнообразной тематики.

Иеромонах 10-й миссии, в будущем — первый заведующий первой же кафедры китайского языка (в Казанском университете) Д. П. Сивиллов (Даниил, 1798-1871) сделал немало в области изучения истории и фило­софии Древнего Китая и перевода ранних текстов: «Любомудрие Кон­фуция...», «Дао-дэ цзин», «Краткое обозрение трех существующих в Ки­тае вероисповеданий, известных под именем конфуцианского, даосского и фоевского» (все в 1828 г.), «История династии Чжоу», «Сы шу» (1840— 1842), «Щи цзин», «Шу цзин» и «Мэн-цзы» (1855), составил несколько словарей и первую в России «Китайскую хрестоматию» (1840). К сожале­нию, опубликовать ему удалось только «Всеобщую историю Китая» (1838) и фрагмент «Драгоценного зеркала для просвещения ума».

Первым профессиональным художником, включенным в состав ПДМ, был выпускник (1826.) Петербургской Академии художеств А. М. Легашев (1798-1865). В его обязанности входил сбор информации о составе и применении китайских красок, а также рисование в натуральных тонах и реалистично людей разных народностей, их одежды, предметов быта, музыкальных инструментов, оружия, зданий, животных, растений и даже снятие надписей на камнях и монетах, т. е. своеобразное «фотографиро­вание» всех элементов жизни народа. К сожалению, почти ничего из его наследия не сохранилось, а сам художник, несмотря на его бесспорный талант, недолюбливаемый царем, скончался в нищете.

Знатоком тибетского языка, изучавшим также китайский, маньчжур­ский и монгольский, был Д. С. Честной (Аввакум, 1801-1860), перевед­ший с китайского материалы по истории Китая и Кореи (в частности, из «Вэнь-сянь тун-као» и «Эр я»), с тибетского — краткую грамматику, а на этот язык — фрагменты Библии, но все его труды остались в рукописях.

Среди членов ПДМ было несколько врачей, чей труд, как профессио­нальный, так и синологический, заслуживает уважения. Один из них — О. П. Войцеховский (1793-1850), успешно лечил местное население, осо­бенно во время эпидемии холеры, поразившей Пекин в 1820-1821 гг. Это принесло ему славу и почет среди жителей китайской столицы. Он зани­мался также проблемами ботаники. Хорошо выучив маньчжурский и ки­тайский, Войцеховский составил 3-томный маньчжуро-китайско-русский словарь, от которого мало что осталось, а в 1844 г. в Казанском универси­тете стал первым в России профессором-маньчжуроведом. Для своих сту­дентов им были написаны «Грамматические правила маньчжурского языка», «Учебные статьи» и другие пособия, которые разделили судьбу его словаря.

Не повезло и П. Е. Кирилову (1801-1864?), который медицинским мастерством вкупе с хорошим знанием китайского языка снискал распо­ложение к себе (а заодно и к миссии) двора и чиновничества. Он привез в Россию богатую коллекцию растений, особенно лекарственных, которая была востребована лишь через 10 лет, когда уже погибло почти 90% гер­бария. Разделил их участь и чайный куст, ибо никого не заинтересовала идея Кирилова разводить его в России. О достижениях Кирилова в области ботаники красноречиво говорит тот факт, что нескольким представителям флоры присвоено его имя (Kirilowia Bunge, Trlchosanthes kirilowii Maxim., Spirorhynchus Karel. et Kiril., и др.). Неизвестна также судьба русско-китайского словаря и других манускриптов Кирилова.

Любовью своих пациентов пользовался еще один врач ПДМ А. А. Татаринов (1817-1876), тоже собравший богатые ботанические коллекции, особенно флоры Пекина, для которых китайские художники изготовили почти 500 тщательно выполненных рисунков. Его перу принадлежит зна­чительное количество статей по китайской медицине, основанных на пер­воисточниках, непревзойденным знатоком которых Татаринов стал за время пребывания в Пекине (12 миссия, 1840-1849).

Сверенный с китайским оригиналом перевод с маньчжурского истории чжурчжэней «Цзинь ши» Г. М. Розова (1808-1853), если бы он сразу же появился в печати, стал бы первым переводом этого источника на европей­ский язык. Розов составил также маньчжуро-русский словарь, который современники считали лучшим, и грамматику маньчжурского языка.

Талантливым исследователем истории маньчжурского народа был В. В. Горский (1819-1847), усердно изучавший в Пекине китайский, мань­чжурский, монгольский и тибетский, но ранняя смерть от туберкулеза не позволила ему раскрыть свои способности. В рукописях остались его переводы тибетских и буддийских текстов.

Не опубликованы и работы М. Д. Храповицкого (1816-1860?), в том числе важные труды, затрагивавшие вопросы древней истории Китая: «Материалы для истории уголовного законодательства в Китае», «Историческое обозрение монетной системы», «История династии Цинь» и др. Ему же принадлежит перевод на маньчжурский «Царствования Петра I».

Среди российских китаистов XIX в. нельзя не назвать Палладия (Пет­ра Ивановича Кафарова, 1817-1878), автора лучшего для того времени «Китайско-русского словаря» (т. 1-2, 1888; работу над которым закон­чил П. С. Попов) — одного из трех самых значимых словарей, созданных русскими и советскими синологами; два других — это «Полный китай­ско-русский словарь» под редакцией епископа Иннокентия (т. 1-2, 1909) и «Большой китайско-русский словарь» (т. 1-4, 1983-1984), коллектив­ный труд под редакцией И. М. Ошанина. Кафаров основательно изучил раннюю историю буддизма и жизнь его основателя, был знатоком исто­рии монгольского народа и мусульманской литературы на китайском язы­ке, инициатором издания «Трудов членов Российской духовной миссии в Пекине», в которых напечатаны многие его работы, в частности перево­ды: «Старинное монгольское сказание о Чингис-хане» (1866), «Описание путешествия даосского монаха Чан-Чуня на запад» (1866), «Секретная история династии Юань» (1866). Из других трудов назовем «Жизнеопи­сание Будды» (1852), «Исторический очерк древнего буддизма» (1853), «Старинные следы христианства в Китае по китайским источникам» (1872), «Исторический очерк Уссурийского края в связи с историей Мань­чжурии» (1879) и «Комментарий... на путешествие Марко Поло по Се­верному Китаю» (1902). Палладию повезло — почти все его работы опубликованы в «Трудах членов РДМ» и различных журналах.

К. А. Скачков (1821-1883), по образованию астроном и агроном, за­ведующий метеорологической обсерваторией в Пекине (1850-1857), спе­циалист по сельскому хозяйству и ремеслу Китая, значительное внима­ние уделял древней истории: «История астрономии Ханьской династии», «Материалы для изучения китайской астрономии и метеорологии», «Ис­числения лет, начиная с создания мира», «Яо дянь» (перевод главы из «Шан шу») и др., которые, к сожалению, не были опубликованы, так же как и составленный им китайско-русский словарь. Неудачей окончились и его попытки наладить в России печатание китайским шрифтом и разве­дение шелкопряда: они не встретили должного понимания и поддержки. Все же усилиями Скачкова некоторые растения, например люцерну по­севную, стали выращивать в России. Богатая библиотека ученого оста­лась в России лишь благодаря иркутскому купцу Родионову, приобрет­шему и подарившему ее Румянцевскому музею, ибо у Академии наук не оказалось денег на ее покупку.

Как видно, условия для занятий китаеведением в России первой поло­вины XIX в. в общем были неблагоприятными: материальное обеспече­ние людей, знавших язык, — незавидным, престиж их профессии — низ­ким, а главное — происходила пустая трата знаний, так как их труды не публиковались и практически не использовались. Много сил и времени уходило на постоянное повторение уже пройденного другими пути. Луч­шей иллюстрацией этому служит судьба словарей. Их составляли Леон­тьев, Бакшеев, Бичурин, Каменский, Липовцов, Леонтьевский, Розов, Кирилов, Попов, Сивиллов, Войцеховский, Рушко, Огородников и дру­гие, а повезло только не очень удачным опусам И. Поликина («Русско-китайский словарь разговорного языка», Пекин, 1867) и В. П. Васильева («Опыт первого китайско-русского словаря», СПб., 1867), но и они вы­шли только во второй половине XIX в. В результате первым настоящим словарем китайского языка приходится считать словарь Палладия, кото­рый, как указывалось, увидел свет лишь в 1888 г.

Однако именно в это время были заложены основы дальнейшего раз­вития российского китаеведения, появилась довольно значительная груп­па знатоков китайской действительности, истории, культуры и языков, и начался процесс институционализации обучения синологии. Важней­шим проявлением последнего явилось создание в Казанском университете (КУ) в 1807 г. восточного факультета, а в 1837 г. в рамках его — кафедры китайского языка. Этот акт означал успешное завершение столетних уси­лий светлых умов России (Г. Я. Кер — 1733 г., граф Потоцкий — 1802 г., С. С. Уваров — 1810 г., М. М. Сперанский — 1820 г. и др.) по организа­ции преподавания восточных языков, и в частности — китайского и мань­чжурского, в университетах страны. Кафедру возглавил Д. П. Сивиллов (Даниил), разработавший «Конспект для преподавания китайского язы­ка» и ряд уже названных выше пособий. После его ухода по болезни в 1844 г. во главе встал О. П. Войцеховский, а по его смерти 7 ноября 1850 г., с января 1851 г. — В. П. Васильев, незадолго до этого вернувшийся из Китая. В 1855 г. восточный факультет КУ был закрыт, а его личный состав, часть студентов и библиотека переведены в Петербург. С этим собы­тием можно связывать начало нового этапа развития российского китае­ведения.

В Петербургском университете (ПУ) указом Николая I факультет во­сточных языков (ФВЯ) был создан 22 октября 1854 г., а церемония от­крытия состоялась 27 августа 1855 г. Тем самым в России наконец-то была образована научная организация, которая затем многие десятилетия опре­деляла лицо российского и советского китаеведения (и востоковедения в целом).

В составе ФВЯ с самого начала стала работать кафедра китайского и маньчжурского языков. Ее возглавил В. П. Васильев (1818—1900), мно­гогранная и неутомимая деятельность которого наложила отпечаток на российское китаеведение второй половины XIX века. Он был крупней­шим знатоком буддизма: «Буддизм, его догматы, история и литература», 1857 (немецкий «Der Buddhismus, seine Dogmen...», 1860, и французский «Le Bouddhisme, ses dogmes...», 1863, переводы), историком Китая и его соседей: «История и древности Восточной части Средней Азии от X до XIII в.» (1859), «История Китая» (б. г.), «Сведения о маньчжурах...» (1863), исследователем философии и литературы: «Религии Востока. Конфуци­анство, буддизм и даосизм» (1873), «Очерк истории китайской литерату­ры» (1880). Его перу принадлежит также маньчжурская (1863; первое в России учебное пособие по этому языку) и трехтомная китайская (1868) хрестоматии, а также «Маньчжуро-русский словарь» (1866) и уже упо­минавшийся «Опыт первого китайско-русского словаря» (1867), для ко­торого Васильев разработал простую и удобную систему расположения знаков по их графике, применяемую в России (и СССР) до сих пор. Не­сомненную ценность представляют и его статьи. К сожалению, не все написанное им напечатано.

Крупным, европейского масштаба ученым, много сделавшим для ис­следования древней и средневековой истории и особенно исторической географии Китая и Центральной Азии, был доктор медицины Э. В. Бретшнейдер (Emile Bretschneider, 1833-1901). Проведя в Китае около 18 лет (1866-1884) в качестве врача миссии, а затем учрежденного в 1860 г. посольства, он хорошо выучил китайский и монгольский языки и собрал боль­шой материал по интересующим его темам, а также крупные коллекции флоры, которую посылал не только в Россию, но и в другие страны Евро­пы, в США и отдельным заинтересованным ученым. Бретшнейдер оста­вил множество рукописей и опубликовал более 40 трудов, в том числе: «Ta-Ts' in-kuo» («Chinese Recorder», III), «On the Knowledge Possessed by the Ancient Chinese of the Arabs...» (1871), «Notes on Chinese Mediaeval Tra­vellers to the West» (1875), «Notices of the Mediaeval Geography and History of Central and Western Asia» (1876), «Archaeological and Historical Researches on Peking...» (1876), «Botanicon Sinicum» («Journal of the N. Ch. Branch of the R. A. S.», pt. I—III, 1881,1892,1895), «Mediaeval Researches From Eastern Asiatic Sources» (vol. 1-2,1888), «History of European Botanical Discoveries in China» (vol. 1-2, 1898), «Geschichte derMongolen» (манускрипт) и др.

Немалый вклад в изучение Китая внесли и ученики Васильева. П. С. По­пов (1842—?), упоминавшийся в связи с дополнением и изданием слова­ря Палладия, сам подготовил незаменимый в то время «Русско-китайский словарь», выдержавший три издания: 1879 (СПб.), 1896 (Пекин) и 1900 (Токио). Кроме того, в «Трудах III съезда ориенталистов» (СПб., 1876) он опубликовал «Краткий исторический очерк уголовного законодательства Китая», перевел «Мэн-гу ю-му-цзи. Записки о монгольских кочевьях» (1895) и, обратив первым внимание на реформаторское движение в Ки­тае, написал ряд статей о нем, а затем о восстании ихэтуаней.

Две заметные работы общего характера: «Принципы жизни Китая» (1888; конфуцианство, даосизм, культ предков и т. п.) и «Важность изу­чения Китая» (1890) оставил С. М. Георгиевский (1851-1893), впервые поставивший в русском китаеведении вопрос о синологии как совокупно­сти наук, противник евроцентризма, ратовавший за одинаковый подход к изучению истории Китая и европейских стран.

Автором единственного перевода и нескольких публикаций о хронике «Чунь-цю» был Н. И. Монастырев (1851-1881): «Конфуциева летопись Чуньцю», «Примечания к Чуньцю», «Заметки о... Чуньцю и ее древних комментаторах» (все — 1876); неизвестна судьба принадлежавших ему же «Очерков исторической географии Китая».

Чтобы картину состояния российского китаеведения 2 половины XIX в. сделать более полной, заметим, что в процессе подготовки специалистов определенную роль сыграли школы восточных языков в Урге (1865-1917) и Кульдже (1884-ок. 1895), а также китайские преподаватели ПУ, как правило — сотрудники посольства. Его характерной чертой были также постоянные и разносторонние контакты с синологами Западной Европы, концентрированным выражением чего явился III международный конгресс ориенталистов, проведенный в августе 1876 г. в Петербурге. На нем, сре­ди прочего, рассматривались такие вопросы, как возможность восстанов­ления китайского языка периода Хань, миграционные движения китайцев в бассейне Хуанхэ, характер данных династийных историй о народах Средней Азии и др.

События последнего десятилетия XIX в.: захват Россией юга Ляодун­ского полуострова с портами Порт-Артур (Люйшунь) и Дальний (Далянь), прокладка через китайскую территорию туда, а также во Владивосток, железной дороги, превращение Северо-Восточного Китая в зону русско­го влияния, открытие Русско-китайского банка и т. п., создали новую об­становку в российско-китайских отношениях и вызвали возросшую потребность особенно в практических работниках, которую один лишь ПУ никоим образом не мог обеспечить. К тому же на переломе веков на восточном факультете ПУ и особенно на его китайском отделении сло­жилась весьма неудовлетворительная ситуация: не хватало профессоров и преподавателей, в частности носителей языка, количество читаемых курсов было недостаточным, и большинство студентов кончало универ­ситет слабо подготовленными к какой-либо деятельности. В 1904 г. монголист-маньчжурист А. М. Позднеев даже обратился в правительство с за­пиской «К вопросу об организации изучения Востока в русских учебных заведениях», в которой представил ситуацию крайне плачевной. Записка вызвала бурное негодование сотрудников восточного факультета. В от­ветной брошюре «Заключение... по записке... А. Позднеева...» (СПб., 1905) они обвинили ее автора в желании дискредитировать и ликвидировать ВФ ПУ. Поскольку отношения Позднеева с профессурой факультета скла­дывались в то время не лучшим образом, то он, видимо, несколько сгус­тил краски, но неблагополучное положение с синологическими кадрами не подлежит сомнению.

Одним из мероприятий, призванных ответить на вызов новой ситуа­ции на Дальнем Востоке, явилось открытие в 1899 г. Восточного инсти­тута (ВИ) во Владивостоке, нацеленного на подготовку практических ра­ботников со знанием китайского, японского или другого дальневосточно­го языка. Его первым директором (1899—1903) стал А. М. Позднеев, переведенный туда из ПУ, а преподавателями — ученики Васильева, выпускники того же университета: П. П. Шмидт, А. В. Рудаков, возглавляв­ший институт в 1907-1917 гг., Н. В. Кюнер и др. ВИ с самого начала своего существования обладал единственной в России типографией с восточны­ми шрифтами: монгольским, маньчжурским, затем китайским, японским и пр., а начиная с 1907 г. печатавшей книги и на русском языке. Им же издавались «Известия Восточного института». Все это способствовало научному творчеству его сотрудников и студентов. Из более значимых работ можно назвать: Шмидт П. П. «Опыт Мандаринской грамматики...» (1902, II издание — 1915); Рудаков А. В. «Материалы по истории китай­ской культуры в Гиринской провинции» (1903); «Образцы маньчжурского официального языка» (1908); Пэзднеев А. М. «Опыт собрания образцов маньчжурской литературы» (1904); Кюнер Н. В. «Коммерческая геогра­фия Китая» (1903, 1907, 1908-1909), «Лекции по истории Китая» (1903, 1919), «Исторический очерк развития основ китайской культуры...» (1909), «Описание Тибета» (ч. 1-2,1907-1908).Часть этих трудовив пер­вую очередь «Описание Тибета» — энциклопедия знаний об этой стране — не утратили значения и поныне. Кроме того, ВИ издал большое количе­ство разного рода учебных пособий. Его деятельность оставила замет­ный след в истории российского китаеведения.

Между тем благодаря возвращению в качестве приват-доцентов на ВФ ПУ, после длительных командировок в Китай и Западную Европу, в 1905 г. А. И. Иванова (1878-1937), а в 1910 г. В. М. Алексеева (1881-1951) положение на факультете также начало меняться. Будучи талант­ливыми преподавателями, многому научившимися во время зарубежных поездок, — В. М. Алексеев, кроме прочего, в 1907-1909 гг. в составе экспедиции Э. Шаванна (см. «Франция») объехал Северо-Восточный Ки­тай, собирая народные картины и фольклорный материал (см. его книгу «В старом Китае». М., 1958), — они внесли новые элементы в методику и содержание преподавания и повысили его уровень. Немалое значение имело и их личное научное творчество: Иванов рядом статей, опублико­ванных в 1909 г., положил начало тангутоведению в России, в советское время продолженному Н. А. Невским, В. С. Колоколовым, Е. И. Кычано-вым, М. В. Софроновым и др., Алексеев же внес значительный вклад в изу­чение китайской литературы, а занимая одновременно пост хранителя Азиатского музея, составил каталог его книг, которым пользовались до начала 60-х годов XX столетия. Все это тем не менее не улучшило карди­нально положения на восточном факультете: помешали лихолетье Пер­вой мировой, гражданской и прочих войн и потрясений, в которые Рос­сия вошла в 1914 г.

Создание в 1902-1903 гг. по решению XII Международного конгресса ориенталистов (Рим, октябрь 1899) Русского комитета для изучения Сред­ней и Восточной Азии (РКИСВА, просуществовал до 1918 г.) содействовало развитию исследований археологического прошлого Китая, прежде всего его северо-западной окраины. Крупные военно-политические со­бытия в Синьцзяне во второй половине XIX в.: оккупация Россией Илийского края (1871), восстание дунган против империи Цин (1869-1877), создание независимого государства Джеты-шаар (Иэттишар, 1864-1877) вызвали повышенный интерес правительств Англии и России к этой окраи­не Китая, ее истории и географии. Выяснилось, что сухой климат содей­ствовал сохранению интереснейших памятников различных культур, не­редко не отмеченных в других районах Азии. Для содействия их изучению, а также оказания помощи иностранным специалистам, направлявшимся в Китай через Россию, из крупных ученых и представителей властей и был создан РКИСВА. Комитет выполнил свои задачи достаточно успешно. В 1909—1910 и в 1913 гг. им были организованы две крупные экспедиции в Восточный Туркестан (руководитель — С. Ф. Ольденбург), кроме того, на средства Комитета состоялся ряд научных поездок: в 1909-1910 гг. в южную часть Монголии — Ц. Ж. Жамцарано (1880-1937), в 1911 г. в Китай — В. М. Алексеева, в 1912 г. в Корею — Н. И. Конрада и т. д. Эти и другие мероприятия нашли частичное отражение в печати: Ольден­бург С. Ф. «Исследование памятников старинных культур Китайского Туркестана» — «Журнал Министерства народного просвещения», 1903— 1904, №6и «Русская Туркестанская экспедиция 1909-1910 года» (1914); Дудин С. М. (1863-1929), «Техника стенописи и скульптуры в древних буддийских пещерах и храмах Западного Китая» (1917). Комитет издавал также «Bulletin de l'Association Internationale pour l'exploration historique, archeologique... de l'Asie Central et de l'Extreme Orient» и «Известия Рус­ского комитета...», где появились отчеты Жамцарано, Алексеева и др. К со­жалению, из-за кончины в 1934 г. Ольденбурга в рукописи осталась са­мая большая из этих работ — «Описание пещер Дуньхуана».

Недостатки университетского образования и общее неудовлетвори­тельное состояние российского китаеведения в последние десятилетия XIX и первые — XX века, с одной стороны, и конкретные потребности в специалистах, с другой — толкали чиновников и ученых на поиски новых путей исправления существующей ситуации. Одним из них стала орга­низация Общества востоковедения (ОВ), призванного собирать все све­дения, необходимые торгово-промышленной сфере, и поэтому подчинен­ного сначала Министерству финансов, которое в феврале 1900 г. утвер­дило его устав, а с 1907 г. — Министерству торговли и промышленности. ОВ изучало возможности сбыта русских товаров в Азии, устраивало по­ездки туда своих членов, заслушивало доклады на проводимых им заседа­ниях, принимало участие в конгрессах ориенталистов и создавало отде­ления в пограничных городах. В 1909 г. в Харбине возникло Общество русских ориенталистов (ОРО), в том же году объединившееся с ОВ в ОРО с центром в Петербурге. Харбинское отделение в 1909-1927 гг. издавало «Вестник Азии» — научно-популярный журнал, посвященный вопросам антропологии, археологии, ботаники, геологии, искусства, литературы и этнографии.

Одной из важных форм деятельности ОВ были попытки (1901, 1906) организовать курсы восточных языков, в 1909 г. переименованные в Прак­тическую восточную академию (ПВА). Несмотря на критику в ее адрес со стороны ряда ведущих востоковедов: В. В. Бартольда, А. И. Иванова, И. Ю. Крачковского, С. Ф. Ольденбурга и др., ПВА довольно успешно работала вплоть до Октябрьской революции, ежегодно принимая по не­сколько человек на китайское отделение.

Установление в России коммунистического режима, круто изменив­шее всю историю страны, естественно, не могло не отразиться на судьбе китаистов и китаеведения. Если произошедшие изменения оценивать в перспективе всех семи с лишним десятилетий существования советско­го строя, то объективности ради надо признать их неоднозначный харак­тер. Насаждение единой идеологии и методологии, примитивизация научных исследований, вынужденных следовать априорным установкам, прямой террор в отношении многих ученых, сговор с Гитлером, вылив­шийся в многомиллионные жертвы, среди которых были и китаеведы, отрыв от мировой науки и заведомо враждебное к ней отношение — все это наложило трагический отпечаток на советское китаеведение. В то же время интерес Ленина к Востоку и Китаю в особенности, прямое участие граждан СССР в китайских событиях 20-х годов XX в., действия и реше­ния Коминтерна, индустриализация страны, расширившая издательскую базу, столкновения с Японией, закончившиеся широкомасштабным на­ступлением советской армии в Дунбэе в 1945 г., и, наконец, образование КНР благоприятствовали огромному росту общего интереса к Китаю и осознанию необходимости развития синологии и, как следствие — суще­ственному расширению ее возможностей. По количеству публикаций, их содержанию и разнообразию, по числу исследователей, преподавателей, студентов и занимавшихся ею различных организаций советское китае­ведение превзошло дореволюционный уровень. Объем соответствующей информации мог бы заполнить большой том, поэтому мы вынуждены огра­ничиться изложением лишь самых основных материалов.

В истории советского китаеведения можно выделить несколько пе­риодов: 1. Приблизительно первое послеоктябрьское десятилетие: время прихода в синологию практических революционеров, профессионально слабо или вовсе неподготовленных. 2. Конец 20-х — Вторая мировая вой­на, сталинизация науки, ее полное подчинение идеологическим и поли­тическим догмам и потребностям, пополнение кадров обученными китае­ведами, возникновение или реактивизация научных и учебных заведений, расширение тематики и специализация исследований. 3. Послевоенный период до «перестройки» и распада СССР: постепенное освобождение от примитивного догматизма, переход в 50-60-е годы, которые можно назвать «золотым веком» советской китаистики, к научности и профессионализму, кадровый, институциональный и издательский расцвет, неко­торый регресс, связанный с «культурной революцией» в КНР и осложне­ниями во взаимных отношениях двух стран, выход из него и достижение новых рубежей на переломе 70-80-х годов. 4. Российский постсоветский, только формирующийся этап: отказ от прежних идеологических, полити­ческих и пропагандистских установок, создающий потенциально благо­приятные условия для резкого подъема синологии, при одновременном экономическом коллапсе, резко сузившем активность ученых, ограничив­шем их количество и пополнение, вызвавшем трудности с изданием книг и т. п.

Важнейшим достижением первого этапа было создание институцион­ного базиса для подготовки кадров и научной работы. Основанный в 1815 г. братьями Иваном (Ованес, 1735-1801) и Иоакимом (Овагим) Лазаревы­ми (Лазарьян) Институт восточных языков (Лазаревский институт), одно из важнейших учебных заведений тогдашней Москвы, в 1919 г. был ре­организован в Армянский институт, в 1920 г. — в Центральный институт живых восточных языков, а в 1921 г. — в Московский институт востоко­ведения (с включением в него восточного отделения Московского универ­ситета). Он просуществовал до 1954 г. в качестве учебного и, в какой-то мере, исследовательского учреждения. Хотя такой же институт возник и в Петрограде, все же основную роль в востоковедении и китаеведении постепенно стала играть Москва, причем если в Петрограде работали профессиональные ученые, продолжавшие традиции старой школы, то в Москве — политизированные любители, увлекавшиеся современностью и особенно теоретическими и практическими вопросами китайской рево­люции 1925-1927 гг. В Военной академии РККА было организовано вос­точное отделение, где китайский язык преподавал временами наезжав­ший из Петрограда представитель дореволюционной синологии А. И. Ива­нов и будущий известный лексикограф В. С. Колоколов (1896-1976): «Китай. Страна, население и история», 1924, 1925 (в соавторстве с И. Ма­маевым); «Краткий китайско-русский лексикон», 1927; «Краткий китайско-русский словарь», 1935, 1946; у них занимался И. М. Ошанин (1900-1982; «Учебник китайского разговорного языка "Байхуа"», 1935; коллективные: «Китайско-русский словарь», 1952, 1955, 1959; «Большой китайско-рус­ский словарь», т. 1-4, 1983-1984). В 1921 г. решением ВЦИК была обра­зована Всероссийская (Всесоюзная) научная ассоциация востоковедения (ВНАВ), которая стала издавать журнал «Новый Восток» («НВ», 1922— 1928), а ее Дальневосточное отделение (ДО ВНАВ) — «Бюллетени». ВНАВ руководила востоковеческой исследовательской работой по всей стране, «НВ» публиковал статьи по истории, этнологии, политэкономии, революционным движениям и т. п., «Бюллетени» иногда помещали мате­риалы по современному Китаю. ДО ВНАВ, возглавляемое маньчжуроведом А. В. Гребенщиковым (1880-1941; «Маньчжуры, их язык и письменность», 1912; «К истории китайской валюты», 1922; «Конфуцианство и лига народов», 1922), кроме того, приняло участие в восстановлении Во­сточного института во Владивостоке (1922), ставшего восточным факультетом ДВУ. Среди его сотрудников были Н. В. Кюнер (1877-1955), Б. К. Пашков (1891 — 1970; «Основные этапы в развитии китайского язы­ка», 1926; «Маньчжурский язык», 1963) и К. А. Харнский (1884-1943; «Япония в прошлом и настоящем», 1926; «Китай с древнейших времен до наших дней», 1927). Однако действия ВНАВ, рассчитанные на объедине­ние усилий немарксистских и марксистских исследователей, подверга­лись резкой критике, и в 1930 г. она была включена в Коммунистическую академию (Москва, 1918-1936, затем ее учреждения и институты были переданы АН СССР; «Вестник КА», «Историк-марксист» и др.), при которой была организована Ассоциация востоковедов-марксистов. Вместо орга­на ВНАВ стали выпускаться сборники «Проблемы Китая» («ПК», 1929— 1935 или 1936). В них нашлось место и для древней истории: М. Г. Андре­ев (1888-1945) «Институт рабства в Китае» (1929, № 1) и Е. С. Йолк (1900-1942) «К вопросу об основах общественного строя Древнего Китая» (1930, № 2). ВНАВ выполнила задачу переноса центра тяжести в изучении Во­стока из вузов в институты Академии наук, что впоследствии обеспечи­ло бурный рост соответствующих областей знаний и стало характерной чертой советской ориенталистики и китаистики.

Несколько лет (до 1924 г.) действовало восточное отделение Иркут­ского университета, где преподавал тибетолог Г. Ц. Цыбиков (1873-1930; «Пособие для изучения тибетского языка», 1908; «Буддист-паломник у святынь Тибета. По дневникам, веденным в 1899-1902 гг.», 1919).

В 1922 г. в Петрограде начал выходить журнал «Восток» со статьями по литературе, науке, искусству и переводами, в частности В. П. Васи­льева и В. М. Алексеева.

«ПК» заменили собой еще одно периодическое издание — «Материа­лы по китайскому вопросу», публиковавшиеся в 1925-1928 гг. Кабине­том китаеведения Коммунистического университета трудящихся Китая (КУТК, 1925 г.), в самом начале 1928 г. (1929?) преобразованном в Науч­но-исследовательский институт по Китаю (впоследствии он вошел в со­став Института мирового хозяйства и мировой политики АН СССР). То­гда же начали возникать восточные факультеты и институты в республи­ках Средней Азии и Закавказья.

В судьбе советского китаеведения важную роль сыграли два общих явления. Китайская революция 1925-1927 гг. вызвала приток в Китай значительного количества граждан СССР в качестве советников, инструкторов, корреспондентов, дипломатов, преподавателей русского язы­ка: С. А. Далин (1902-?; «Китайские мемуары 1921-1927», 1982), А. Ивин (А. А. Иванов, 1885-1942, «Китай и Советский Союз», 1924; «Красные пики», 1927; «Советский Китай», 1931), Е. С. Йолк, М. И. Казанин (1899— 1972, «Очерк экономической географии Китая», 1935, в 1937 и 1938 пе­реиздан на китайском и японском; «Записки секретаря миссии», 1962, 1963, и на английском — в 1973; «В штабе Блюхера», 1966), А. Я. Канто­рович (1896-1944; «Иностранный капитал и железные дороги Китая», 1926; «Америка в борьбе за Китай», 1935), И. М. Ошанин, О. С. Тарханов (1901-1944; «Китайские новеллы», 1929,1930,1932,1959; «Китай в огне», 1933 — под псевдонимом О. Эрдберг; «Когда Япония будет воевать», 1936 — Е. Иоган), А. И. Черепанов «Записки военного советника в Ки­тае», 1971, 1976; «Северный поход национально-революционной армии Китая», 1968), В. М. Штейн (1890-1964; «Очерки финансового кризиса в Китае», 1928; «Гуань-цзы», 1959; «Экономические и культурные связи между Китаем и Индией в древности», 1960) и многие другие. Пребыва­ние в Китае для всех них означало знакомство с этой древней страной, ее народом и культурой, и неудивительно, что часть из тех, кто попал туда по воле судьбы, а не в связи с собственными интересами, позже стали профессиональными синологами. Происходило и обратное — немало китайцев по тем или иным причинам: Коминтерн, КУТВ, КУТК, а на Даль­нем Востоке — в поисках работы, оказались в СССР, иногда навсегда. Некоторые из них включались в научную работу, например А. Г. Крымов (Го Шао-тан, 1905-1988; «Общественная мысль и идеологическая борьба в Китае 1900-1917 гг.», 1972), Ян Хин-шун (1904-1980; «Древнекитай­ский философ Лао-цзы и его учение», 1950; «Из истории китайской фило­софии», 1956; «Материалистическая мысль в Древнем Китае», 1984) и др.

Вторым значащим фактором были «большие дискуссии», призванные «убедить» всех ученых, и представителей гуманитарных наук в первую очередь, в исключительной правоте марксистско-ленинской теории и лож­ности всех других течений и концепций в общественных науках. «Дис­куссии» на самом деле очень часто больше походили на публичное избие­ние ученых, недостаточно быстро сориентировавшихся в политической конъюнктуре или не желавших идти против своей совести. Они принес­ли свои печальные плоды — именно тогда, во второй половине 20-х го­дов, был сделан первый решительный шаг на пути насаждения единой философии и методологии, заковавшей советскую науку в тяжелую бро­ню официальной партийной идеологии, не допускавшую проявлений живой, творческой мысли и контактов с внешним миром. При этом, хотя атака на представителей старой генерации и велась под флагом марксизма-ленинизма, в действительности провозглашалась весьма примитивная трактовка данного учения, от исходного идейного содержания которого, по сути, оставались лишь лозунги и термины. Положительным элементом «дискуссий» можно считать введение в китаеведение новых тем: обще­ственный строй, рабовладение (как часть теории формаций), многонацио-нальность Китая, крестьянские восстания, революционное движение и т. п. Позже в этих областях советская наука добилась немалых успехов.

Для китаистов-историков важным событием в 1925-1935 гг. явились дискуссии об азиатском способе производства (асп). Отчасти они велись независимо от общеметодологических споров, отчасти же шли вместе с ними. Прежде всего дискутировались теоретические вопросы: общность и различие исторического пути стран Запада и Востока, периодизация всемирной истории, теория формаций и т. п., но преследовались и кон­кретные политико-прикладные цели — постижение правильного понима­ния общественного строя азиатских стран для выработки их компартия­ми и Коминтерном, а в конечном счете — ВКП(б), надлежащей стратегии и тактики революционных движений в этом регионе и в первую очередь — в Китае.

Начальный период дискуссий (1925-1929 гг.), если не входить в дета­ли, характеризовался широким принятием гипотезы об асп, вплоть до включения соответствующих формулировок в проект аграрной програм­мы КПК (1927 г.) и в программу Коминтерна (1928 г.). Ее сторонником был представитель КП США в Коминтерне Дж. Пеппер («Правда», 01.05.1927), до него, под влиянием М. Вебера (1864-1920), Е. С. Варга (1879-1964) и мальтузианства — А. Я. Канторович опубликовали статьи («Плановое хозяйство», 1925, № 12; «Новый Восток», 1926, № 15) о спе­цифике китайского общества, по сути близкие концепции асп. Затем она получила развитие в работах Варги 1928-1930 гг., Л. И. Мадьяра (1891-1937?; «Экономика сельского хозяйства в Китае», 1928), В. В. Ломинадзе, С. А. Далина (см. выше) и, наконец, в книге «"Цзин-тянь". Аграрный строй Древнего Китая» (1930 г.) М. Д. Кокина (1906-1939; «Кантонская ком­муна», 1932) и Г. К. Папаяна (1901 — 1937). Публиковали свои возражения и противники асп: М. Волин, Е. С. Йолк, П. А. Миф (1901-1939; «Китай­ская коммунистическая партия в критические дни», 1928; «Что происхо­дит в Китае», 1937). Их усилия привели к снятию тезиса об асп из партий­ных документов.

Характерной чертой этого этапа споров вокруг асп было противопо­ставление последнего «феодализму» в виде формулировок о «феодальном характере» традиционных социально-экономических отношений в дерев­не, «пережитках феодализма» и т. п., идея же рабовладельческого уклада или формации практически не выдвигалась.

После 1929 г. дискуссия об асп велась в русле общеметодологических споров в связи со всеобщей историей, ее периодизацией, общественно-экономическими формациями («Дискуссия об азиатском способе произ­водства по докладу М. Годсеса», 1931). Концепция асп в целом была тог­да резко раскритикована С. М. Дубровским («К вопросу о сущности "ази­атского способа производства", феодализма, крепостничества и торгового капитала», 1929), а по отношению к Китаю — в статьях и книгах Е. С. Йол-ка («Проблемы Китая», 1930, №2; «Под знаменем марксизма», 1931, № 3), Г. А. Сафарова («Классы и классовая борьба в китайской истории», 1928; «Очерки по истории Китая», 1933) и других. Указывалось, что в Древнем Китае уже существовали антагонистические классы, частная собствен-нось на средства производства, эксплуатация труда крестьян и зависи­мых. На этом основании большинство участников дискуссии склонялось к мысли о весьма длительном — от глубокой древности до Нового време­ни — существовании на Востоке одной, феодальной, формации, или, у отдельных авторов, феодально-рабовладельческой. Обе эти концепции просуществовали недолго, и в начале 30-х годов В. В. Струве (1889-1965; «Плебеи и илоты» — «Из истории докапиталистических формаций», 1933; «Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об­ществ Древнего Востока» — «Известия Государственной Академии исто­рии материальной культуры», 1934, вып. 77) и С. М. Ковалев (ИГАИМК, 1932, т. XII; «Проблемы истории докапиталистических обществ», 1934, № 2) — в Ленинграде, В. И. Авдиев (1898—1978; «Историк-марксист», 1934, № 6; «Исторический журнал», 1942, № 10) и А. В. Мишулин «Пре­дисловие» к книге В. В. Струве «История Древнего Востока»; 1934; «Борь­ба классов», 1936, № 1—2, ВДИ, 1938, № 4) — в Москве выступили с идеей рабовладельческого строя. Она базировалась на материалах Ближ­него Востока, но, принимаемая все новыми учеными, постепенно была рас­пространена и на Древние Индию и Китай. Можно сказать, что концепция рабовладельческого строя доминировала на протяжении всего второго этапа развития советского китаеведения.

Данный этап стал временем укрепления, развития и завершения про­цессов и явлений, происходивших ранее. Самыми существенными были два момента: окончательная победа сталинских принципов партийности науки и тотальный террор против народа, и в первую очередь против об­разованных людей, а также целых научных дисциплин (биология, кибер­нетика, политическая экономия, философия, языкознание и др.). В на­стоящей работе нет возможности перечислить все жертвы сталинизма даже только среди синологов (см. «Репрессированное востоковедение», НАА, 1990, № 4, 5) однако, желая отдать дань их памяти, мы назовем хотя бы некоторых из них: М. М. Абрамсон (1898-1939?), Б. Б. Барадийн (1879-1939), Б. А. Васильев (1899-1937), В. Д. Виленский-Сибиряков (1888-?), М. Волин, А. И. Востриков (1904-1937), С. А. Далин, 3. С. Дубасова, Ц. Ж. Жамцарано, А. И. Иванов, Е. С. Йолк, М. И. Казанин, А. Я. Канторович, М. Д. Кокин, Н. И. Конрад, А. Г. Крымов, Л. И. Мадьяр, П. А. Миф, Н, А. Невский (1892-1937), П. И. Осипов (настоящая фамилия Чжу И-шань, 1901-?), Д. М. Позднеев (1865-1937), П. Е. Скачков, К. А. Харнский, А. Е. Ходоров (1886-1949), В. М. Штейн (1890-1964), А. А. Штукин, Ю. К. Шуцкий, Н. П. Ярославцева-Вострикова (1902-1988, жена А. И. Вострикова). К сожалению, этот печальный список может быть расширен.

Параллельно наблюдались и определенные положительные сдвиги. В 1929-1930 гг. в Ленинграде на базе Азиатского музея (основан в 1818 г. при Петербургской академии наук в качестве исследовательского центра и хранилища восточных рукописей и ориенталистической литературы), Коллегии востоковедов (научное общество, образованное при Азиатском музее), Института буддийской культуры и Туркологического кабинета был образован Институт востоковедения АН СССР (ИВАН) — головное учреждение СССР, а ныне России в области изучения истории, культуры, философии, экономики стран Азии, Тихого океана и арабской Африки. Эта его роль стала особенно заметной после переезда в 1950 г. в Москву (однако в Ленинграде остался успешно действующий по настоящее вре­мя филиал) и включения в него Тихоокеанского института АН, раскрити­кованного за чрезмерную концентрацию на проблемах древности и Сред­невековья. В 1960-1970 гг. он именовался Институтом народов Азии, кроме того_г в конце 1956 г. из него был выделен, а в начале 1960 г. вклю­чен обратно Институт китаеведения («Советское китаеведение», 1958-1959). С 1957 г. при ИВАН существует Издательство восточной литера­туры (с 1964 г. — Главная редакция восточной литературы издательства «Наука»), играющее важную роль в публикации восточных книг и книг о Востоке. ИВАН выпускал и выпускает ряд периодических изданий: «За­писки ИВАН» (1932-1939), «Библиография Востока» (1932-1937), «Труды ИВАН» (1935-1947), «Советское востоковедение» (1940-1949), «Ученые записки ИВАН» (1950-1960), «Краткие сообщения» (с 1951 г.), «Восток» (с 1991 г., ранее: «Советское востоковедение» 1955-1958, «Проблемы востоковедения» 1959-1960, «Народы Азии и Африки» 1961-1990 — совместно с Институтом Африки АН), «Азия и Африка сегодня» (с 1961 г., 1957-1961: «Современный Восток»). При институте имеется богатая вос­токоведческая библиотека. ИВАН — востоковедческий и китаеведческий центр широкого профиля, охватывающий разные научные дисциплины в историческом разрезе от глубокой древности до современности, веро­ятно, с некоторым уклоном в прошлое, тогда как такие организации, как НИИ по Китаю, Институт мирового хозяйства и мировой политики или созданный в 1966 г. Институт Дальнего Востока АН, больше занимались (а ИДВ в значительной мере продолжает это делать и сейчас) современ­ными проблемами и политологией (хотя этот термин в 30-е годы еще не ис­пользовался).

С Ленинградским отделением ИВАН связана деятельность многих из­вестных китаистов: В. М. Алексеев (возглавлял китайское отделение); Б. А. Васильев («О том, как Юй Бо-я, лютню разбив, простился с "поняв­шим звук"» — «Восток», 1924, № 4; «Китайский театр» — «Восточный театр», 1929; «Учебник китайского языка», 1935 — в соавторстве с Ю. К. Шуцким); А. А. Петров (1907-1949; «Философия Китая в русском буржуазном китаеведении» — «Библиография Востока», 1935. Вып. 7; «ВанБи», 1936; «Очерк философии Китая» — «Китай», 1940; «ВанЧун — древнекитайский материалист и просветитель», 1954); Л. В. Симоновская (1902-1972; «Очерки истории Китая», 1956, в соавторстве с Г. Б. Эрен-бургом и М. Ф. Юрьевым; «Великая крестьянская война в Китае 1628— 1645 гг.», 1958; «Антифеодальная борьба китайских крестьян в XVII в.», 1966; статьи по древней истории Китая в «Историческом журнале», 1940, № 7; ВДИ, 1950, № 1); К. К. Флуг (1893-1942; «Очерк истории даосского канона Дао-цзана» — «Известия АН СССР», 1930, № 4; «Из истории кни­гопечатания в Китае Х-ХШ вв.» — «Советское востоковедение», 1940. Т. I; «История китайской печатной книги сунской эпохиХ-ХШ вв.», 1959); Ю. К. Шуцкий (1897-1941; «Даос в буддизме», «Основные проблемы к истории текста Ле-цзы» — «Записи коллегии востоковедов», 1927,1,1928, III; Китайская классическая «Книга перемен», 1960) и др.

С 1934 г. ведет свою историю востоковедческий учебный центр в МГУ — при историческом факультете была создана кафедра Новой и новейшей истории колониальных и зависимых стран. В 1944 г. она превратилась в восточное отделение с кафедрами: истории Ближнего, Среднего и Даль­него Востока. В 1956 г. восточные отделения исторического и филологи­ческого факультетов стали Институтом восточных языков, однако дан­ное название было неточным, ибо там преподавались также и другие гу­манитарные дисциплины, поэтому в 1972 г. ИВЯ был переименован в существующий поныне Институт стран Азии и Африки (ИСАА) при МГУ («Вестник Московского университета. Востоковедение»).

В том же 1934 г. созданием кафедры новой истории колониальных и за­висимых стран было положено начало возникновению восточного факультета ЛГУ. В 1937 г. при филологическом факультете возникла кафедра восточных языков, ограниченная, однако, только ближневосточным аре­алом. В 1944 г. они подверглись реорганизации и слиянию в восточный факультет, который в 1949 г. был дополнен, в частности, кафедрой исто­рии стран Дальнего Востока. Тем самым история Китая и другие области знаний о нем прочно вошли в программу преподавания и исследователь­ских работ ВФ ЛГУ («Вестник Ленинградского университета. История, язык, литература»; «Ученые записки ЛГУ. Востоковедение»).

Нововведения 1934 г. были напрямую связаны с постановлением ЦК ВКП(б) и Советского правительства от 16 мая того же года о препода­вании гражданской истории, критической оценкой его состояния на тот момент, стремлением укрепить марксистско-ленинскую направленность в освещении исторических событий и соответствующей расстановке ак­центов. Постановление стало еще одним зримым проявлением партийно-государственного диктата в области преподавания и науки. Оно оказало разностороннее воздействие на ситуацию в китаеведении, вызвав потреб­ность в учебных пособиях, университетских курсах и преподавателях, что повлекло отток кадров из академических институтов в вузы.

В это же время начался процесс присвоения научных степеней. Док­торами без защиты стали, например: В. М. Алексеев (еще в 1929 г.), A. Ивин (1936), Е. С. Йолк (1935), Н. И. Конрад (1934), Н. В. Кюнер (1935), B.  М. Штейн (1936), а кандидатами: П. А. Гриневич (1935), А. Я. Канто­рович (1935), Г. С. Кара-Мурза (1935; 1906-1945, «Кантонская коммуна», 1933; «Род и племя древних китайцев» — «Труды Московского ин­
ститута востоковедения», 1939, № 1; «Лекции по истории Китая в Средние века», 1940), А. Г. Крымов (1935). Вместе с тем происходили защиты диссертаций — кандидатских: Б. А. Васильев (1935), Л. И. Думан (1935; 1907-1979, «Аграрная политика Цинского правительства в Синьцзяне в конце XVIII в.», 1936; «Очерки по древней истории Китая», 1938; «Древней­ший Китай» и «Рабовладельческое общество Китая» — «Всемирная история», т. 1,1955; «Мэн-цзы» — «Древнекитайская философия», т. I, 1972), Г. В. Ефимов (1939; 1906-1980, «История Китая в эпоху империализ­ма» — «Китай», 1940; «Очерки по новой и новейшей истории Китая», 1949, 1951; «Внешняя политика Китая», 1958; «Историко-библиографический обзор источников и литературы по новой истории Китая», ч. I, 1965, ч. 2, 1968), А. А. Петров (1935), Л. В. Симоновская (1939) и докторских: А. Я. Канторович (1936), Ю. К. Шуцкий (1937). Это было одним из про­
явлений возросшего уровня науки в целом и отдельных ее представителей в частности. В области изучения древней истории Китая необходимость подтягивать его историческое развитие под теорию формаций вызывала­ определенный перекос в сторону экономических и социально-классовых проблем, однако одновременно эти исследования зиждились на довольно обширном фактическом материале и растущем привлечении источников, что позволяло сделать немало заслуживающих внимания выводов.

Доминирующей струей довоенной китаистики было увлечение народ­ными и революционно-бунтарскими движениями и в целом — новой и новейшей историей. В этом тематическом круге можно отметить ряд произведений: Аварии В. Я. Империализм в Маньчжурии. 1934; Т. 1-2. Кучумов В. Очерки по истории китайской революции, 1934; Думан Л. И. Аг­рарная политика цинского правительства в Синьцзяне в конце XVIII в. 1936; Он же. Биянху — вождь дунганского восстания 1862-1877, — «За­писки Института востоковедения АН СССР». 1939. Т. VII.

Особым событием стало издание в 1932 г. «Библиографии Китая» П. Е. Скачкова. Собрание сведений практически обо всем, что было на­писано в России о Китае за период 1730-1930 гг., в том числе в малоизвестных провинциальных изданиях, очень облегчило труд китаеведов и со­хранило многие имена, позже преданные забвению. Несколько десятиле­тий спустя П. Е. Скачков повторил свой подвиг, выпустив в 1960 г. новую «Библиографию Китая», в которую вошли не только данные, включенные в предыдущий том, но и публикации, появившиеся позже, до 1957 г. вклю­чительно. Работа П. Е. Скачкова, ценная сама по себе, подтолкнула и дру­гих специалистов составить сходные труды по отдельным отраслям, на­пример философии (Петров А. А. «Философия Китая в русском буржу­азном китаеведении» — «Библиография Востока», 1935, № 7), буддизму, тайпинскому движению и китайским книжным сериям «Сы-бу цун-кань» (публикации К. К. Флуга в «Библиографии Востока», 1933-1936, № 2-9), дунганскому восстанию 1861-1878 гг. (Л. И. Думан, там же), а также общего характера («Книжная и журнальная литература о Китае в СССР от XVI кXVII съезду ВКП(б)». — ПК, 1934, № 13; см. также: Скачков П. Е. Библиография Китая. М., 1960. С. 616-624).

В рассматриваемый период определенное внимание уделялось и та­ким отраслям знаний, как археология, философия, этнография, причем в соответствующих публикациях находили некоторое отражение и проблемы древней истории Китая. Назовем, в качестве примеров, работы Ю. В. Бунакова (1908-1942) «Гадательные кости из Хэнани» (1935), «Тер­мины родства в китайском языке» (1935), «Аньянские памятники и аме­риканское китаеведение» («Библиография Востока», 1936, вып. 10); А. А. Петрова «Ван Би» (1936), А. С. Полякова «Китайские рукописи, най­денные в 1933 г. в Таджикистане» («Согдийский сборник», 1934) и ряд других. Достижения этого времени нашли суммарное выражение в большом томе «Китай. История, экономика, культура, героическая борьба за на­циональную независимость» (1940), в котором ведущие специалисты пред­ставили разные грани китайского быта и культуры в прошлом и настоящем.

Том был подписан к печати 22 ноября 1940 г., а ровно через семь меся­цев немецкие армии двинулись на восток. Война оказала разрушитель­ное воздействие на китаеведение, и не только в прямом смысле физической гибели многих ученых на фронтах и в блокаде (Ю. В. Бунаков, А. В. Гре­бенщиков, Г. С. Кара-Мурза, К. И. Разумовский, К. К. Флуг и многие дру­гие), но и в результате иных отрицательных для науки процессов: ухода людей в армию, дипломатию и пропаганду, эвакуации и т. д. Как для всего народа, так и для советской китаистики это было, несомненно, самое тя­желое и трагическое время.

В итоге войны в мире возникла новая ситуация, оказавшая прямое влияние на судьбу синологии в СССР. Китай оказался среди четырех глав­ных государств-победителей; советские войска заняли его северо-восточ­ные провинции; гражданская война закончилась победой КПК над Гоминь­даном и образованием КНР — СССР стал первым государством, признав­шим ее и установившим с ней дипломатические отношения; 14 февраля 1950 г. в Москве между СССР и КНР был подписан Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи; начался непродолжительный период (1950— 1960) «братской дружбы» двух стран. Его не без оснований можно на­звать «золотым веком» советско-китайских отношений и советского ки­таеведения.

Благоприятные условия, созданные описанными событиями, к кото­рым необходимо добавить и смерть Сталина в 1953 г., позволили в до­вольно короткий срок восстановить потери, вызванные войной и террором, а затем и существенно расширить учебную и организационную базу советского китаеведения. Впрочем, некоторое движение началось не­сколько раньше. Уже в 1944 г., как отмечалось выше, возник восточный факультет ЛГУ, а также восточный факультет Ташкентского универси­тета. Последний, по понятным причинам, особое внимание уделял Синь-цзяну и Центральной Азии — если иметь в виду только его синологиче­скую направленность («Вестник ТашГУ», «Научные труды ТашГУ. Вос­токоведение»). В 1950 г. началась современная история Института востоковедения АН СССР и его Ленинградского отделения (ныне — СПбФ ИВ РАН), которое в научном плане ведет вполне самостоятельную и плодо­творную работу, имея в своем составе историков К. В. Васильева (1932— 1987; «Планы Сражающихся царств», 1968), Ю. Л. Кроля; «Сыма Цянь — историк», 1970), Е. И. Кычанова; «Исследования по фонетике тангутского языка», 1963 — в соавторстве с М. В. Софроновым; «Очерк истории тангутского государства», 1968; «Люди и боги Страны снегов», 1975 — в соавторстве с Л. С. Савицким; «Основы средневекового китайского пра­ва VII—XIIIвв.», 1986); и А. С. Мартынова; «Статус Тибета в XVII-XVIII ве­ках...», 1978; «Доктрина императорской власти и ее место в официальной идеологии императорского Китая» — «Всемирная история и Восток», 1989), литературоведа Л. Н. Меньшикова; «Бяньвэнь о Вэймоцзе. Бяньвэнь, "Де­сять благих знамений"», 1963; «Бяньвэнь о воздаянии за милости», ч. I, 1972; «Бяньвэнь по Лотосовой сутре», 1984; «Буддийские притчи в ки­тайской литературе», 1986); В. С. Спирина; «Описание китайских руко­писей дуньхуанского фонда ИНА», 1963 — коллективный труд; «Постро­ение древнекитайских текстов», 1976) и других известных специалистов.

Что касается ИВАН СССР, то он стал координатором востоковедче­ских исследований в рамках СССР. С ним были тесно связаны Институ­ты востоковедения, создававшиеся в республиках: в Узбекистане (1950), Грузии (1960), Таджикистане (1970), и прочие близкие тематически уч­реждения, например Институт истории, археологии и этнографии АН КазССР (1974; Отдел востоковедения) или Институт общественных наук Бурятского филиала СО АН СССР (1966). После распада СССР ИВ РАН естественным образом перестал выполнять эту функцию.

Собрав почти всех заметных отечественных востоковедов, ИВАН пре­вратился в ведущее ориенталистическое учреждение страны, продолжая выполнять эту роль и сегодня. Однако конкретно в области китаеведения положение несколько сложнее. После создания в 1966 г. Института Даль­него Востока АН СССР (образованного, кстати сказать, в значительной степени за счет сотрудников ИВАНа), призванного обслуживать потреб­ности ЦК, МИД и других органов власти, он превратился в крупный центр советской синологии, особенно в области исследования современности.

Однако если иметь в виду научное творчество в сферах, выходящих за современность, политологию и пропаганду, то наибольшее число ис­следовательских работ по Китаю осуществляется в стенах ИВ РАН несколькими десятками сотрудников Отдела Китая, а также специалиста­ми, работающими в отделах литературы, языка Древнего Востока и т. д. Назовем лишь некоторые имена: А. А. Бокщанин («Китай и страны Юж­ных морей...», 1968; «Материалы по экономической истории Китая...», 1980 — в соавторстве с Лин Кюнъи); Л. С. Васильев («Аграрные отноше­ния и община в Древнем Китае», 1961; «Культы, религии, традиции в Ки­тае», 1970; «Проблемы генезиса китайского государства», 1983; «Пробле­мы генезиса китайской мысли», 1989); Р. В. Вяткин (1910-1995; «Музеи и достопримечательности Китая», 1962; «Сыма Цянь. "Исторические записки"», пер. и комм., т. 1-7, 1972-1996, т. 1-2 в соавторстве с В. С. Таски-ным); Е. В. Завадская («Слово о живописи из Сада с горчичное зерно», 1969; «Эстетические проблемы живописи старого Китая», 1975; «Куль­тура Востока в современном западном мире», 1977; «Японское искусство книги», 1986); А. И. Кобзев («Учение Ван Янмина и классическая китай­ская философия», 1983; «Учение о символах и числах в китайской клас­сической философии», 1994); С. Кучера («Китайская археология», 1977; «Археология зарубежной Азии», 1986 — коллективный труд); И. С. Лисевич (1932-2000; «Древняя китайская поэзия и народная песня», 1969; «Литературная мысль Китая», 1979; «Бамбуковые страницы», 1994); Н. П. Свистунова («Аграрная политика минского правительства...», 1966; «Установления о соли и чае», 1975); А. А. Серкина («Опыт дешифровки древнего китайского письма», 1973; «Символы рабства в Древнем Китае», 1982); Т. В. Степугина («Китай в V—III вв. до н. э., «Китай в III—I вв. до н. э.» и «Китай в I в. до н. э. — II в. н. э.» — «Всемирная история», т. 2, 1956; «Лекции 8,19,27,28,6» — «История Древнего мира», т. 1-3, 1982); В. С. Таскин (1917-?; комментированные переводы: «Материалы по ис­тории сюнну», вып. 1-2, 1968, 1973; Е Лун-ли. «История государства ки-даней», 1979; «Го юй», 1987; «Материалы по истории кочевых народов в Китае III—V вв.», 1989); Л. 3. Эйдлин (1909-1985 ; «О китайской литера­туре наших дней», 1955; «Китайская литература», 1962 — в соавторстве с В. Ф. Сорокиным; «Тао Юань-мин и его стихотворения», 1967); Э. М. Ян­шина («Каталог гор и морей», 1977).

Среди уже ранее упоминавшихся ученых сотрудниками ИВАН в пос­левоенные годы были академики Н. И. Конрад и В. М. Алексеев, а также Л. И. Думан, В. С. Колоколов, А. Г. Крымов, И. М. Ошанин, П. Е. Скач­ков, В. М. Штейн.

Среди сотрудников ИДВ тоже есть специалисты, занимающиеся клас­сическим Китаем: П. М. Кожин («Проблемы изучения традиций КНР» — «Информационный бюллетень ИДВ», 1982, № 32; «Археологические ис­следования в КНР...» — там же, № 33); Л. С. Переломов («Империя Цинь...», 1962; «Книга правителя области Шан», 1968; «Конфуцианство и легизм в политической жизни Китая», 1981; «Конфуций...», 1993); В. Ф. Сорокин («Китайская литература», 1962 — вместе с Л. 3. Эйдлиным; «Творческий путь Мао Дуня», 1962; «Китайская классическая дра­ма», 1979); М. В. Софронов («Исследования по фонетике тангутского язы­ка», 1963 — вместе с Е. А. Кычановым; «Грамматика тангутского языка», т. 1-2, 1968; «Китайский язык и китайское общество», 1979); М. Л. Титаренко («Древнекитайский философ Мо Ди...», 1985; «Россия и Восточ­ная Азия», 1994).

Изучение археологического прошлого Китая положено в основу дея­тельности сектора истории и археологии стран зарубежного Востока Института истории, филологии и философии СО АН СССР (ныне Инсти­тут археологии и этнографии СО РАН). Работающие в нем специалисты, как правило, являются не только китаеведами, но и полевыми археолога­ми, что позволило им добиться хороших результатов и превратило ИАЭ СО РАН в ведущее учреждение России в данной области. Среди его сотруд­ников: В. В. Евсюков («Мифы о мироздании», 1986; «Мифология китай­ского неолита», 1988); Т. И. Кашина («Керамика культуры Яншао», 1977); С. А. Комиссаров («Комплекс вооружения Древнего Китая», 1988); В. Е. Ла­ричев («Палеолит Северной, Центральной и Восточной Азии», т. 1-2,1969, 1972; «Сокровища джунглей», 1977; «Новые материалы по нижнему па­леолиту Китая», — «Древние культуры Китая. Палеолит, неолит и эпоха металла», 1985); А. Г. Малявкин («Материалы по истории уйгуров в IX-XII вв.», 1974; «Историческая география Центральной Азии», 1981);Чжан Яцин («Керамика неолитических культур Восточного Китая», 1984).

Помимо ИВ (вместе с филиалами), ИДВ и ИИФиФ/ИАЭ синология представлена и в некоторых других подразделениях Академии наук, на­пример в Институте мировой литературы: член-корр. АН Б. Л. Рифтин («Сказание о Великой стене и проблема жанра в китайском фольклоре», 1961; «Историческая эпопея и фольклорная традиция в Китае», 1970; «От мифа к роману...», 1979; о нем — «Известия АН. Отд. лит-ры и яз.», 1992, № 5); в Институте этнографии и его Ленинградско/Санкт-Петербургском филиале Р. Ф. Итс (1928—1990; «Этнические сказания народов Южного Китая», 1956 — вместе с Б. Б. Бахтиным; «Очерки истории Китая с древ­нейших времен..,», 1961 — вместе с Г. Я. Смолиным; «Этническая исто­рия юга Восточной Азии», 1972; «Золотые мечи и колодки невольников», 1976), М. В. Крюков («Формы социальной организации древних китай­цев», 1967; «Система родства китайцев», 1972; «Язык иньских надписей», 1973; «Древние китайцы...», 1978 — вместе с М. В. Софроновым и Н. Н. Че-боксаровым; «Этническая история китайцев...», 1987 — вместе с В. В. Ма­лявиным и М. В. Софроновым), В. В. Малявин («Жуань Цзи», 1978; «Ги­бель древней империи», 1983; «Китайский этнос в Средние века», 1984 — вместе с М. В. Крюковым и М. В. Софроновым; «Конфуций», 1992), ДВО РАН: Головачева Л. И. (работы о Конфуции, в частности в сборниках кон­ференции ОГК) и др.

В достижения советского китаеведения послевоенного периода свою лепту внесли также библиотеки и музеи. Это прежде всего популярная «Синологичка» — образованная в 1958 г. при Институте китаеведения Синологическая библиотека, ныне Синологический отдел Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН) в ИДВ РАН, един­ственное в стране специализированное учреждение такого рода. Она об­ладает почти 200 000 фондом («Синологическая библиотека — источни­коведческая база советского китаеведения», 1983). Кроме нее, соответ­ствующие коллекции имеются в старейшем в стране собрании китайских книг в СПбФ ИВ РАН (1818) и в московском ИВ (1950), в Библиотеке АН (СПб., 1714, с 1925 — современное название), в Российской государствен­ной библиотеке (бывшая «Ленинка», 1862; Отдел зарубежного Востока создан в 1918 г., а в 1993 г. расширен и реорганизован в Центр восточной литературы при РГБ), в ИНИОН (бывшая фундаментальная библиотека общественных наук АН, 1918), Государственной публичной исторической библиотеке (1938), Государственной публичной библиотеке иностранной литературы (1921; реорганизована в 1948 г.), Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (1795, открыта в 1814 г.) и некоторых дру­гих, в частности, университетских и институтских библиотеках.

Что касается музеев, то они, как и их зарубежные собратья, чаще все­го являются комплексными учреждениями, совмещающими собрания предметов духовной и материальной культуры, соответствующую лите­ратуру и специалистов, их изучающих. Здесь прежде всего следует на­звать Государственный музей искусства народов Востока (Музей восточ­ных культур, 1918): Л. П. Сычев, В. Л. Сычев. «Китайский костюм. Сим­волика, история...», 1975; Государственный Эрмитаж (1764, открыт для публики в 1852 г.): Е. И. Лубо-Лесниченко (1929-2001; «Мертвый город Хара-Хото», 1968 — в соавторстве с Т. К. Шафрановской; «Привозные зеркала Минусинской котловины», 1975; «Китай на шелковом пути», 1994), К. Ф. Самосюк (статьи по китайскому искусству в сборниках конфе­ренции «Общество и государство в Китае» — НК ОГК), Музей антропо­логии и этнографии РАН (СПб., наследник Кунсткамеры, 1714; с 1878 г. — МАЭ; Т. Ганюшкина, Р. Разумовская, И. Шаврина. «Музей антрополо­гии и этнографии», 1973) и Минусинский краеведческий музей, 1877, однако китайские экспонаты наличествуют и в других музеях, например, среднеазиатских республик. В годы хороших отношений между СССР и КНР их коллекции и библиотеки пополнились в результате сотрудниче­ства двух стран.

В рассматриваемый период укреплению и некоторому расширению подверглась вузовская база подготовки новых китаеведов. Лидирующее место занимает уже упоминавшийся Институт стран Азии и Африки МГУ (1972). ИСАА готовит студентов и аспирантов, причем современный ки­тайский язык преподают его носители; научно-исследовательскую работу в нем ведут: 3. Г. Лапина («Политическая борьба в средневековом Ки тае», 1970; «Учение об управлении государством в средневековом Китае», 1985), Л. Е. Померанцева («Поздние даосы о природе, обществе и искус­стве», 1979) и др. Институт располагает также собственной библиотекой.

Следует отметить, что в 1988 г. была восстановлена специализация «Древняя история и культура Китая» в рамках кафедры истории Древне­го мира МГУ.

Издавна китаеведческие кадры готовят ЛГУ (СПбГУ): Л. А. Березный («Критика методологии американской буржуазной историографии Китая», 1968), Г. Я. Смолин («Крестьянское восстание в провинциях Хунань и Хубэй в 1130—1135 гг.», 1961; «Очерки истории Китая с древнейших времен до середины XVII в.», 1961 — вместе с Р. Ф. Итсом; «Источниковедение древней истории Китая», 1987) и Дальневосточный ГУ (Владивосток): Л. В. Александров (статьи по древней истории Китая в сборниках НК ОГК), О. П. Болотина (статьи по литературе XX в. в тех же сборни­ках), О. В. Кучук (проблемы истории Маньчжурии — сборники НК ОГК), В. Л. Ларин (статьи там же по новой истории Юго-Западного Китая), Т. X. Томихай (средневековая литература — НК ОГК), А. А. Хаматова (вопросы лингвистики — там же).

В той или иной степени в послевоенные годы синологические дис­циплины преподавались в вузах и других советских республик: Латвии (Е. Ю.Сабурова. «Анархизм в Китае, 1900-1921», 1983), Казахстана (в основном проблемы истории Восточного Туркестана — публикации в сбор­никах НК ОГК: Д. А. Исиев, Ж. К. Касымбаев, В. А. Моисеев), Узбекиста­на (история XX в. — статьи в НК ОГК: В. С. Ким, М. X. Махмутходжаев). В общем, можно сказать, что в последние десятилетия были предприня­ты определенные шаги для создания вузовской базы советского китаеве­дения, однако недостаточное понимание партийно-государственным ру­ководством объективных потребностей страны не позволило создать сеть учебных заведений, сравнимую с французской или американской. Ска­занное верно и для других (научных, музейных, библиотечных) синоло­гических (и ориенталистических) учреждений.

Существенным моментом послевоенного периода развития советско­го, а затем российского китаеведения явилось восстановление междуна­родных связей. Они никогда не достигали уровня и размаха контактов внутри западного мира и не были действительно демократичными, по­скольку осуществляли их прежде всего лица, занимающие администра­тивные посты, включая и сотрудников иностранных отделов, к науке вооб­ще никакого отношения не имеющих. Тем не менее это было положитель­ное явление, и какая-то часть ученых тоже приняла в нем участие. Самым широким стал обмен с КНР в 50-е и отчасти в 60-е годы (до «культурной революции») и затем, после нормализации отношений, в 80—90-е годы, когда в разное время и на разные сроки там побывало значительное коли­чество китаеведов и представителей других научных дисциплин: геоло­гов, лесников, врачей, математиков и т. д. В конце 80-х — начале 90-х гг. здесь появилось еще одно новшество — плодотворно развивающиеся кон­такты с официально не признаваемой ни СССР, ни Россией Китайской Республикой на Тайване.

В заключение обзора советского и российского китаеведения необхо­димо сказать несколько слов о такой важной сфере, как научные конфе­ренции и симпозиумы. Они организуются всеми подразделениями: ИВ, ИДВ, ЛО ИВАН/СПбФ ИВ РАН, ИИФиФ/ИАЭ СО АН, Ассоциацией китаеведов при РАН (создана в 1983 г. как Ассоциация советских китае­ведов при секции общественных наук АН СССР) и другими учреждения­ми. Все они, отличаясь тематикой, масштабами, составом участников, частотностью и т. п., вносят весомый вклад в развитие отечественной науки, но одну из них необходимо отметить особо. Это уже упоминавша­яся научная конференция «Общество и государство в Китае». Во-первых, она имеет самый длинный «послужной список»: с 1970 г. по 1995 г. про­шло 26 трехдневных конференций, созываемых ежегодно. Во-вторых, хотя ее организует небольшое подразделение — Отдел Китая ИВ РАН, она с самого начала имела всесоюзный, а ныне — всероссийский характер, не обладая формально таким статусом. В ней охотно принимали участие ученые всей Москвы, Ленинграда/Санкт-Петербурга, Львова, Новоси­бирска, Владивостока, Алма-Аты, Фрунзе, Риги и других городов. Более того, в некоторых ее заседениях участвовали синологи Польши, Венгрии, Чехословакии и ГДР. В-третьих, каждый созыв сопровождается публи­кацией тезисов и докладов (1,2 или 3 тома). В общей сложности опубли­ковано 68 томов объемом 10-15 печатных листов каждый, содержащих около 2300 научных работ нескольких сот авторов. Почти 20% из них посвящены проблемам древности и столько же — Средневековья. Совер­шенно очевидно, что таким образом возникла уникальная библиотека, отражающая разнообразие и достижения отечественной синологии. Хо­телось бы надеяться, что экономическая разруха, поразившая российскую науку, не убьет это важное и крупное начинание и что в 1999 г., в пред­дверии нового века, состоится юбилейная, тридцатая НК ОГК.

Итак, российское, советское и постсоветское китаеведение прошло долгий, трудный и опасный — в прямом смысле этого слова — путь, те­ряя по дороге загубленные таланты и неопубликованные произведения, преодолевая ненужные и бессмысленные преграды из непонимания, не­компетентности и враждебности. И если оно, несмотря ни на что, зани­мает заметное место в мировой синологии, то прежде всего, а может быть, и исключительно, благодаря тяжелому труду плохо оплачиваемых уче­ных. Будь условия их жизни и работы получше, они создали бы больше, полнее удовлетворяя потребности огромного евразийского государства. Хочется надеяться, что когда-нибудь руководство страны поймет свой долг перед наукой и российские китаисты получат нормальные, цивилизован­ные условия для исследований и быта.