Чудодеев Ю.В.

Заключение

Китай принадлежит к числу стран с древнейшей историей и непрерывно развивающейся культурой. Именно преемственность социально-экономического, политического и культурного развития составляют специфику Китая – его народа и государства. Другой особенностью становления китайской цивилизации следует назвать определенную автономность развития в Восточной Азии общества, отделенного естественными географическими преградами от других старейших очагов мировой цивилизации (египетской, греко-римской, шумеро-ассирийской, месопотамской). В течение многих веков и даже тысячелетий Китай развивался по существу как замкнутая цивилизация. В Европе рассказы Марко Поло воспринимались как сказки, а в Китае еще в первой половине XIX в. даже образованные люди имели смутное представление о европейских странах. Это во многом и определило специфику развития китайской национальной культуры.

Процесс формирования государственности в этой стране неотделим от истории монархических структур, насчитывающих более 2300 лет и просуществовавших до начала XX в., – пожалуй, дольше, чем какая-либо из известных мировых монархий. Эта история далеко не однозначна, сложна, противоречива и многолика, наполнена войнами и завоеваниями и, естественно, многомиллионными человеческими жертвами. Длительное время китайские империи доминировали в Восточно-азиатском регионе, и влияние китайской цивилизации распространялось на сопредельные страны.

Китайские монархи, которые считали свою страну «центром вселенной», на протяжении веков взаимодействовали с многочисленными «варварскими» племенами и народами, которым нередко удавалось посадить на китайский трон своих, «варварских» правителей. Отметим, что правившие в Китае монголы (империя Юань), а затем маньчжуры (империя Цин), так же как и покоренные ими китайцы, на деле четко различали «собственно Китай»  и «варварские» части обеих империй, Китаем не являвшиеся. Впрочем, эта страна никогда не боялась никаких внешних завоевателей, считая себя способной «переварить» их в своем культурном «котле», но при этом всегда боялась внутренней смуты. А когда таковая возникала, китайцы меняли «мандат Неба», сажая на трон новую династию.

Причину столь длительного существования в Китае монархического строя, по-видимому, следует искать в конфуцианско-традиционалистских основах, которые были заложены в идеологическое основание монархических структур и сопровождали их развитие без каких-либо кардинальных изменений самих этих монархических основ. Династийные кризисы, сопровождавшие историю китайского монархического строя, завершались лишь с появлением очередного, нового, «правильного» монарха. Иными словами, центробежные тенденции периодически сменялись центростремительными, «хаос» сменялся «порядком», но без каких-либо системных изменений.

На протяжении столетий по мере накопления социального опыта монархического правления формировались цивилизационные стереотипы, поведенческие основы общества. Это и ранжирование норм поведения в соответствии с конфуцианскими принципами (т. е. формирование определенных способов социального поведенческого контроля), нивелирование прав личности по отношению к интересам общности (государства), трудолюбие и законопослушание отдельного человека.

Важная особенность, которую стоит подчеркнуть при изучении истории китайских монархических режимов, – это курс на укрепление государственного начала, целеустремленное выстраивание вертикали власти в политике, экономике и идеологии. Тенденция авторитарного, автократического управления огромным людским массивом заложена в китайской традиции, ведущей свое начало от конфуцианства. Управление это осуществлялось через трансляцию властных структур, через разветвленный и тщательно отфильтрованный чиновничий бюрократический аппарат, игравший огромную роль во взаимодействии центра и периферии, между императором и его подданными, между властью и оппозицией.

Китайскую замкнутость нарушило вторжение Запада, обозначившее начало взаимодействия двух разнородных цивилизаций, – традиционалистски конфуцианской и западной, облаченной в капиталистически-модернистские одежды. Вторжение Запада имело следствием насильственное включение Китая в мировой социально-экономический и культурологический процесс – своего рода глобализацию, – который проводился посредством колониальных и полуколониальных захватов. Сохранить вектор своего автономного развития Китаю не удалось.

Запад навязывал собственную, более динамичную модель развития, которую Китай с трудом был вынужден приспосабливать к своим традиционным концепциям. Начался сложный, мучительный процесс взаимодействия двух разных жизненных систем и установок, при котором не только противостояли, но и взаимно дополняли друг друга западный техницизм и китайская конфуцианская духовность, западный рационализм и китайской иррациональность, идея равноправия и тяга к иерархичности, радикализм и стремление к эволюции.

Этот процесс непосредственно сказался и на судьбе монархического строя в Китае. Когда, в конце концов, в 1912 г. монархия была ликвидирована, ее крах, безусловно, произошел в результате больших сдвигов во внутренней социально-политической жизни страны. Но и отрицать влияние Запада на это важнейшее крупное событие китайской и мировой истории было бы ошибкой. Мир древних традиций рушился под напором эпохи перемен. Дело в том, что с середины XIX в. Цинская империя оказалась как бы в двух измерениях – традиционном и западном, капиталистическом. К началу XX в. вследствие столкновения империи Цин с западными державами противостояние этих двух начал чрезвычайно обострилось – традиционная синоцентрическая политика, основанная на восприятии Китая как центра Вселенной, потерпела крах.

Синьхайская революция, положившая конец более чем двухтысячелетнему существованию китайской империи, стала событием большого исторического значения. Выражаясь языком китайских традиционалистов, «Небо отняло мандат» на правление у прогнившей, обреченной династии и положило «начало новому циклу». Из всех азиатских революций начала XX века (в Османской империи, Иране) только китайская увенчалась республиканским строем.

Поскольку политические революции происходят там и тогда, когда правящие верхи лишаются поддержки общества, Синьхайская революция была неизбежна: наступил кризис цинского монархического режима и в политической жизни страны нарастали центробежные тенденции. Внешне как будто все напоминало традиционную фазу династийного цикла, т. е. ситуацию, когда возникала необходимость обновления власти и смены династии. Правда, разрозненные и стихийные выступления крестьян и городских низов в 1901 – 1910 гг. не переросли в крестьянскую войну, свергавшую династии в прошлом, и прямой опасности для режима не представляли. Оппозицию Цинам представляли радикалы-национаоисты (партия Сунь Ятсена), выступавшие за свержение маньчжурской, т.е. инородной по происхождению деспотии и учреждение республики, и либералы, ратовавшие за конституционную монархию. Однако реформаторский путь преодоления национального кризиса не получил широкой общественной поддержки. Альтернативой ему стали силовые средства устранения цинского режима. Синьхайская революция была одета в военную форму.

Краху маньчжурской династии способствовало и явное ослабление в начале XX в. вертикали цинской власти (особенно после смерти Цы Си и видных имперских сановников-китайцев – Ли Хунчжана и Чжан Чжидуна), и активное развитие китайских провинциальных военно-бюрократических анклавов. Подрывая кадровый баланс между маньчжурами и китайцами в бюрократической структуре, прежде всего на ее силовых (военных) и губернаторских этажах, Цины приближали свой крах, стимулируя китайский национализм в его антиманьчжурском варианте. Силовое давление на цинский режим было организовано штыками «новой армии», что в конечном счете и решило его судьбу. Деспотическая власть в Китае отныне обрядилась в республиканские одежды.

В отечественной историографии долгое время продолжался, отчасти продолжается и сегодня спор: можно ли движение протеста, приведшее к свержению монархии в Китае, считать революцией или его следует рассматривать просто как знаменательное событие, которое было связано с ликвидацией династии Цин и установлением республики? А если считать это событие революцией, то каков был ее характер – буржуазный, буржуазно-демократический или просто националистический? И была ли вообще Синьхайская революция необходимой и неизбежной? Характерно, что ныне в Китае звучат голоса интеллектуалов, полагающих, что революция 1911 г. была излишней. Если для иностранных ученых этот вопрос относится к сфере гипотетических рассуждений и спекулятивных предположений, то для Китая он весьма чувствителен, так как автоматически влечет за собой другую тему – о степени легитимности нынешней власти. Ведь если «ошибкой» была Синьхайская революция, а Китай мог развиваться эволюционно, тут же возникает мысль о том, что и революция 1949 г., возможно, не была исторически неизбежной.

С нашей точки зрения, события 1911 г. можно считать буржуазной революцией. Ведь в ходе ее выдвигались лозунги демократизации режима, конституционализма, ограничения и даже свержения деспотической власти, свободы предпринимательства, ограждения внутреннего рынка. Все эти лозунги и составляют буржуазную идеологию и в случае их осуществления объективно способствовали бы развитию буржуазных отношений. Однако к тому времени капиталистический уклад в Китае только еще зарождался, соответственно не было и класса буржуазии, и гражданского общества, которое могло бы воспользоваться плодами конституционного строя. Местное производство не достигло еще такого развития, чтобы ему понадобились меры защиты внутреннего рынка.

Так проявлялась в Китае несбалансированность социальных процессов, определяющих успешное развитие страны в русле современных тенденций, которые продемонстрировал Китаю капиталистический Запад. Именно Запад выступал как катализатор включения этого огромного государства в русло современной эволюции. Капитализм пришел на Восток, в частности в Китай, как уже сложившаяся система, состоящая из психологических, юридических, социальных, духовных, экономических компонентов. О том, что нужно для современного развития страны, китайские революционеры, да и шэньши-либералы, узнавали в основном из книг и лишь в гораздо меньшей  степени – из социально-экономической практики. Как прагматики, они хотели перенять у Запада то, что они считали полезным для реализации своих политических планов. Они знали, что нужна демократия и конституция, хотя широкого движения за демократию в то время быть не могло. Они понимали, что нужно защищать внутренний рынок, хотя он не был развит, и национальное производство не было столь масштабным, чтобы его модернизировать и двигать вперед. Но положительные свойства и благотворное влияние капитализма нельзя импортировать по частям. В конечном счете Синьхайская революция не принесла китайскому обществу ни демократии, ни бурного экономического роста, ни благополучия. В ходе ее политическую активность проявили европеизированные представители национальной политической верхушки. Народные массы, прежде всего крестьянство, пока оставались в спячке – социальная база революции не была широкой. В этом отношении, думается, можно согласиться с мнением многих зарубежных и отечественных политологов о незавершенности Синьхайской революции.

Было ли провозглашение в Китае республиканской формы правления «забеганием вперед»? Этот тезис некоторых историков, казалось, можно было бы принять, – учитывая, что с падением Цинской династии формально обновился лишь верхний ярус деспотической власти – если бы такой вопрос заведомо не уводил нас в область бесплодных предположений. Говорят, что Китай не прошел определенные этапы в развитии монархических систем, характерные для европейской исторической эволюции. Не сказывается ли здесь европоцентристский подход? Ведь китайская история распорядилась именно так, как есть, а не по-другому. Свержение Цинской монархии было реакцией китайских военно-бюрократических региональных верхов на сверхцентрализованную вертикаль цинской монархической власти. Свержение Цинов воспринималось в Китае как победа национальной революции над инородцами – маньчжурскими «варварами».

Сторонников конституционной монархии или восстановления монархического режима в цинском или «ханьском» варианте в Китае было немало как до Синьхайской революции, так и после нее. В конце концов, варианты монархической реставрации были отвергнуты. И то, что республиканская форма правления (подвергнутая при этом китаизации) отвергнута не была, весьма примечательно. Республика была полезна, потому что в определенной степени ослабляла вертикаль центральной власти, что оказалось на руку региональным анклавам.

По мере развития революционного процесса выявилось, что в нем сильны тенденции к укреплению государственнического начала: демократизация политического строя воспринималась новыми китайскими верхами как средство укрепления государства и повышения его способности противодействовать дальнейшему закабалению страны. Однако на деле революция привела к ослаблению и даже распаду китайской государственности. Падение династии Цин привело к дроблению империи на милитаристские уделы, расколу страны, военно-политической междоусобице. Перед лицом нараставшей агрессии извне, особенно со стороны Японии, революция ослабила Китай.

Попытки возродить монархический режим в Китае, пусть даже в парадно-демонстрационном виде (по образцу типа возрожденной японской монархии в период Мэйдзи или монархических структур в ряде стран Западной Европы), в конечном счете заканчивались провалом. Монархия в китайском варианте означала бы диктатуру и прекращение милитаристской «вольницы», а этого правители милитаристских анклавов уже не могли допустить. Возрождение и ликвидация монархического режима на части китайской территории (Северо-Восток) происходили уже под внешним силовым воздействием – первое – Японии, вторая – СССР.

Впрочем, отмирание монархических структур в китайской политической жизни продолжалось вплоть до 1945 г., а их влияние даже в республиканскую эпоху находило отражение, скажем, в бонапартистских замашках Чан Кайши или в авторитарном правлении того же Мао Цзэдуна. Даже современное китайское историческое сознание по-прежнему сохраняет многие образы прошлого, включая сюжеты о былом величии имперско-монархических образований старого Китая. Иными словами, традиции, заложенные в период существования китайских монархических систем, и сегодня проявляют себя в тех или иных реалиях современного Китая. Современные государственные службы КНР, Тайваня (как составной части Китая), а также некоторых других стран Восточной и Юго-Восточной Азии являются прямыми наследниками политической культуры имперской эпохи (221 до н. э. – 1911-1912).

Свержение цинской монархии и переход к республиканской форме правления стали важнейшими этапами в прорыве Китая в современный мир. Конечно, синьхайские события 1911 – 1912 гг. были сложными, противоречивыми и далеко не однозначными. С одной стороны, они привели к возрождению деструктивных начал в политической жизни страны (распад государства, гражданские войны, противоборство милитаристских клик). Но те же события показали и постепенное, но неуклонное движение Китая в сторону вестернизаторских начал, и, что более важно, в направлении модернизации огромной страны. Процесс этот продолжается и поныне.

Таким образом, Синьхайская революция стала важнейшим звеном в деле вовлечения Китая в поток современного мирового развития, поворотным пунктом к последующему возрождению страны. Размышляя о судьбах современного Китая в связи с анализом Синьхайских событий, хочется надеяться, что Китай исчерпал свое время революций, которые, как показывает история, ведут к неисчислимым жертвам и катастрофическим последствиям.