Чудодеев Ю.В.

Крах монархии в Китае

Глава 2

Развитие китайских монархических структур(VII – середина XIX в.)

К VI – VII вв. китайское общество представляло собой неоднородную и весьма пеструю картину. С одной стороны, шло разложение имперских порядков, усугубленное периодическими вторжениями иноземных племен и народов, стоявших на более низкой ступени общественного развития, происходила милитаризация общества, влекшая за собой распад его на локальные ячейки. Но с другой – наблюдалась все большая иерархичность социальной структуры, в которой сохранялись многие имперские и даже доимперские институты. В конце указанного периода стала проявляться тенденция к стабилизации политического и экономического положения страны.

Воссоединение единой китайской империи с VI в. проходило в несколько стадий. Стремление к централизации сильнее было в Северном Китае, где вчерашние кочевники, в сознании которых еще сохранялись пережитки общинной сплоченности, понимали необходимость сплоченности и самодисциплины перед массами завоеванных ими ханьцев. К тому же все большие обороты набирала ассимиляция. По существу, объединительные функции взяла на себя сформировавшаяся из «варварско-ханьских» элементов новая верхушка Китая, еще относительно сплоченная в силу пережитков общинного менталитета недавних завоевателей. Именно этот социальный слой  – северная военная знать, возвысившаяся в ходе военных походов, иницировала воссоединение Китая и регенерацию китайской государственности. Началось с того, что полководец государства Северная Чжоу – Ян Цзянь, принадлежавший к народности тоба-сяньби, к 577 г. взял под контроль весь Северный и Западный Китай и, сместив династию Северная Чжоу, в 581 г. объявил себя императором и главой новой династии Суй (581 – 618). Он перенес столицу в Чанъань – одну их двух традиционных столиц Древнего Китая – и, заключив перемирие с возникшем на Западе Тюркским каганатом, обеспечил себе свободу рук для объединения Северного Китая с Южным.

В 588 г. Ян Цзянь, предупредив главу южного государства Чэнь о своем предстоящем нападении и разослав южанам манифест с призывом к восстановлению единой китайской империи, начал вторжение на Юг. Государство Чэнь было с легкостью завоевано, и 589-й стал годом воссоединения Китая, разорванного на Север и Юг в течение почти 400 лет. Период раздробленности страны сменился постепенным восстановлением централизованного государства.

Возрождение имперского начала в китайской политической жизни проявилось в изменении самого характера верховной власти, в ее большей централизации. Ян Цзянь, захватив власть с помощью армии, стал все более опираться на чиновно-бюрократический аппарат и утверждать гражданские формы правления. Методы правления его сына Ян Гуана (его посмертный титул Ян-ди, а девиз правления – Да-е, 605 – 617), пришедшего к власти через отцеубийство, скорее можно назвать деспотическими.

Международная обстановка, в которой оказалась новая империя, отличалась от положения в период древности. Китай оказался в окружении неханьских государств, которые сложились на стыке двух эпох – древности и средневековья. Новый период в истории Китая характеризовался расширением его внешних связей – мирных и военных, сухопутных и морских. Былая оторванность от окружения и замкнутость Поднебесной уходили в прошлое. В китайской армии и на гражданской службе видные посты стали часто занимать иноземцы: согдийцы, корейцы, арабы, иранцы. Да и сам основатель династии Суй принадлежал к народности тоба-сяньби.

Внешнеполитические устремления правителей новой династии проявлялись в попытках распространить свое влияние на территорию Северного Вьетнама и Кореи, а также на тюркские племена. Военные походы потребовали дополнительных налогов, что увеличило внутреннее напряжение в государстве. Для более надежного подчинения Юга было начато сооружение огромного Императорского канала от северных границ (Хуанхэ) до Янцзы, на строительстве которого было занято около 1 миллиона подневольных  крестьян. Недовольство угнетенных масс росло.

Династия Суй, не сумевшая установить пределы «разумной» эксплуатации народа, можно сказать повторила судьбу своей далекой предшественницы – династии Цинь (III в. до н. э.). В результате вспыхнувших одно за другим восстаний наиболее обездоленных масс китайского общества – люмпенов, пауперов, крестьян, доведенных до крайности налогами и трудовой повинностью, император Ян Гуан (сын Ян Цзяня) был вынужден бежать, укрыться в своей столице, но там был настигнут и убит в ходе военного переворота.

Китайские империи, как отмечали многие исследователи, вообще страдали предрасположенностью к кризисам, которые обычно завершались распадом государства. По мнению, в частности, проф. В. В. Малявина, они стремились к экспансии до тех пор, пока преимущество в мобилизации ресурсов не уравновешивалось бременем нового завоеванного пространства. Законом жизни империи было предельное напряжение ее ресурсов.

Во время развернувшихся междоусобиц выдвинулся очередной военачальник из провинции Шаньси – Ли Юань, наместник суйского двора в г. Тайюань. К 628 г. при поддержке тюркских племен ему и его сыну Ли Шиминю удалось победить соперников, подавить восстания и установить новую династию – Тан (618 – 907). Именно в царствование  этой династии в конечном счете сложился тот образец имперского правления, тот тип восточноазиатского деспотизма в его китайском варианте, который вплоть до нового времени оставался превалирующим в политической системе Китая.

Важное значение для установления государственного единства Китая после длительной полосы распада его на части, для формирования имперско-государственной системы при Тан имел порядок уравнительного землепользования, названный в отечественной историографии надельной системой. Эта система начала складываться еще в III – VI вв. и получила широкое развитие при танской династии, правда, в конце эпохи Тан фактически и прекратил свое существование. Успех надельной системы определялся эффективностью нескольких ее составляющих. После опустошительных войн и стихийных бедствий правительство предоставило наделы государственной земли в обработку всем жителям империи. Государство тем самым брало земельные отношения подсвой контроль. Всеобщая раздача наделов, сопряженная с обязательством их обработки и уплаты налогов и податей, с несением рабочей повинности, фактически означала прикрепление крестьян к земле и введение принудительного труда. Надельная система в определенной степени способствовала, во-первых, росту производительных сил китайского сельского хозяйства, а во-вторых, централизации всех функций управления в руках государства. Правда, противоречия, заложенные в этой системе, уже в VIII в. привели ее к быстрому разложению.

С объединением Китая в VII – VIII вв. быстро пошел процесс этнической консолидации, прекратилась наметившаяся было в предшествующие века тенденция возможного распада китайского этноса. Конечно, различие между Севером и Югом страны сохранилось и в новую эпоху (разность диалектов, обычаев, пищевых пристрастий и т.п.). На путях ассимиляции северяне вобрали в себя многие некитайские («варварские») племена и народы, например, сяньбийцев, представителей племени шато и др. Постепенно численность жителей в обеих частях страны становилась равной. В начале правления Тан она составляла 46 – 55 миллионов.

Империя Тан около 750 годаВласть стоявшего во главе государства монарха, именовавшегося Сыном Неба и императором, была наследственной и юридически неограниченной. Император практически был единственным легитимным субъектом власти. Его особа, как в древности личность вана, сакрализировалась; выступая посредником между Небом и Землей, абсолютным повелителем всех своих подданных, он был призван поддерживать весь порядок мироустройства. Император был главой огромной и хорошо отлаженной государственной машины, которая вместе с тем определяла некие параметры его поведения и поступков. Существовали установленные морально-этические стандарты, которые до некоторой степени ограничивали деспотический произвол имперского правителя. Например, власть монарха ограничивалась нормами детально разработанного ритуала и существующей политической традицией, которые требовали не выходить за рамки предписанных образцов поведения и воплощать в своем лице высшую истину и эталон мудрого и добродетельного правления. Политическая доктрина конфуцианства гарантировала поддержку правящей династии только при условии успешного выполнения ею общественной координирующей функции, т. е. обнспечения стабильности страны и благосостояния народа. Заметим при этом, что конфуцианство как идеология было прочно инкорпорировано в структуру управления.

Многие современные исследователи подчеркивают огромную роль общины в китайском обществе как противовеса имперскому деспотизму. Подданные в империи не были так уж беззащитны перед лицом деспотической власти. Кроме общины – разного рода корпорации, семейно-клановые коллективы, землячества, религиозные секты, тайные общества не просто смягчали административный произвол, но обеспечивали стабильное функционирование всей государственной системы.

Государственное устройство империи закреплялось детально разработанным законодательством. При династии Тан было составлено несколько сводов законов и кодексов, в которых нашла отражение строжайшая регламентация, которую танские императоры пытались распространить на все стороны общественной и личной жизни народа и тем самым обеспечить стабильность порядка и эффективность управления.

В традиционном китайском праве лица как субъекты права рассматривались исключительно с точки зрения их принадлежности к тому или иному сословию. Особенностью старого китайского права было выделение особой группы не подлежащих амнистии преступлений, направленных против императора, государства и моральных устоев общества. Эти преступления, именуемые «десять зол» (ши э), включали преступления против императора, символов его власти, дворца, храма его предков, против государства, властей, переход на сторону врага. К ним, в частности, были отнесены – заговор о мятеже против императора и династии (моу фань), великое непокорство, бунт (моу да ни), государственная измена (моу пань), а также порочность, выражение великого непочтения, сыновья непочтительность, отсутствие чувства долга, кровосмешение. Система наказаний включала битье толстыми и тонкими палками, каторжные работы, ссылку и смертную казнь осужденного.

Империя управлялась силами разветвленного чиновно-бюрократического аппарата, состоявшего из центральных и местных учреждений. При особе императора существовали два высших коллегиальных правительственных органа – Императорский секретариат (Чжуншушэн) и Императорская канцелярия (Мэнсяшэн), сановники которых допускались к обсуждению императорских указов. Центральным органом исполнительной власти было Управление ведомств (Шаншушэн), которое возглавляло Шесть ведомств (лю бу): Чинов, Налогов, Ритуалов, Военное, Судейское и Общественных работ. Их деятельность была регламентирована в специально составленном Законоустановлении Шести ведомств династии Тан.

Весьма специфическую роль играло ведомство Ритуалов (Ли бу). К его ведению относился весь комплекс церемоний, обрядов и норм, определяющих жизнь каждого человека, в зависимости от его статуса в обществе, начиная от императора и кончая скромнейшим из подданных – как в отношении к самому себе, так и к другим людям, в особенности к своим близким, как при жизни, так и после их смерти. К компетенции этого ведомстваотносилась организация придворных церемоний, жертвоприношений, наблюдение за императорскими кладбищами, изготовление казенных печатей и т. п. Это же ведомство наблюдало за народными нравами и за организацией экзаменов на право получения «ученых» степеней. Оно же ведало сношениями с различными иностранными государствами и устраивало приемы посольств.

Контроль за народной нравственностью и правильным исполнением всеми правительственными учреждениями и лицами империи своих обязанностей, включая поведение чиновников в личной жизни, проводила специальная Палата цензоров (Дучаюань, Юйшитай), непосредственно подчиненная самому императору. Членов этого учреждения называли еще «Эрмугуань», т.е. глазами и ушами, через которые верховная власть следила за жизнью всего государства во всех ее проявлениях. Институт цензоров появился в Китае еще при династии Цинь. В основном свои обязанности цензоры выполняли, совершая инспекционные поездки по стране, а в остальное время они инспектировали столичные ведомства. В дальнейшем в состав Цензората были введены должности чиновников-порицателей, обязанностью которых было указывать на недостатки в политике и давать рекомендации по их исправлению. Правда, в 1084 г. должность порицателей  в Палате цензоров была отменена.

Местную власть представляли окружные и уездные управления. Стоит отметить, что чиновникам запрещалось занимать должности в родных краях. Важнейшим из традиционных методов управления были систематические доклады чиновников и вообще подданных верховному правителю. Информация в тех условиях приобретала большую практическую ценность. Подача доклада была одной из главных обязанностей чиновника. Высшие звенья чиновничьего аппарата должны были лично прибывать для доклада в столицу. Уклонение от доклада под каким-либо предлогом, направление в столицу вместо себя другого чиновника, сообщение неверных сведений, даже нарушение формы доклада строго карались (виновный получал до 80 ударов палками). Проступком считалось сокрытие действительного положения на месте службы, преувеличение собственных заслуг. В «высочайших повелениях» о документации определялись правила работы с государственными документами и наказания за нарушение этих правил. В частности, закон запрещал ставить официальную печать на чистом листе бумаги. Чиновник, допустивший такой проступок, а равно и тот, кто обратился к держателю печати с такой просьбой, строго наказывались.

Для складывающейся стабильной и достаточно гибкой имперской системы управления были характерны противопоставление и взаимная зависимость ее отдельных частей. С одной стороны, традиция подчеркивала сдержанное, если не сказать отрицательное отношение Конфуция к школе легистов-законников, к бюрократии вообще. Но когда ортодоксальное конфуцианство, начиная с эпохи Хань, стало официальной государственной идеологией, оно уже включало многие постулаты легистов, а именно, уважение к закону, использование метода наград и наказаний, наконец, систему круговой поруки и всеобщей слежки, т. е. все, что служило абсолютизации верховной власти. Например, крупный государственный деятель эпохи Сун, реформатор и философ-конфуцианец Ван Ань-ши включил в свою социально-политическую программу многие легистские положения. Складывался, таким образом, синтез конфуцианства и легизма как идеологической основы политической культуры Китая. Менялись династии, но их смена проходила без каких-либо радикальных структурных перестроек бюрократической системы. Конечно, практически каждая новая династия создавала собственный аппарат управления, однако приемы работы, принципы разделения полномочий оставались неизменными. Это и определяло на протяжении многих веков  структурную устойчивость традиционной китайской монархии.

Неоднозначным было и соотношение прерогатив гражданской и военной ветвей власти. Гражданская администрация, представленная бюрократическим аппаратом, была важнейшим компонентом китайской имперской политической системы и со временем приобрела даже приоритет перед полномочиями военных структур. Впрочем, взаимоотношения этих двух ветвей власти зачастую складывались далеко не гармонично.

Важным элементом формировавшейся на протяжении столетий традиционной системы государственного управления был принцип поручительства и рекомендаций, причем с тщательно разработанным механизмом его практического применения. Конечно, принцип ответственности за действия других людей нельзя считать китайским феноменом. Однако именно в Китае, как нигде, этот принцип оказался теснейшим образом связан с процессом становления и деятельности государства. Во-первых, он способствовал формированию определенных моральных правил для чиновничества (моральных обязательств перед поручителем). Во-вторых, создавал условия для культивирования личной преданности начальству в среде сослуживцев. Ответственность поручителей за действия тех, кого они брали под свою опеку, превращалась в норму средневекового китайского права.

Танская империя делилась на 10 провинций, те состояли из округов, поделенных в свою очередь на уезды (более 1500). Правители всех административных единиц назначались из центра. При назначениях учитывались ученые степени (их было 8), полученные на экзаменах. Кроме этого, существовали также 9 рангов знатности, в свою очередь подразделявшиеся на 30 ступеней. Чтобы отличить ранги, вводилась определенная атрибутика. Например, чиновник 1-го класса носил красный пояс с пряжкой из нефрита и рубинов, 9-го – пояс с пряжкой из рога буйвола. Кроме того, чиновник 1-го класса на шапочке носил рубиновый шарик, 2-го – коралловый и т. п. Отличившихся чиновников награждали павлиньями и вороньими перьями, которые прикреплялись сзади шапки с наклоном вниз. Чиновники составляли 1,5-2% населения страны.

При Танах, как и в предыдущий период смут и нашествий, у власти стояла верхушка военной знати. Однако правительство настойчиво пыталось изменить принципы отбора чиновников на службу. Назначение и перемещение всех гражданских служащих было возложено на специально созданное при дворе императора Ведомство Чинов. Как всегда, беспокойство центральной власти вызывало главным образом поведение провинциальной бюрократии, которая чувствовала себя полновластной хозяйкой в границах своих административных единиц. Закладывая основы китайской бюрократической системы, императоры танской династии ужесточили контроль, в частности, через Цензорат, за назначением и функционированием местных чиновников.

Для этого был установлен новый порядок формирования административно-чиновничьего аппарата. Правящие круги, особенно с 588 г., особую важность стали придавать специальным экзаменационным испытаниям (кэ-цзюй – «выбору по категориям») – своеобразной фильтрации законопослушных, преданных династийным верхам и следующих в русле консервативной традиции соискателей на замещение соответствующих чиновничьих должностей. О том, как императору подбирать способных людей для успешного управления государством, говорилось еще в древнем трактате «Шу цзин» («Шан шу») – «Книге исторических преданий». Пробы такого подбора и фильтрации способных претендентов на чиновничьи должности можно найти еще в периоды Чжоу и Хань. Проверке подлежали добропорядочность чиновников, их преданность императору, забота о людях, а также знание церемониала, умение играть на музыкальном инструменте, владение искусством стрельбы из лука, искусством верховой езды, искусством каллиграфии и знанием математики. В частности, первые попытки введения государственных экзаменов были предприняты в 165 г. до н. э. при императоре Вэнь-ди (годы правления 179 – 156 гг. до н. э.). Известный конфуцианец Дун Чжун-шу, находившийся на службе у ханьского императора У-ди, предложил рекомендовать чиновников на государственные должности в зависимости от их соответствия конфуцианским моральным качествам. Но именно при Танах в Китае складывается отлаженный механизм экзаменационной системы, направленный на отбор элиты, – системы, которую, по существу без изменений, воспринимали и позже сменяющие друг друга в истории страны династийно-монархические структуры (ее расцвет падает на X – XIII вв. – династия Сун и XIV – XVII вв. – династия Мин) и которая просуществовала в Китае до начала XX века.

Каждый желающий занять чиновничью должность (так называемый кандидат) подвергался экзаменационным испытаниям на знание историко-философских трудов конфуцианского канона (канонических текстов конфуцианства и комментариев к ним). В числе предлагаемых тем для письменных сочинений могли фигурировать, например, такие: «Если знатные искренни в своих родственных и домашних делах, то это побуждает народ к добродетели», или: «Достигать – прибегая к крайностям, а в обращении с народом придерживаться золотой середины». Выдержавший экзамен получал определенную «ученую» степень (становился шэньши – «ученым мужем, /носящим/ чиновный пояс», т. е. представителем привилегированного «ученого» сословия), дававшую ему право занять ту или иную должность. В процессе перехода к имперским административно-территориальным связям правящие верхи стремились выдвигать на чиновничьи должности и опираться на незнатных лиц, аутсайдеров, не связанных клановым родством с влиятельными аристократами. Имеется в виду формирование специфического слоя служащих – ши («ученых мужей»), которые предназначались на ключевые позиции в административной системе империи.

Экзаменационная система была многоуровневой (уезд – область – провинция – столица). Выдержавший только первый, низший экзаменационный тур уездного уровня получал звание «ученика», «студента». Претендент, выдержавший экзамены на областном уровне, получал степень сюцая. Ни у того, ни у другого пока не было права занимать чиновничьи должности – то был как бы институт кандидатов в шэньши, из которых в основном формировались кадры сельских и городских школьных учителей. В XIX в. таковых насчитывалось до 90% от всех «остепененных» – около 1 миллиона. Они получали в основном очень скромное жалованье. Кандидат, выдержавший экзамены провинциального тура, получал звание цзюй жэнь («выбранный ученый» – звание лауреата провинциального экзамена), которое давало право на невысокую должность в государственном аппарате. Высшей ступенью был столичный экзамен, куда допускались все, выдержавшие провинциальные экзамены в предыдущие годы и представившие рекомендательные письма от губернаторов в адрес Палаты ритуалов. Выдержав его, кандидат получал высшую степень цзиньши («продвинутого» или «выдающегося» мужа). Это давало ему право участвовать в дворцовых экзаменах, которые проводил лично император.

В целом существовала чрезвычайно дробная  система распределения всех выдержавших экзамены различных уровней по степеням и рангам. Однако наличие «ученой» степени не гарантировало получение той или иной должности, оно давало лишь возможность быть назначенным на соответствующий служебный пост. «Ученые мужи» (шэньши), своего рода китайские личные дворяне, по мнению проф. Г. С. Кара-Мурзы, составляли ядро господствующего класса в столице и провинциальных центрах. Преимущественно это были землевладельцы. В разные эпохи их численность колебалась от 500 тысяч до 2-3 миллионов. Их привилегированное положение подчеркивалось всеобщим уважением, готовностью сослуживцев и властей принять во внимание их профессиональное мнение по тому или иному вопросу, пользоваться их советами. К ним применялось льготное налогообложение, они освобождались от рекрутского набора, не подлежали телесным наказаниям и т. д.

Экзаменационная система не была, таким образом, чисто государственным предприятием, хотя на первых порах своего существования она способствовала качественному улучшению чиновничества. Эта система имела более широкие функции – «сертификации» членов сословия шэньши. Империя оставляла для шэньши определенную возможность самоуправления на местах и получала взамен общественную поддержку в национальном масштабе. Возникло уникальное в своем роде определенное сотрудничество шэньши – бюрократов и шэньши, не имевших чиновничьих должностей, что и способствовало на определенных порах социальной стабильности имперско-монархической системы.

Появившаяся в Китае в начальный период средневековья экзаменационная система формирования бюрократического аппарата по- своему была уникальной в мировой практике того времени. Ничего подобного в государствах Европы, Ближнего и Среднего Востока мы не знаем. Наряду с консервативно-традиционалистскими началами, заложенными в этой системе, следует отметить и вышедшую на передний план, пусть и в специфически китайском варианте, идею меритократии, т. е. организации власти с помощью наиболее одаренных людей, отбираемых из разных слоев общества. С этой идеей была тесно связана практика социальной и индивидуальной вертикальной мобильности. Правители империи фактически делали акцент на привлечении и поощрении честолюбивых, активных, способных и амбициозных выходцев из более широких слоев общества. Вместе с тем практика социальной мобильности призвана была воплотить конфуцианскую идею о добродетельном правителе Поднебесной, который-де предоставляет право участвовать в управлении страной всем своим подданным. Социальный престиж чиновничества всемерно поддерживало правительство и поощряла официальная традиция, его признавало население.

Конечно, говорить о каких-либо демократических началах этой системы вряд ли возможно. Теоретически к экзаменам могли допускаться все, кто не принадлежал к «подлому люду». Однако существовавшие в то время социальные условия и неформальная сословная иерархия сводили круг соискателей служебной карьеры к выходцам из состоятельных и влиятельных слоев общества. Например, для сдачи экзаменов требовалась рекомендация влиятельного лица, для получения должности – специальное разрешение. К концу пребывания у власти династии Тан три четверти кандидатов на экзаменах происходили из знати и чиновничества. Введение экзаменационной системы не могло искоренить процветавшие в среде чиновников протекционизм, взяточничество, злоупотребление властью. По существу, правящая бюрократия воспроизводила себя из собственной среды. Вместе с тем нельзя не отметить, что практика экзаменационной системы расширяла социальную базу правящих кругов, подрывая монополию узкого круга аристократических семейств.

Политическое и экономическое укрепление империи Тан позволило ей в начале VII в. активизировать свою внешнюю политику. Перед первыми танскими правителями стояла дилемма. Им предстояло либо удержаться от территориального расширения своего господства (а именно это диктуют амбиции правителей любой империи), оставив границы под постоянной угрозой «варварского» вторжения, либо продолжать экспансию, вступить в чужие края и преобразовать «варваров» по своему подобию, смирившись с тем, что увеличится расстояние от центра до новых земель и умножатся трудности управления.

При Танах взаимодействие господствующих классов Китая с «варварским» миром становится довольно специфическим. Судя по всему, китайские правители не собирались сознательно отгораживаться от внешнего мира и подспудно даже были готовы к полезным заимствованиям у «варваров». Не последнюю роль здесь играло распространение буддизма. На этот процесс влияло и «полуварварское» происхождение самой династии. В частности, в жилах второго танского императора Ли Шиминя текла не только китайская, но и сяньбийская кровь; сам он тоже был женат на сяньбийке и, следовательно, его сын-наследник был наполовину сяньбийцем. Понятно, что породнение с «варварами» в то время имело и важное дипломатическое значение.

До эпохи Тан развитию китайских имперских амбиций не мешало столкновение страны с другими государствами. Китай продолжал развиваться как замкнутая цивилизация. Империя Тан, казалось, доминировала в восточноазиатском регионе. Правда, на севере существовала постоянная опасность со стороны Тюркского каганата. Угроза была настолько реальна, что отцу Ли Шиминя в годы царствования пришлось «для спасения подданных» унизиться перед тюрками, признав себя их вассалом. После упорной дипломатической и военной борьбы, в 629 – 630 гг. танскому Китаю удалось нанести тюркам решительное поражение. В результате империя утвердила свое преобладание на Великом шелковом пути, разместив там свои гарнизоны и далеко продвинувшись на запад. Китайское господство было восстановлено и в современном Синьцзяне. В 751 г. китайская армия даже перешла Тянь-Шань и вступила в Среднюю Азию, заняв Согд (современный Самарканд).

При преемнике Ли Шиминя Танская империя рискнула возобновить активную политику в Корее. Здесь образовалось независимое, но дружественное Китаю государство, находившееся от него в вассальной зависимости. Китайская армия предприняла поход на юг Индокитайского полуострова и завоевательную экспедицию на о. Тайвань и о-ва Рюкю.

Китай стал крупной державой, влияние которой чувствовалось даже в политике очень отдаленных стран. Блеск Танской империи превзошел период могущества империи Хань. Дальнейшее развитие китайской государственности вплоть до нового времени пошло по пути совершенствования установившейся системы.

Позволим себе здесь сделать несколько общих замечаний, сравнив формирование имперско-монархических систем в средневековой Европе и Восточной Азии. Естественно, что формирование тех и других в силу этногеографических факторов происходило во многом автономно, в каждом случае специфически, но вместе с тем имело и нечто общее. Напомним, что почти одновременно с империей Тан на территории бывшей Западной Римской империи сформировались сначала Франкское государство Карла Мартелла (688 – 741), а затем огромная империя Карла Великого (742 – 814). Последняя образовалась на территории, которую к тому времени (IV - VI вв. – великое переселение народов) захватили «варварские» германские племена, образовавшие здесь свои раннефеодальные королевства: ост- и вестготов, франков, лангобардов и др. (Отметим попутно, что в 742 г. в битве при Пуатье было остановлено продвижение в Европу арабов.) Огромную роль в формировании имперских начал в Европе играла христианская церковь в лице папского двора, который давал санкцию на царство, придавая королевской власти определенную сакральность, но вместе с тем и ограничивая монарший деспотизм. Таким образом, в Европе при формировании имперско-монархических структур наблюдался синтез трех разнородных начал – цивилизационного (наследие греко-римской культуры), «варварского» (его несли племена кочевников-германцев и др.) и религиозного (христианская церковь).

В Китае при формировании имперско-монархических структур синтеза такого рода не было. У Китая не было сращивания с «варварским» миром: он просто «перемалывал», «переваривал», «варварские» этносы и соответствующие «варварские» начала. По словам видного китайского мыслителя конца XIX – начала XX в. Лян Цичао, у китайцев (ханьцев) ушло несколько тысячелетий на «переваривание» и «облагораживание» инородных этносов – исторических соседей ханьцев. Конечно, в этих словах нетрудно заметить типичную для китайского традиционализма китаецентристскую трактовку сложной и неоднозначной ситуации взаимодействия Китая и «варваров». Но в этом взаимодействии китайская культурная традиция, безусловно, первенствовала.

Если и можно говорить о синтезе разных элементов в формировании имперских структур Китая, то лишь о синтезе конфуцианских и легистских начал в китайской идеологической и этнополитической культуре. Становление монархий в Китае было освящено конфуцианской традицией, где огромную роль играла конфуцианская интеллектуальная элита, представленная шэньши.

Наконец, в Европе в делах управления заметная роль принадлежала рыцарству, и для правителей было характерно стремление к экспансии. Китайской же конфуцианской культуре не было присуще агрессивное начало. В ней превалировала идея всеобщей гармонии. Поэтому китайцы вполне удовлетворялись той территорией, на которой развивали свое земледельческое хозяйство, а если и расширяли ее, то в основном с целью предоставления новых посевных площадей растущему населению, а также предотвращения угрозы нападения со стороны кочевников – «варваров». Значительные территориальные захваты стали осуществлять в дальнейшем «варварские» династии – монголов и маньчжуров, укрепившихся на пьедестале китайской императорской власти.

Наконец, в Европе королевская власть со временем оказалась перед лицом целого ряда ограничений со стороны противостоявших ей «центров силы» (в виде органов сословного представительства, самоуправления городов и т. д.). Такого рода противовесов верховной власти традиционный Китай не знал – при имперской власти они были немыслимы, государство выступало здесь как регулятор всех общественных отношений.

Танский период занимает особое место и в истории китайской культуры. В частности, эта эпоха по праву считается золотым веком китайской поэзии. Именно тогда жили и творили великие китайские поэты Ван Вэй (699 – 759), Ли Бо (701 – 762), Ду Фу (712 – 770), Бо Цзюйи (772 – 846). Наряду с лирическими темами в их творчестве ярко отразились и социальные мотивы: бедность и страдания простого народа, произвол властей, ужасы войны и т. п. Прекрасные образцы фресковой живописи представлены в буддийском пещерном комплексе Дуньхуан (пров. Ганьсу). Строительство комплекса, в котором участвовали представители разных этнических групп и художественных направлений, осуществлялось в IV – XIV вв. Сохранилось около 480 пещер, в которых располагался монастырь Цяньфодун (Пещеры тысячи будд). Монастырь получил всемирную известность благодаря своим росписям, статуям и обнаруженной в нем уникальной по величине и ценностям библиотеке древних рукописей и ксилографов (около 40 тысяч рукописных свитков). В 1987 г. Дуньхуан был внесен в список мирового культурного наследия ЮНЕСКО.

В эти века как особый жанр появляется живопись «цветов и птиц», получившая впоследствии всеобщее признание. Обычно это написанные на веерах, ширмах, свитках сценки, воспроизводящие с необычайной достоверностью мир животных, растений, рыб и насекомых. Появляются трактаты о живописи, ее истории и художниках.

Развитие китайского искусства и литературы в VII – XII вв. дало возможность академику Н. И. Конраду высказать мысль (по мнению ряда специалистов, довольно спорную) об эпохе Возрождения применительно к Китаю тех веков.

 Танская, а в дальнейшем и Сунская эпохи  были временем активного распространения китайской социально-политической и культурной модели на сопредельные страны и народы. В частности, переход японского общества от варварства к цивилизации состоялся под сильным внешним влиянием – китайским. В этом заимствовании более высоких образцов культуры и политической организации не было ничего унизительного или уникального. Китайская политическая система и ее идеологические принципы были хорошо приспособлены к функционированию в виде централизованной деспотии и поэтому охотно воспринимались сопредельными странами. Отмечая сильнейшее влияние танской «модели» на Японию, китайский исследователь Ван Цзиу перечисляет  направления, по которым это влияние распространялось: организация чиновничьего аппарата, землепользование и налогообложение, образование, уголовный кодекс, ханьская конфуцианская школа, система летосчисления, каллиграфия, музыка, архитектура, ремесла и изящные искусства, этикет. Естественно, многие элементы китайской культуры модифицировались в заимствующих странах в соответствии с местными традициями и национальными особенностями.

В одно время с Танской империей на мировую арену выходит и другая всемирно-историческая держава – Арабский халифат. Завоевания арабов в VII – VIII вв. охватили гигантские территории – от Испании на западе до Ирана и Средней Азии на востоке. Именно здесь Арабский халифат, расширяясь на восток, и Танская империя, продвигаясь на запад, соприкоснулись. В 713 г. арабы захватили Кашгар (в западной части современного Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР) – в то время центр фактически независимого княжества. Спустя тридцать лет китайские войска, выступавшие против формировавшегося в то время Тибетского государства, столкнулись с арабами. Армия танского полководца Гао Сяньчжи, между прочим, корейца по происхождению, перешла Памир и Гиндукуш. В 751 г. в бассейне реки Талас (к северу от Ферганской долины) произошла битва между китайскими и арабскими войсками. Победу одержали арабы. Они и остались господами Средней Азии. Продвижение Китая на запад было приостановлено. Конечно, это сражение, в котором столкнулись две крупнейшие державы того времени, не решала судеб мира. Для Танов, при всех их внешнеполитических устремлениях, район Таласа был далекой периферией, ради которой не стоило ставить все на карту.

Расцвет Танской империи пришелся на VII – первую половину VIII в. Со второй половины VIII в. начался закат ее военно-политического могущества. Развитие кризисных явлений в империи объяснялось постепенным разложением и крушением в конце VIII в. ее экономической основы – надельной системы землепользования (так называемой системы «равных полей»). Суть надельной системы сводилась к политике регулирования сельского хозяйства – основы китайской экономики – государством. Правительство предоставляло наделы государственной земли в обработку жителям империи согласно установленным нормам. В Китае никогда не существовало крепостного права, аналогичного, например, российскому. Прикрепляя крестьян к земле, надельная система объективно была важным фактором стабильности имперской власти. Однако основы системы подтачивало то, что одновременное существование в стране крупного частного землевладения противоречило стремлению правительства увеличить налоговые поступления. По мере разрастания бюрократического аппарата падала его эффективность и умножались государственные расходы. Введя в 780 г. единый налог с урожая, взимаемый дважды в год со всех земледельцев, государство прекратило ежегодные переделы полей, узаконило свободную куплю-продажу земли, сняло ограничения размеров землевладения. Государство теперь заботилось лишь о гарантированном поступлении налогов, фактически отстранившись от регулирования землепользования. Основой земельной системы отныне становились не государственные наделы в руках крестьян, а частные поместья. Это подрывало стабильность империи.

Ведя наступательные войны и стремясь переключить на внешние цели энергию и аппетиты господствующего класса, танские правители одновременно форсировали рост военной знати, которая все более заявляла о своих экономических и политических притязаниях. Теряя позиции на окраинах империи в борьбе с тибетцами, уйгурами, киргизами, тангутами и другими «варварами», империя была вынуждена укреплять позиции местных военных губернаторов, которые, опираясь на военную силу, прибирали к рукам административную власть на местах. Следствием этой ситуации стал поднятый в 755 г. мятеж одного из северных наместников – Ань Лу-шаня (кстати, не чистого китайца, – его предки были выходцами из Средней Азии – Согда). Ань Лу-шань (703 – 747) двинул подчиненные ему войска (150 тысяч солдат) против центрального правительства. Император Сюань-цзун бежал в Сычуань. Таны были вынуждены привлечь силы «варваров» – уйгуров, чтобы подавить мятеж. Ань Лу-шань был убит, и императорский двор возвратился из Сычуани в столицу. Однако к этому времени с авторитетом и реальной силой центрального правительства можно было уже не считаться, и правители на местах подняли голову. Китай приближался к очередной фазе дестабилизации и децентрализации имперской структуры.

Признаком ослабления могущества империи стала в VII – VIII вв. закулисная борьба при дворе, чаще всего проявлявшаяся в интригах рода императрицы против рода императора. Хотя китайская традиция не допускала появления на троне женщины, но по той же традиции жена императора считалась особой не менее священной, чем ее царственный супруг, с которым она составляла «одно тело». Как «мать Поднебесной», она совершала вместе с мужем обряды в императорском храме предков, а после смерти супруга представляла его в своем лице, вручая «небесное повеление на царствие» новому государю, а в случае его несовершеннолетия – выполняя обязанности регентши. Впрочем, китайские императоры, в частности, ханьский Гуан У-ди, хорошо знали об опасности, угрожавшей трону со стороны кланов императриц, и старались не вверять большой власти их родственникам. Однако избежать их влияния на события удавалось не всегда. Из истории династии Тан китайская традиция сохранила имена двух женщин – императорских жен У Цзэ-тянь и Ян Гуйфэй, чьи интриги при дворе немало способствовали ослаблению императорского центра.

У Цзэ-тянь (624 – 705), дочь купца – торговца лесом, попавшая в императорский дворец 14-летней как наложница Ли Шиминя (второго танского императора) и ставшая затем женой его сына и преемника. Отстранив от власти сначала мужа-императора, низложив затем его сыновей, она сначала сосредоточила в своих руках фактическую верховную власть, а затем в 690 г. официально объявила себя «властительницей Поднебесной» и даже провозгласила собственную династию «Чжоу». Она была единственной женщиной-правителем в истории Китая, принявшей титул «император» (хуан-ди). На смену дворцовой клике, сложившейся вокруг рода Ли (основателей Танской династии), У Цзэ-тянь, прибегая к помощи буддийской церкви, усиленно выдвигала на высшие посты своих «внешних родственников» (т. е. не состоявших в прямом родстве с императором) и представителей знатных фамилий Юга. Много внимания она уделяла экзаменационной системе (кэ цзюй) и следила за политическим взаимодействием императорского двора и бюрократии. Под ее руководством был написан ряд сочинений о роли и предназначении высшего чиновничества. Конфуцианская историография впоследствии изображала вдовствующую императрицу У-хоу (У Цзэ-тянь) чудовищно жестокой и развратной женщиной, правление которой резко расходилось с традиционным конфуцианским представлением о «добродетельном правлении». Как бы то ни было, на экономическую и социальную жизнь китайской империи ее деятельность оказала скорее благотворное влияние.                                                                                                                                                                                              

Другим «коварным и злым гением» танской эпохи была красавица Ян Юй-хуань (719 – 756), ставшая любимой наложницей императора Сюань-цзуна (правившего в 712 – 756) и более известная под своим гаремным именем Ян-гуйфэй («Драгоценная наложница Ян»). Ее красоту неоднократно изображали придворные живописцы и воспевали танские поэты-гении – Ли Бо, Ду Фу, Бо Цзюй-и. Увлеченный молодой наложницей, император забросил дела правления. Она также активно содействовала выдвижению своей родни, в частности, помогла назначению на пост первого министра своего двоюродного брата, что вызвало возмущение северной знати и послужило толчком к вспыхнувшей борьбе между кликами. Ян-гуйфэй состояла в тайной связи с военачальником Ань Лу-шанем, которого император отправил в ссылку, но тот поднял мятеж и организовал поход на столицу. Во время бегства в Сычуань Сюань-цзун был вынужден выдать любимую наложницу и ее брата восставшим солдатам, считавших их виновниками всех бедствий, которые и убили их на месте. В последующем эти драматические события стали сюжетом исторической трагедии «Утун юй» («Дождь в платанах»), написанной знаменитым драматургом эпохи Юань Бо Пу (1226 – 1312).

Не последним по значению фактором дворцовой политики были евнухи (нэйцзянь – «внутренний надзиратель»), обслуживавшие гарем монарха. На институте придворных евнухов как части государственного управления в структуре императорской власти стоит остановиться.

Еще до того как появился институт евнухов, практиковалось оскопление человека как наказание. О нем, в частности, упоминается в древнем сочинении «Чжоу ли» (VII – V вв. до н. э.). Из всех видов членовредительских наказаний в Древнем Китае (клеймение, отрезание носа, отрубание рук и ног, обезглавливание и оскопление) последнее было одним из самых жестоких. Ему подвергались за такие тяжкие преступления, как «очернение владыки», предательство, бунт, политические интриги. Евнухи были важным придатком императорского двора, куда лица мужского пола не допускались. Они обслуживали не только императора, но и всю его семью, включая наложниц. В различные династийные периоды число евнухов достигало нескольких тысяч. Например, при дворе вдовствующей императрицы Цы Си в конце XIX – начале XX в. их было около трех тысяч. Они продолжали существовать даже при дворе свергнутого императора Пу И, правда, со временем их становилось все меньше – в 1922 г. – 1137, в 1924 г. – 200, а в 1945 г., в момент пленения экс-императора Пу И – только 10.

Служба евнуха во дворце была чрезвычайно престижной. В его обязанности входило ухаживать за Сыном Неба, исполнять любые его прихоти, постоянно быть при нем и его свите. Они распространяли высочайшие указы, провожали чиновников и иностранных гостей и дипломатов на аудиенцию к императору, принимали прошения. Евнухам поручалось следить за хранением драгоценностей и императорской утвари. Они сопровождали врачей, готовили лекарства, дегустировали еду императора. Надзирающий за подачей блюд евнух проверял, не поменяла ли цвет серебряная пластина, вложенная в каждое блюдо, затем пробовал кушанье, и только если все меры предосторожности были соблюдены, император мог приступать к еде. Евнухи фактически регистрировали все действия императора (в том числе сексуальные), убирали дворцовые палаты, сады, парки, играли в дворцовом театре, часто исполняли и обязанности жрецов.

В традиционной структуре императорского Китая евнухи выполняли еще одну важную функцию: тогда как сам император, воплощавший сакральную власть Неба, был символом гармонии и порядка – иными словами, положительного начала ян, – евнухи олицетворяли теневую сторону власти – ее отрицательное начало инь, на которое списывали беспорядки и дисгармонию. Таким образом «великая смута», иногда охватывавшая Поднебесную, объяснялась как нарушение баланса между ян и инь.

Повседневная близость к персоне императора, к его супруге и любимым наложницам позволяла некоторым евнухам играть исключительную роль в дворцовой политике. Отметим, что еще царствование Цинь Ши-хуанди закончилось фактической узурпацией власти евнухом. Евнухи оказались достаточно могущественны для того, чтобы в нарушение законов назначать своих родственников на крупные посты в провинциальной администрации. Они активно вторгались в дела гражданского управления, военных и надзорных служб. И хотя кастрация как вид наказания была отменена в конце I в. н. э. (при Хань), многие жители Поднебесной добровольно калечили себя в надежде сделать быструю карьеру в гаремных стенах при императорском дворе. Влияние евнухов на политику императорского двора, их непосредственное участие в борьбе придворных группировок вызывало возмущение и протесты, особенно в провинциальных кругах «ученого сословия».

…Внутриполитическая борьба и внешние войны тяжелым бременем ложились на население империи. К середине IX в. в империи сложились предпосылки для очередного социального взрыва, приведшего к падению Танской династии.

Вообще, социально-экономические условия не всегда становились определяющими причинами для очередных династийных переворотов в Китае. Например, взрыв возмущения, приведший к краху империи Хань, произошел в благополучный урожайный год. Конечно, экономические проблемы, в первую очередь тяжесть финансового бремени народа, не могли не сказываться на положении власти, подогревая возмущение низов общества. Но не менее важную роль играли социальные факторы: гнет богатых землевладельцев, давление разросшейся центральной и местной бюрократии, столкновение и борьба за власть различных военно-политических клик, наконец, постоянные и все более тревожные внешние «вызовы» со стороны «варварского» окружения Китая.

Таким образом, формирование и развитие китайских монархических структур проходило не по одной схеме – зачастую давала о себе знать разнородность власти политических образований («царств»), объединенных наиболее сильным из них – гегемоном. Китай изначально формировался как полиэтническое государство, тяготевшее к децентрализации. То, что внутри создаваемой очередной монархической структуры сохранялись сильные центробежные тенденции, и приводило в конечном счете к ее развалу и началу нового цикла китайской государственности. Естественно, каждый такой развал сопровождался падением правящей династии, а появление и развитие очередных центростремительных начал и воссоздание имперского порядка – становлением новой династии, иными словами, нового имперского государства. При этом его конструкция (структура власти, центрального и провинциального аппарата и пр.) не претерпевала радикальных изменений.

В истории Китая X – XII вв. были периодом крайней политической раздробленности и нестабильности. Наступила полоса «династийной чехарды» (частой смены династий) и активных попыток вмешательства «варварского» окружения в политическую жизнь страны. Первые пятьдесят лет X в., точнее 907 – 960 гг., в китайской, а вслед за ней и отечественной  историографии названы периодом «Пяти династий и десяти царств», когда на территории бывшей Танской империи сосуществовало около десяти государственных образований, в которых происходила непрерывная смена династий. Политический распад сопровождался всплеском милитаризма, беспрерывными войнами, в которых вес и влияние приобретали главари военных формирований. В борьбу за власть в Китае активно включились представители некитайских («варварских») народностей, – они стали основывать параллельно с китайскими и собственные династии.

Стабильность танского режима была окончательно подорвана крестьянским восстанием, вспыхнувшим в 874 г. на севере, в районе современных провинций Хэбэй, Хэнань, Шаньдун и распространившимся затем на весь Центральный и Южный Китай. Лидерами начавшегося повстанческого движения были Ван Саньчжи и Хуан Чао, выходцы из семей торговцев солью, мечтавшие получить чиновничью должность, но не прошедшие экзаменационный отбор, что и вызвало их недовольство режимом. Впрочем, агония Танской империи, борьба клик и группировок, продолжалась еще тридцать лет. Только в 907 г. один из вождей повстанцев (Чжу Вэнь) совместно с правителями воинственного тюркского племени шато занял столицу Чанъань, перебил евнухов, отстранил  последнего танского императора и объявил о воцарении новой династии Лян в своем лице. Столицу он перенес в Кайфын.

Крестьянские войны, потрясавшие Китай в рассматриваемый и последующие периоды, играли далеко не однозначную роль в истории страны. Ополчаясь против чиновничьего аппарата и центральной власти, повстанцы подрывали не только нормальное функционирование государственной системы, но по существу и весь хозяйственный организм общества, т.е. несли с собой и стихию разрушения. Их опустошительные походы сопровождались грабежами и массовыми убийствами. Восстание Хуан Чао, в частности, во многом носило характер разбойной вольницы – некое подобие российских бунтов, – «бессмысленных и беспощадных» (позволим себе такое сравнение). Объединяющим началом такого рода выступлений была солидарность толпы, выступающей против своей зависимости от бюрократов и прочих власть имущих. Совершив поход через весь Южный Китай до его крайней точки – порта Гуанчжоу, повстанцы захватили и разграбили город (служивший Танской империи базой торговли со Средним и Ближним Востоком), вырезав при этом 120 тысяч иностранцев, в большинстве своем мусульман. На определенных этапах повстанческие мятежи облегчали «варварским» кочевым и полукочевым народам вторжение в Китай и даже его подчинение своему господству.

В связи с нерасчлененностью социальной структуры средневекового Китая (ведь среда так называемых простолюдинов включала и весьма состоятельных людей), состав восставшего люда был чрезвычайно пестрый: разорившиеся крестьяне-арендаторы, наемные работники, беглые каторжники, солдаты-дезертиры и т. п. Им были свойственны агрессивность, жестокость, честолюбивые устремления. Характерно, что правители государств, ставшие полными хозяевами своих областей во время или после восстания Хуан Чао, все были людьми «низкого» происхождения, которые, захватив власть, провозглашали себя императорами. Сам Хуан Чао, так и не пробившийся в чиновники, возглавил собственную династию «Великая Ци», правда, не просуществовавшую и года; Го Вэй – основатель династии Поздняя Чжоу, в прошлом был солдатом и т. д.

С «варварским» миром у Китая складывались в этот период особые отношения. В этой связи важно подчеркнуть, что контрагентом китайской цивилизационно-культурной общности были не земледельческо-кочевые племенные союзы, способные к захвату и освоению фонда новых земель, а чаще всего кочевые племена и народы, вторгшиеся в плотно заселенный ареал высокоразвитой культуры земледелия.

На протяжении предшествующих столетий Китай использовал разные способы и приемы, в том числе дипломатические, чтобы смягчить или нейтрализовать давление своих соседей: подписывал разного рода договоры о «дружбе и родстве», чаще всего неравноправные, играл на противоречиях между правителями кочевых народов, заключал с ними брачные союзы, присылая в им в невесты принцесс императорской крови (правда, чаще всего под видом таковых – просто девушек из императорского окружения), привлекал к себе на службу военные формирования кочевников и т. д.

После падения династии Тан внешнеполитическая ситуация для Китая существенно усложнилась. Политическая раздробленность потенциально делала его заманчивой добычей соседей. В период «Пяти династий» судьбы китайской государственности стали все больше определять «варвары». Хотя и раньше такое бывало: вспомним, что родоначальником династии Поздняя Хань (25 – 220) был тюрк (из племени шато). Когда острие экспансии тюркских племен в I тысячелетии н. э. окончательно обратилось на запад, против Византийской империи, их место в качестве постоянной угрозы для Китая заняли народности монгольского и маньчжурского происхождения.

Первыми на авансцену противостояния Китаю выступили кидани. Основанное ими в начале X в. государство Ляо («Далекое/ Дальнее/Отдаленное») стало на протяжении более двух столетий (916 – 1125) главным соперником Китая. Кидани проводили политику широкой агрессии, периодически навязывали вассальную зависимость то одному, то другому китайскому государству. Обычаи сохранившейся родовой сплоченности придавали армиям киданей (как и уйгурам, тангутам, чжурчженям и другим «варварам») большую силу. Посаженный киданями на престол и основавший очередную династию Поздняя Цзинь (936 – 946) китайский военачальник тюркского происхождения Ши Цзинтан (храмовое имя Гао-цзу) (892 – 942) был вынужден добровольно передать киданьскому императору некоторые китайские земли в северной части современных провинций Хэбэй и Шаньси, включая Пекин. Кроме этой территориальной уступки, Ши Цзинтан, установив с помощью киданей свою власть над остальной частью Северного Китая, платил им ежегодную дань золотом и шелком. Передача части китайских земель в прямое подчинение «варварам», по мнению проф. В. Н. Никифорова, предполагало сохранение с их помощью единства Китая и даже расширение его границ. Поступаясь древними принципами величия ханьской цивилизации, китайские правители как бы включали часть «варваров» в синоцентристскую модель «мира», причем путем не завоевания их (для этого у Китая просто не было сил), а пресмыкательства перед ними, в расчете на позднейшее их подчинение, «переваривание» более высокой ханьской культурой. Такую тактику по отношению к кочевым соседям В. Н. Никифоров назвал «линией Ши Цзинтана», не без оснований считая, что несколько веков спустя она станет путеводной для господствующих классов Китая.

Началом нового периода объединения Китая послужила политика северного государства Позднее Чжоу (951 – 959 гг.), заложившая основу для создания будущей Сунской империи. Были отменены наиболее одиозные поборы, перестал применяться принцип круговой поруки в деревнях, практиковалось более равномерное распределение налогов. Радикальным мерам воздействия подверглась буддийская церковь (было закрыто 30 тысяч монастырей, монахам было велено вернуться к мирской жизни и заняться производительным трудом). После такого удара буддийская церковь уже никогда не могла вернуть себе в Китае идеологическое первенство.

Проведенные реформы позволили укрепить хозяйственное положение и военный потенциал и приступить к очередному воссоединению китайских земель. Во время похода на север против киданей власть оказалась в руках командующего гвардией Позднего Чжоу Чжао Куаньиня (927 – 976), который в 960 г. захватил престол и основал собственную династию – Сун (960 – 1279).

Построение новой китайской государственности предприняли правители, пришедшие к власти путем войн. Однако скрепляющим началом, позволившим китайскому обществу сравнительно быстро покончить с военной анархией, послужила внушительная когорта местной бюрократии, сложившаяся в уездах Китая в раннее средневековье. При Сунах были приняты меры, направленные на то, чтобы избежать чрезмерного возвышения и самостоятельности военной знати. Все военные соединения отныне подчинялись непосредственно императорскому двору. Военные чины на местах были лишены права управлять населением. Шло целенаправленное усиление императорской власти и предпринималась централизация всей системы управления. Административный аппарат снова стал формироваться на основе возрожденной системы экзаменов, причем к таким экзаменам теперь мог быть допущен не только узкий контингент лиц, но и любой желающий. На все руководящие посты на местах назначались чиновники из столицы, и их никто не мог сместить, кроме двора.

В XI в. была предпринята попытка радикально усилить государство за счет некоторого ущемления частнособственнических поползновений правящей верхушки. На это были нацелены, в частности, реформы Ван Аньши, видного государственного деятеля, которого император Шэнь-цзун (прав. 1068 – 1075) сделал первым министром империи. Ван Аньши (1021 – 1086) предложил множество широких реформ, основанных на классическом тексте древнего канона «Чжоу ли» («Чжоуские ритуалы», IV – III вв. до н. э.)). В целях более равномерного распределения налогов был организован обмер полей, фактически поощрялся рост товарно-денежных отношений. Военные реформы были направлены на создание регулярной, хорошо обученной армии. Был введен набор в ополчение, формировавшееся на базе общинной организации по так называемой системе баоцзя (группы 10 дворов/семей, объединенных круговой порукой). Каждой семье, в которой было более двух совершеннолетних мужчин, надлежало одного из них, вооруженного луком и копьем и умеющего обращаться с оружием, выделить для несения сторожевой службы. В какой-то степени это помогло повысить боеспособность вооруженных сил новой династии. В 1076 г. в ополчении насчитывалось свыше 7 миллионов человек.

Правители новой Сунской династии ставили своей первой задачей воссоединение Севера с Югом Китая. Во второй половине X в. они заняли территорию современных провинций Цзянсу, Цзянси, Аньхой, Чжэцзян. (Численность китайцев-ханьцев к XIII в. приблизилась, по разным оценкам, к 100-130 миллионам.)

В международном положении Китая произошли важные изменения. На Севере его фактически сменяли друг друга различные государственные образования, создаваемые северными и северо-западными соседями китайцев. К X – XI вв. со стороны гор и пустынь Центральной Азии к ним относились Дали (в современной провинции Юньнань), Уйгурское царство, тангутское государство Западное (Великое) Ся (Си Ся, 1032 – 1227), киданьское государство Ляо (907 – 1125), государство чжурчжэней Цзинь (1115 – 1234). Кидани, в частности, владели существенной частью китайской территории, населенной ханьцами.

Период Сун обозначил качественно новый этап в отношениях Китая с соседями. Если ранее, в период Южных и Северных династий (III – VI вв.), северные «варвары» создавали на территории Китая свои государства, как правило, после переселения за Великую стену и длительного обитания в собственно Китае, то с X в. положение изменилось. Государственность киданей, тангутов, чжурчжэней, а в дальнейшем (в XIII в.) монголов формировалась вне Китая. Китайские земли после их захвата составляли лишь одну из частей территории этих государств. В связях с Китаем северные «варвары» стремились теперь не  только к обретению материальных выгод, но к самоутверждению, установлению подлинного равенства или даже своего превосходства.

Борьба с киданями и тангутами изматывала силы Сунской империи. Правительство тратило на содержание своей огромной армии две трети государственных доходов; массу средств поглощал раздутый чиновничий аппарат. Сбор налогов со все сокращающейся территории неизбежно приводил к еще большему гнету населения, что вызывадо непрерывную череду крестьянских восстаний.

В чем же причина постоянных поражений, которые терпел средневековый Китай от «варваров»? Ведь его население, да и армия в десятки раз превосходили аналогичные «варварские» показатели. Мобилизационные возможности Сунского Китая были огромны, особенно по сравнению с тангутским государством, население которого не превышало в то время 2,5 миллиона, армия – нескольких сотен тысяч. Примерно такое же население и армия были у киданей, а в дальнейшем у чжурчжэней и монголов. Но кочевой и полукочевой элемент, особенно военно-племенная знать и возглавляемые ею, сплоченные родовой солидарностью формирования, самим своим образом жизни были прекрасно подготовлены к войне. Сказывалось и то, что у «варваров» уже создавались новые, упомянутые выше государственные образования. Новые народы, приобщаясь к цивилизации, переживали своего рода процесс «пассионарного» взлета. В условиях той эпохи этот процесс неизбежно принимал форму завоевательных войн «молодых», полных сил, сплоченных традиционной родоплеменной спайкой отсталых народностей против старых, накопивших богатства очагов цивилизации, как Китай. И, с другой стороны, постепенный распад у «варварских» народов родовых уз, придававших им сплоченность и военную силу, приводил их государственные образования к упадку (как это случилось, в конце концов, с киданями). Трагическое положение Китая заключалось в том, что на смену покидавшим сцену одним «варварским» объединениям приходили новые.

Немаловажное значение имело и то, что войны между императорским Китаем и «варварами» не были позиционными. Чаще всего совершались крупномасштабные набеги вооруженных орд на малозаселенные земли, а если и заселенные, то невооруженными крестьянами, и обороняться приходилось тогда наскоро мобилизованному и плохо обученному ополчению. «Варварская» же орда, несмотря на свою малочисленность, могла включать чуть ли не все взрослое мужское население тех или иных кочевых или полукочевых объединений, в которых мужчин с детства учили сидеть в седле и владеть оружием. Конечно, иногда происходили и крупные сражения, в которых воины бились мечами, кинжалами, пиками, дубинами. Только позднее появились лучники, вооруженные колесницы-повозки и огнеметы ствольной формы. Но главной силой «варваров» была их вооруженная конница, которая своей мобильностью и агрессивным натиском намного превосходила китайских вооруженных всадников и пехоту. Пешие китайские воины были бессильны против кавалерии кочевников. Между тем собственное коневодство не получило в Китае сколько-нибудь заметного развития, в то время как существовала огромная нужда в лошадях.

Для воюющих важнейшее значение имел захват городов, особенно столиц. (Как известно, именно то, что армия монгольского хана Хубилая располагала мощными осадными орудиями в виде крупных камнеметов и передвижных башен с таранами, катапульт и самострелов – помогло монголам в XIII в. завоевать Китай.)

На рубеже XII в. произошло стремительное выдвижение нового «варварского» племенного объединения – чжурчжэней (кочевые племена тунгусской этнической группы, жившие в покрытой лесами восточной части современной Маньчжурии). В противовес киданям они создали собственное государство, назвав его «Великое Цзинь», т. е. «Золотое» (1115 – 1234).

Первый натиск чжурчжэней был обращен против их главных соперников в Северном Китае – киданьского государства Ляо. Сунские правители, рассчитывая, что в союзе с чжурчжэнями они вернут отторгнутые у них земли вокруг Пекина, на первых порах согласились выступить против киданей. Однако сунская армия показала себя мало боеспособной – она действовала столь вяло и лениво, что вызвала презрение чжурчжэньской верхушки, расценившей  Китай как легкую и лакомую добычу. В 1125 г. чжурчжэньская армия, ядро которой составляли конные лучники, вторглась в Китай и осадила его полуторамиллионную столицу Кайфын. Сунский император (Хуй-цзун) отрекся от престола, а его сын (Цинь-цзун) пошел на неслыханное для китайского властителя унижение – в лагере чжурчжэней перед курильницей с благовониями, символизировавшей отсутствующего императора Великого Цзинь сунский император четырежды преклонил колени; был сорван желтый императорский полог, несомый слугами над его головой, а затем ему, простершемуся ниц, зачитали указ о низложении. Вскоре оба сунских императора – отец и сын были вывезены из столицы и как пленники отправлены в глубь чжурчжэньских владений, где и умерли. Династия Сун практически пала.

Однако неродной  брат бывшего императора – Чжао Гоу, накануне падения Кайфына находившийся вне столицы, сумел бежать на юг. Он стал центром притяжения всех сил, готовых к сопротивлению чжурчжэням. В июне 1127 г. Чжао Гоу провозгласил себя императором (храмовое имя Гао-цзун), начав, таким образом, новый период – восстановленной, или Южной Сун. Столицей империи стал Ханчжоу, однако ее власть распространялась теперь только на южные районы Китая.

Все последующие годы, вплоть до начала XIII в., чжурчжэни пытались уничтожить Южную Сун, а китайские правители – отвоевать утраченные северные районы. Именно в это время известность получил выдающийся полководец, сражавшийся против чжурчжэней, – Юэ Фэй (1104 – 1142), которому удалось добиться важных успехов и даже подступиться к Кайфыну, который находился в руках захватчиков. Однако сунский двор, не веря в военный успех, предпочел продолжению войны унизительный мир. По условиям мирных договоров 1142 и 1208 гг. в состав империи чжурчжэней вошли земли к югу от р. Хуанхэ и к северу от р. Хуайхэ; к тому же Суны выплачивали огромную контрибуцию и ежегодную дань чжурчжэням. Сунский император признал себя «вассалом» империи Цзинь и совершил коленопреклонение перед доставленным цзиньским послом в Ханчжоу указом чжурчжэньского императора, дававшего сунскому правителю «право» занять императорский трон. Страна вновь раскололась на две части – Юг и Север. Прежней роли гегемона Восточной Азии Китай играть уже не мог, а в XIII в. страна подпала под пяту внешних завоевателей – монголов.

Рост самосознания у северных соседей Китая проявлялся и в их отношении к китайской культуре. Верхушка киданей, чжурчжэней, а в дальнейшем и монголов видела в сохранении своих исконных обычаев и традиций гарантию поддержания господства над побежденными китайцами и сознательно препятствовала китаизации единоплеменников. Чжурчжэньский император Ши-цзун (Улу) в 70-80-е годы XII в. развернул движение за возрождение чжурчжэньских обычаев, с тем чтобы предотвратить китаизацию. Профессор Е. И. Кычанов привел интересные данные о том, что тангуты не считали свою культуру уступающей китайской. В связях с Китаем кидании, тангуты и чжурчжэни стремились не только к обретению материальных выгод, но и к самоутверждению.

Трехсотлетний период правления Сунской династии занимает особое место в истории Китая. Некоторые характерные отличия его заслуживают особого внимания. Во-первых, в XI в. начался процесс урбанизации китайского общества. Конечно, как и прежде, земледелие оставалось экономическим фундаментом китайской цивилизации, а крестьянство продолжало составлять большую часть населения страны. Однако само по себе наличие в социально-экономической системе общества крупных городов было фактором, который стимулировал рост товарно-денежных отношений. О том, что урбанизация китайского средневекового общества достигла более высокой степени, чем западноевропейское, свидетельствуют данные о величине крупных и крупнейших центров. Так, в Европе в XIII в. население самых крупных городов (Париж, Лондон, Флоренция, Венеция, Милан, Краков) составляло несколько больше или меньше 100 тысяч человек, тогда как в Китае XI в. в группу крупнейших попадали центры, где жителей насчитывалось от полумиллиона до 1 миллиона с лишним (Кайфын, Лоян, Ханчжоу). На долю лишь шести крупнейших городов сунского Китая приходилось почти 10% населения империи. Отметим при этом, что в начале XIX в. в  городах с населением свыше 10 тысяч проживало в Германии всего 1% граждан, в России – 1,6%, во Франции – 2,7%, Англии – 7%.

Города Китая становились крупными торгово-ремесленными центрами. Наблюдалось совершенствование техники ремесла, что вело к росту разделения труда и территориальной специализации. В XI – XIII вв., в частности, многократно увеличилось производство металлов, что расширило их применение для изготовления разнообразных орудий труда, оружия, бытовых вещей, строительных и крепежных деталей и т. п.  Наблюдался ежегодный прирост поступавших в казну тканей, преимущественно шелка (Китай оставался монополистом его производства), а также хлопчатобумажных изделий. Быстро развивались города, которые специализировались на производстве керамических и фарфоровых изделий (наиболее известный среди них – Цзиндэчжэнь).

Все более отрываясь от своей сельской, аграрной базы и обретая собственную социально-экономическую роль, китайский город эпохи Сун по-прежнему оставался скован путами имперской административно-бюрократической системы. Имперская власть не только не утратила свого контроля над городской экономикой, но и сделала его всесторонним. Городское хозяйство втискивалось в рамки общего административного порядка и подвергалось всяческим ограничениям. Естественно, города не имели и подобия самоуправления. Официальная доктрина никак не выделяла город и горожан из универсальной для всей империи административной и социальной системы.

Однако существенную коррекцию в ситуацию вносила всегдашняя и все возрастающая потребность правящих верхов, прежде всего имперской казны, в деньгах. Как известно, в китайском обществе, впрочем, как и в любом восточном, деньги, аккумулированные в достаточном количестве в казне, служили мощнейшим средством политической консолидации страны и укрепления ее государственной организации. И наоборот, нехватка финансовых ресурсов, утрата важных источников их поступления и пополнения грозили существующему режиму роковыми последствиями. Из-за отсутствия финансов могла быть парализована деятельность чиновничьего аппарата, подорвана военная  сила государства, сильно поколеблена социальная стабильность всего общества. Публично подвергая анафеме торгашество и лихоимство, правящие верхи не гнушались возможностью приобщиться и внедриться в систему новых и весьма прибыльных коммерческих операций. В немалой степени этому способствовало появление, наряду с медной монетой, бумажных денег (ассигнаций), а вместе с тем и различных меняльных контор. Как при династии Тан, и при Сунах китайские государи, их сановники и вельможи стремились сохранить за собой или заполучить районы производства коммерчески прибыльных  культур в сельской местности, занять удобный пункт или район транзитной торговли, монополизировать выпуск, распределение и сбыт дефицитного товара, переманить из другой страны и собрать в казенных мастерских самых квалифицированных и искусных мастеров, закрепить за собой право на взимание таможенных и торговых пошлин.

Сунский период многие историки часто называют «золотым веком» чиновничества. В самом деле, это время характеризовалось засильем бюрократии, что, впрочем, во все века было типичено для всех монархических режимов в Китае. Обладать чиновничьей должностью, иными словами быть причастным к власти, в Китае, да и воностью, иными словами, быть причастным к власти, в Китае, да и вообще на Востоке, всегда ценилось очень высоко. Лицо, приобщенное к сонму чиновников, получало и материальные блага и пиетет. Причастность к властным структурам давала сплошь и рядом даже больше благ, чем обладание богатством. Именно в сунский период сложилась централизованная машина управления, основанная на принципе эффективного воздействия императорского правительства на местные власти.

В чем же секрет эффективности такого воздействия? (Впрочем, отметим, что оно не всегда было эффективным.) Во-первых, сила традиции. Император был Сыном Неба, и его распоряжение становилось сакральным для подданных. Он по традиции вынужден был руководствоваться конфуцианскими принципами добродетельного управления своими подданными и т.д. И даже если его указание не всегда было этически приемлемым для окружающих, он мог всякого рода казуистическими приемами через своих подчиненных добиться его реализации.

Можно ли считать власть китайских императоров деспотической? Внешне она производила именно такое впечатление. В руках монарха был чиновничий реестр всей империи. Его власть давала ему право назначать, смещать, переназначать, ссылать, лишать чинов и годового жалованья, разжаловать в простолюдины и даже казнить «непослушных» имперских бюрократов. Но… Надо сказать, что атмосфера при императорском дворе и вообще в системе китайской бюрократии сильно контрастировала с европейской. Наряду с деспотизмом и феноменом всеобщего бесправия существовали институты, направленные на ограничение произвола власти. При дворе часто возникали разного рода оппозиционные группы (например, сторонников так называемых «чистых обсуждений»), члены которых осмеливались подавать довольно смелые доклады трону и высказываться за соблюдение правительством конфуцианских идеалов. Так, в начале XVII в. ряд видных оппозиционно настроенных сановников (Гу Сянь-чэн и Гао Пань-лун) объединили около 300 своих приверженцев вокруг частной школы, основанной в восточном лесном предместье г. Уси (пров. Цзянсу), назвав ее  Дунлиньской академией. Основатели академии позволяли себе даже вступать в борьбу вокруг престолонаследия. (В частности, основатель Дунлиньской академии Гу Сянь-чэн в конце XVI в. выступил за назначение престолонаследником не третьего сына императора, а его первенца, а его преемник Гао Пань-лун – против влиятельного главы государственной канцелярии Фан Цун-чжэ с требованием наказать того за отравление «красной пилюлей» императора Гуан-цзуна в 1620 г. и т. д.)

В этой связи стоит отметить, что в большинстве восточных государств в ту пору не существовало механизма легальной передачи верховной власти. В Китае же, пусть и не закрепленное в каких-либо законодательных формах, право майората все же соблюдалось. Однако старший сын императора все же далеко не всегда мог быть уверен, что именно он наследует трон. Смерть императора или его серьезная болезнь неизменно приводили к междоусобной борьбе, в которой победитель уничтожал своих соперников.

Важную роль в имперской структуре при династии Сун стала играть Ханьлиньская академия (создана в 738 г.) – государственный институт, совмещавший функции культурного учреждения, императорской канцелярии по особо важным делам и органа идеологического контроля. В задачи академии входила помощь императору в организации управления в соответствии с каноническими правилами, поддержание политико-идеологических традиций и формирование официальной политики в области идеологии и культуры. Несомненно, благодаря существованию таких учреждений и традиций деспотическая власть китайских монархов оказывалась не столь уж   беспредельной. Отметим вместе с тем и ограниченность китайской реформаторской мысли – ее поиски в основном были направлены на исправление ошибок правящего монарха вместо того чтобы искать новые, лучшие формы организации власти.

Впрочем, сунский период характеризовался не только дальнейшим развитием бюрократии, ростом городов и расцветом городской экономики, но и продолжавшимся подъемом гуманитарной культуры. В немалой степени этому способствовал ускорившийся процесс этнической консолидации китайцев, выразившийся в становлении у них четкого этнического самосознания.

В X – XIII вв. в широких масштабах было освоено книгопечатание с досок и при помощи глиняного наборного шрифта. Печатная книга стала широкодоступной, вскоре почти совершенно вытеснив рукописную книгу. В столице и провинции выросло число училищ. По мере количественного роста образованных людей быстрее развивались научные знания. Так, в IX в. в Китае, например, был изобретен порох, а в начале XII в. в обиход мореплавателей вошел также изобретенный в Китае компас.

Сунский период ознаменовался в, частности, активным интересом к общественно-политическим и нравственно-этическим доктринам и соответственно их дальнейшим развитием. Достаточно сказать, что в тот период творили такие выдающиеся мыслители Китая, как историк, философ, государственный деятель Сыма Гуан (1019 – 1086) и философ-энциклопедист, текстолог и комментатор конфуцианских канонических произведений Чжу Си (1130 – 1200).

Сыма Гуан происходил из семьи крупного сановника. Получив высшую ученую степень цзиньши, занимал высокие правительственные посты. Был членом Ханьлиньской академии и как идейный вождь конфуцианского традиционализма противодействовал реформам Ван Аньши. Его основным сочинением стал большой исторический труд «Цзы чжи тун цзянь («Всеобщее обозрение событий, управлению помогающих»). Это назидательно-утилитарное произведение, охватывающее события с 403 г. до н. э. по 960 г. н. э., должно было дать наставление власть имущим, в том числе императору, продиктовав им определенную модель поведения, необходимую для сохранения в Поднебесной Гармонии и Справедливости. Как политический мыслитель Сыма Гуан считал необходимым постоянное нравственное совершенствование правителей и моральное воздействие на них конфуцианских ученых.Его труд стал образцом для последующих историков-конфуцианцев (в частности, Ли Тао, XII в.), продолжавших «наставлять» правящих монархов.

В свою очередь Чжу Си, главный проводник неоконфуцианства, придавший этому учению универсальную и систематизированную форму, попытался соединить в одной концепции рациональные онтологические принципы и моральные социально-этические нормы. Как и Сыма Гуан, он происходил из семьи ученого-чиновника и в 18 лет получил высшую ученую степень цзиньши. Нараставшее влияние буддизма и даосизма как в идейном, так и в социальном отношении вызвало у него и его сторонников (у Чжу Си было 467 учеников!) стремление восстановить престиж постулатов, заложенных в текстах Конфуция и Мэн-цзы. Именно Чжу Си достроил конфуцианство до великой доктрины, возродив единую конфуцианскую философскую систему в противовес буддизму и даосизму. Начав с натурфилософских трактовок традиционного понятия тай цзи («Великого предела») как обозначения исходно-целостного, хаотично-недифференцированного состояния мирообразующей субстанции, Чжу Си в конечном счете свел «постижение» этого понятия, как подчеркивает проф. А. И. Кобзев, к чисто моральным принципам – «искренности помыслов», «выправленности сердца», «усовершенствованию личности», а затем – «выправленности семьи», «упорядоченности государства», в конце концов – «уравновешенности всей Поднебесной». Заслуга Чжу Си в том, что именно в его трактовке конфуцианство стало все более масштабно проникать в массовое сознание, причем не только китайцев, но и жителей всего конфуцианского культурного ареала.

Развивая идеи Конфуция, Чжу Си и его сторонники выдвигали на первый план положение о приоритете государственных интересов над всеми другими, особенно интересами личности. Конечно, за этим постулатом стояли объективные факторы исторического развития Китая: сама структура общества и ведения хозяйства, когда основным субъектом производства в течение двух тысячелетий оставалась семья, способствовала идее преобладания коллективного начала над личностным. Государство, заинтересованное в стабильности режима, также прилагало усилия к упрочению коллективистских начал.

Отметим, что одним из предшественников неоконфуцианства был видный мыслитель и литератор Танской эпохи Хань Юй (768 – 824). В 24 года, получив высшую ученую степень цзиньши и став цензором в императорской администрации, он, однако, в дальнейшем несколько раз попадал в опалу за независимость и нелицеприятность суждений (в частности, за то, что укорял императора  Сянь-цзуна за поклонение мощам Будды). Хань Юй, как активный апологет конфуцианства в период засилья буддизма и популярности даосизма, обращался к традиционным установкам Поднебесной, указывая на неханьское «варварское» происхождение Будды и его учения. Ростом популярности буддизма он объяснял возникновение хаоса в китайской общественной жизни, причину частой смены «небесного мандата», приводившей к постоянным смутам.

В социальном плане неоконфуцианство утверждало существующие иерархию и неравенство, соотнося их с понятием личного долга. Претендуя на роль единственной ортодоксальной идеологии, подновленное конфуцианство в чжусианской трактовке (вобравшее в себя к тому времени некоторые буддийские и даосские положения) оставалось до начала XX в. официальной идеологией Китая. Впрочем, со времен Чжу Си, особенно при политических кризисах, в частности, в XVII в., оппозиционно настроенные шэньши (например, представители Дунлиньской школы) постоянно ратовали за необходимость восстановления исконных норм конфуцианской морали как незаменимого регулятора жизни общества. Рискнем высказать мысль, что именно неоконфуцианство Чжу Си и его последователей, воссоздавших единую философскую систему, гораздо больше соответствовало реализму и прагматизму в природе китайцев, чем мистика даосизма и буддизма. Однако это понимание пришло к власть предержащим не сразу. Чжу Си, который какое-то время выступал, по существу, как диссидент, полное признание получил лишь после смерти: в 1209 г. ему присвоили почетный посмертный титул Вэнь (Культура), в 1230 – титул «Державный князь», в 1241 – причислили к величайшим конфуцианским авторитетам установлением таблички с его именем в храме Конфуция. Более того, с 1313 г. уже при правлении инородной (монгольской) династии Юань его труды были официально включены в систему государственных экзаменов на получение ученых степеней и чиновничьих должностей.

Неотъемлимым элементом в развитии китайской культуры времен династии Сун стали каллиграфия и  живопись. (Каллиграфия – красивое написание иероглифов  издавна была самым элитарным изобразительным искусством Китая.) Уже первый сунский император приказал собирать предметы искусства, которые потом шли на украшение его дворцов и в коллекции придворной знати. В начале  XII в. в Кайфыне при дворе монарха был создан музей, в котором хранилось более шести тысяч произведений живописи, а также другие художественные изделия (во время вторжения чжурчжэней музей был разграблен). Некоторые сунские монархи не просто обладали художественным вкусом, но и сами были способными живописцами и каллиграфами. В этом отношении самую колоритную фигуру представлял собой восьмой сунский император Хуй-цзун (годы правления 1100 – 1125). Будучи сам талантливым каллиграфом и художником, Хуй-цзун покровительствовал искусству и содействовал его развитию. В 1111 г. он основал в столице Академию живописи, которая может служить свидетельством подъема культуры сунского общества.

После того, как Хуй-цзун и его сын-император были увезены  чжурчжэнями в плен, где и умерли, основатель империи Южная Сун (1127 – 1279) – Чжао Гоу, сам тоже каллиграф и поэт, перевел Академию в Ханчжоу, где она и функционировала свыше 50 лет. Произведения живописи, развивавшейся в ту пору, предназначались для определенных функций, в частности, иллюстративной, магической и моральной. Поскольку с развитием книгопечатания появилась книжная гравюра, а различные фарфоровые и керамические изделия исстари покрывались тончайшей росписью, стали развиваться определенные жанры живописи, как то: «цветы и птицы», «горы и воды», передающие идею порядка и гармонии в природе. За произведение, понравившееся императору, художник получал награды, высшей из которых считалось право рисовать в присутствии императора. В период бедствий и перед угрозой очередного нашествия чужеземцев художники искали успокоения в том, что часто изображали отвлеченные, абстрактные сюжеты (зеленый лист, освещенный солнцем, птичка на ветке или цветок лотоса), располагающие зрителя к самоуглублению, созерцанию, самосовершенствованию.

Империя Сун стала дряхлеть уже к началу XII в. Северные территории оказались под властью державы чжурчжэней. К военным неудачам добавились стихийные бедствия. В 1194 г. прорыв Хуанхэ вызвал небывалое наводнение, которое нарушило всю систему орошения в ее бассейне и подорвало экономическую базу империи. Система каналов, существовавшая при Сун и игравшая важнейшую роль в земледельческой культуре Китая, так и не была в дальнейшем восстановлена.                                       

х               х                х

В начале XIII в. на северных границах Китая выросла новая агрессивная сила – монгольская держава, а к концу века он уже оказался под властью монгольских ханов, основавших на территории китайского государства свою иноземную династию – Юань («Начало») (1271 – 1367). Впервые за несколько тысячелетий весь Китай оказался под владычеством другого, «варварского» государства. Воцарение на китайском императорском троне монгольского хана – вождя кочевого сообщества, стало очередной страницей в многовековой истории активного противостояния между цивилизованными аграрными государствами (в данном случае имеется в виду Китай) и кочевым населением пояса пустынь, полупустынь и засушливых степей, прлегающего по громадным пространствам Азии вплоть до Центральной Европы. Мобильность, общинная сплоченность, особый жизненный ритм монголов разительно отличались от жизненно-хозяйственного уклада китайского земледельческого массива. Монгольские кочевые племенные образования, вторгшиеся в плотно заселенные ареалы высокоразвитой культуры земледелия, ни по своим исходным данным, ни по условиям, в которые они попадали, не были в состоянии включиться в местную, чуждую для них хозяйственно-культурную деятельность. Но военно-племенная знать и предводительствуемые ею, сплоченные родовой солидарностью формирования оказались прекрасно подготовлены к тому, чтобы в случае победы легко войти в военно-политическую и управленческую иерархию покоренного цивилизованного общества и в конечном счете осесть и натурализоваться в нем.

В начале XIII в. произошло объединение монгольских племенных структур в единое государство во главе с Чингис-ханом («Великим ханом»). Верхушка нового государства была заинтересована в том, чтобы возникшее политическое единство использовать для внешних захватов. Первые удары монгольской агрессии были направлены против двух ближайших соседей Монголии, долгое время претендовавших на гегемонию в Восточной Азии – чжурчжэньского и тангутского царств, которые правили в Северном Китае. Враждебные отношения между этими двумя царствами позволили монголам разгромить их порознь. И хотя походы против тангутского государства Западное Ся и чжурчжэньской империи Цзинь продолжались до 1234 г., но завершились эти походы полным разгромом того и другого. Правительство же империи Южная Сун, сознавая собственную слабость и неспособность влиять на события, избрало тактику союза с сильнейшим против слабейшего, на том этапе пошло на союз с монголами, и сунская армия приняла участие в добивании чжурчжэньских войск. Таким образом весь Северный Китай был завоеван монголами. Однако в конце 1235 г. начались регулярные военные действия между монголами и империей Южная Сун.

Перед монголами встала задача, как организовать управление завоеванными китайскими землями. Часть монгольской знати, отстаивавшая старые кочевые традиции, выступала за разорение и даже беспощадное истребление покоренных, с тем чтобы превратить в пастбища пашни и города. В окружении Чингис-хана за это особенно ратовал его сын Чагатай, известный своей жестокостью по отношению к побежденным. На противоположной точке зрения стоял главный советник Чингис-хана по китайским делам – Елюй Чуцай (1189 – 1243). Это был китаизированный потомок киданьского царского дома (основателя киданьской династии Ляо – Абаоцзи), правоверный буддист по своим религиозным убеждениям, но в практической деятельности ставший типичным китайским чиновником-конфуцианцем. Он стоял за превращение военной монгольской монархии в бюрократическую, в которой покоренные земледельцы могли бы трудиться, их эксплуатация была бы регламентирована и это приносило бы казне только пользу. «Хотя вы получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя управлять ею, сидя на коне», – убеждал он монгольских правителей. Чингис-хан, который в последние годы жизни прислушивался к Елюй Чуцаю, умирая, завещал престол своей империи не Чагатаю, а другому сыну – Угэдэю, положительно относившемуся к позиции Елюй Чуцая. Он  первым из монгольских правителей приступил к эксплуатации захваченных районов Северного Китая. Угэдэй фактически выступал за создание крепкого централизованного государства с сильной ханской властью. Он стремился обуздать центробежные силы кочевой знати, считая необходимым сближение с крупными сановниками завоеванных стран, покровительство городской жизни, купцам и торговле, восстановление сельского хозяйства и точное определение размеров податей и повинностей крестьян и горожан.

Действуя в этом направлении, главный советник монголов по китайским делах Елюй Чуцай провел реформы: судебную, ограничив произвол военачальников-завоевателей; финансовую, – обложив самих монголов налогом на скот, а китайское население – налогом на жилища, менее обременительным, чем подушная подать. Все это постепенно позволило восстановить разрушенное войной хозяйство покоренной страны и принесло большой доход казне. Елюй Чуцай не раз спасал население захваченных китайских городов от полного истребления. Например, после взятия монголами Кайфына население города по обычаю должно было быть вырезано за сопротивление, но в специальном докладе Елюй доказал хану, что выгодней пощадить горожан, которые могут дать монгольской казне немалый доход. И Угэдэй согласился.

В первой половине XIII в. в результате обширных завоевательных походов монголам удалось создать империю мирового масштаба. Их полчища во главе с наследниками Чингис-хана (Чингизидами), действуя в разных направлениях, покорили Среднюю Азию, дошли до Сирии и Палестины, завоевали Волжскую Булгарию, Половецкую степь, Русь, дошли до Венгрии. Они подчинили себе Тибет, а вскоре за тем было завоевано государство Дали (в нынешней провинции Юньнань). Впрочем, эта империя как единое государственное образование прекратила свое существование к 1260 г., распавшись на несколько улусов (фактически независимых государств), которые управлялись наследниками Чингис-хана. С именем одного из его внуков – Хубилай-ханом (1215 – 1294) связан разгром государства Южная Сун и окончательное покорение Южного Китая.

В 1260 г. Хубилай при поддержке своей армии был провозглашен великим ханом. Столицей его стал Пекин (город был отвоеван монголами у чжурчжэней еще в 1215 г. – тогда он назывался Чжунду, Срединная столица; монголы дали ему новое название – Даду – Великая столица). В 1271 г. все свои владения (включая Северный Китай и Монголию) Хубилай объявил империей и провозгласил основание новой «китайской» династии Юань («Начало»). Фактически это была монгольская династия в Китае.

Еще до принятия императорского титула Хубилай продолжил войну с Южно-Сунским государством. Разгромив сунскую армию на Янцзы, монголы в 1276 г. заняли Ханчжоу и отправили четырехлетнего наследника сунского императора со всей его родней в Пекин к Хубилаю. Последним событием Сунской эпохи стала гибель остатков сунских войск, загнанных в море на крайнем юге, в провинции Гуандун. Летописная хроника сообщает, что один из китайских чиновников-патриотов, возивший с собой сунского наследника, взял мальчика на спину и бросился с ним в море, чтобы не попасть в руки монгольской армии (1279 г.). Впервые за несколько тысячелетий своего  существования весь Китай был покорен другим государством. По своим размерам Юаньская империя (после присоединения Тибета) превосходила даже Танскую.

Последними всплесками бурной военной активности монгольских ханов были их попытки, используя Китай как плацдарм, распространить свои завоевания на восток и на юг до возможных пределов. Одним из ранних объектов монгольского нападения стала Корея –  опустошенная и вынужденная признать себя вассалом монгольских ханов. В 70-90-х годах XIII в. были предприняты попытки вторжения в Японию, походы в Бирму, Вьетнам, даже на Яву. Однако они закончились неудачей, и подчинить эти страны монголам не удалось, что и положило конец агрессивной активности юаньских императоров – потомков Чингис-хана.

Как видим, имперские замашки у Хубилая позволили утвердить гегемонию и военный диктат монгольских правителей юаньской династии в Восточной Азии. В военных походах Хубилай и его военачальники призывали в свои армии жителей покоренных стран. Например, при вторжении во Вьетнам и при организации военной экспедиции на Яву юаньская армия состояла в основном из южных китайцев; ею командовал китаец, а флотом – монгол. К тому же монголы научились использовать военную технику, которой обладали покоренные китайские армии (например, осадные и камнеметательные машины), и стали активно применять ее в военных операциях сначала против чжурчжэней, а затем против тех же китайцев.

Завоевав огромную территорию Северного и Южного Китая, Хубилай и его преемники пытались использовать принятые в китайском обществе методы управления и организации экономической жизни, естественно, внося в них свои коррективы как новые властители Поднебесной. Северный Китай был предельно опустошен в ходе завоевания, многие посевные поля превратились в пастбища и охотничьи угодья монгольской знати. Монгольское завоевание сопровождалось массовой гибелью людей, часть населения бежала на юг, оставшиеся крестьяне подвергались жестокой эксплуатации. Жители сопротивлявшихся городов часто поголовно истреблялись, как это предписывала традиция и практиковал Чингис-хан. Население Северного Китая (и ханьцы, и остатки киданей и чжурчжэней, своего рода этнический конгломерат) подвергалось различным унизительным ограничениям. Например, запрещалось иметь оружие в мирное время (китайские воинские подразделения сдавали его), собираться вместе, ночью зажигать свет и выходить на улицу.

Еще в 1233 г. в самом начале завоевания китайских земель монгольские власти стали проводить перепись населения и составлять земельные реестры, чтобы наладить и систематизировать сбор налогов. С 1237 г. на службу стали привлекать китайских чиновников. Был восстановлен традиционный китайский придворный этикет, но лишь спустя почти столетие, в 1317 г. – воссоздана система сдачи экзаменов для замещения чиновничьих должностей, но только применительно к китайцам, которых привлекали в органы управления. Восприняв китайскую имперскую систему, Хубилай вместе с тем отстранил бывший привилегированный класс Китая от кормила власти. Все высшие должности занимали монголы вне зависимости от их образования, а также выходцы из других стран (поскольку монголам трудно было ориентироваться в хитросплетениях китайского бюрократического аппарата). Так, финансами у Хубилая ведал мусульманин-тюрк Ахмед, из военачальников многие также были выходцами из мусульманских районов (например, Насыр ад-дин и Масаргия). Третью ступень в выстроенной монголами социальной пирамиде занимало сословие ханьжэнь, которое включало в себя китайцев-северян и китаизированные народы Северного Китая, Маньчжурии и Кореи.

Несмотря на свою военную мощь, монгольская империя не отличалась внутренней прочностью. Правда, в период правления Юань произошло некоторое восстановление хозяйственной жизни: заброшенные земли стали обрабатываться, укреплялись торговые связи, в частности, с Центральной Азией и даже более западными странами, развивались товарно-денежные отношения (монголы снова ввели в обращение бумажные деньги, правда, не удержались от соблазна печатать их в большом количестве, что и вызвало в конце концов безудержную инфляцию). Вместе с тем с самого начала обширную монгольскую державу подрывали междоусобицы, вызванные раздорами в правящем клане и стремлением к самостоятельности крупной монгольской знати. Борьба в правящей верхушке характеризовала всю историю империи Юань. Не оставалось покорным и угнетенное китайское население.

Социальная структура Китая была отброшена вспять во времена архаических реалий. Одним из наиболее тяжелых последствий воцарения монголов стало расширение рабовладения. Множество людей во время войн и массового голода превратились в невольников или были объявлены неполноправными работниками; возродилась рыночная работорговля.

Монгольское нашествие привело, в частности, и к углублению наметившегося еще раньше различия между Севером и Югом Китая. В целом Центральные и Южные территории Китая, завоеванные  спустя 50 лет после Северных, пострадали гораздо меньше. Здесь сохранилось земледельческое население, большие города. Ко времени окончательного покорения государства Южная Сун монголы уже успели свыкнуться с существовавшими в Китае политическими порядками и методами и воспринять многие.

Период правления династии Юань ознаменовался исключительным укреплением позиций буддизма в религиозной жизни империи, причем буддизма тибетско-ламаистского толка (проповедником этого  направления была даже Чаби, жена Хубилай-хана). В немалой степени этому способствовали этническая близость тибетцев и монголов, магические обряды тибетских лам, производившие впечатление на суеверных монголов. Не случайно в 1260 г. церемонию освящения восшествия Хубилая на великоханьский престол проводил один из видных тибетских лам, получивший за это титул гоши («государственного советника»). И в дальнейшем тибетские ламы играли не последнюю роль при юаньском дворе. Религиозная толерантность монголов (ведь в Центральной Азии они не мешали распространению ислама) в Китае все же не сработала. Хотя сам Хубилай проявлял некоторый интерес к учению Конфуция, в целом это учение монголы не восприняли, а даосизм вообще игнорировали. Марко Поло сообщает легенду, согласно которой Хубилай отдал предпочтение буддизму, так как тибетские ламы сумели заставить чашу с вином саму подняться к его губам, чего не смогли сделать христианские миссионеры. Поощряя буддизм, юаньское правительство дарило буддийским монастырям земли и крестьян, часто освобождало от налогов, поощряло строительство ламаистских храмов. Даже бывший императорский дворец династии Сун превратили  в монастырь; к тому времени относится сооружение одного из четырех самых знаменитых буддийских храмов Китая – Утайсы в пров. Шэньси. Характерной чертой эпохи стало появление в XIII – XIV вв. многочисленных религиозно-мистических сект (типа «Белого лотоса»), которые приобретали в стране большое влияние.

Приметой юаньского правления было и появление, правда, на короткое время, иностранцев в Китае. У монгольских ханов было прекрасно налажено почтовое сообщение. Через всю Азию ко двору великого монгольского хана ездили послы европейских монархов, русские князья – за получением ярлыка на «правление», всякого рода авантюристы – наниматься на службу к монголам, отдававшим предпочтение при назначении на должности в своей империи иностранцам перед покоренными местными жителями. Высокие должности при дворе Хубилая занимали тюрки, арабы, европейцы. Только в одном Пекине поселилось 5000 миссионеров-христиан. Одним из таких чужеземцев был венецианский купец Марко Поло, прибывший на Дальний Восток с торговыми целями и служивший у Хубилая. Ему удалось собрать обширные сведения о Китае и его соседях, вошедшие в написанную с его слов  и изданную в 1298 г. «Книгу». Он живо описал в Южном Китае обилие городов, их большие размеры, многолюдность, благоустройство, в то время далеко превосходившие города Европы. Судя по его сведениям, общий уровень жизни в Китае в то время был даже выше, чем в Западной Европе.

Важнейшей чертой жизни китайского общества при династии Юань, конечно, было национальное угнетение, которое воспринималось острее и болезненнее социального. К ухудшению социального положения массовых слоев китайского общества добавилось чувство национального унижения: оно было вызвано не только прямым порабощением части населения, произволом и грабежами монгольской знати и военачальников, но и ущемлением прав китайцев. За аналогичные преступления китайцев подвергали более тяжелым, чем монголов,  наказаниям, клеймили. Многие монгольские сановники были против изучения монголами китайского языка, издавали указы, запрещающие китайцам владеть лошадьми и оружием, выдвигались даже предложения ради устрашения истребить всех китайцев, носящих распространенные фамилии: Чжан, Ван, Ли, Лю и Чжао. Китайцев оттесняли с высших управленческих постов, подвергали всевозможным унизительным запретам. Самую низшую ступень в социальной иерархии при монголах занимало население Южного Китая, т. е. бывшего государства Южная Сун., Как справедливо отметил д-р А. Щ. Кадырбаев, уже первый император династии Юань, став объединителем Китая и восприняв некоторые внешние атрибуты китайской традиции, оставался монгольским ханом и относился к китайскому народу как к объекту эксплуатации, а к самой стране – как к источнику ресурсов для функционирования монгольского государства, расположившегося на землях Китая.

К жестокому гнету со стороны завоевателей добавились другие бедствия: громадные наводнения в результате изменения русла реки Хуанхэ (1344 г.), затем – годы засухи, наконец – безудержная инфляция как следствие выпуска необеспеченных бумажных денег (которых Европа еще не знала и выпуском которых в Китае восхищался Марко Поло).

Реакцией на дискриминацию китайцев монголами стала полоса крестьянского еретического движения. Распространялось учение тайной секты «Белый лотос» о близком пришествии на землю живого Будды, или заимствованного из манихейской религии «князя Света» – Мин-вана, который и установит на земле царство вечной справедливости.

В 1351 – 1362 гг. национально-патриотические, антимонгольские восстания охватили бассейны Хуанхэ и Янцзы. Повстанцы, которые избрали своим отличительным знаком красные головные платки, получили название «Красные войска». Хотя ценой больших усилий монголам в конце концов  удалось на Севере разбить крестьянское движение, в долине Янцзы повстанцы сумели закрепиться и даже создать подобие повстанческих государственных образований, название которых должно было напоминать народу о китайских государствах прошлого («Империя Хань», «Восточное государство У», «Западное У»). Одно из них («Западное У») с центром в Нанкине возглавил выходец из беглых крестьян, затем бродячий монах Чжу Юаньчжан (1328 – 1398). Однако между повстанческими главарями развернулось неизбежное соперничество, в котором, в немалой степени благодаря симпатиям имущих и образованных слоев и советам ряда ученых-конфуцианцев (а, как уже отмечалось, конфуцианцы были ущемлены юаньскими властями), верх одержал Чжу Юаньчжан. Путь к его восшествию на китайский императорский трон был открыт. В 1368 г. в Нанкине при поддержке своих вооруженных сторонников Чжу Юаньчжан провозгласил себя императором и утвердил девиз своего правления («Хун-у» – «Великий воин»). Совершив жертвоприношения Небу и Земле (что, по китайской традиции, имел право делать только император), он объявил о создании новой династии, которой было дано название Мин – «Светлая» (1368 – 1644). В своем воззвании к населению Чжу Юаньчжан обвинял юаньских правителей в отходе от основных конфуцианских норм, коррупции, в том, что они нарушили принцип - «варвары не должны править китайцами». В сентябре того же года войска Чжу Юаньчжана овладели Пекином – столицей страны при монголах. Монгольский двор бежал на север. Монгольская (юаньская) династия в Китае, просуществовав 80 лет, пала.

Воцарение китайской династии Мин оказалось неотделимо от необходимости решения главной задачи – восстановления разоренной страны. Развал системы управления и налогообложения при династии Юань и долгая борьба за изгнание монголов привели к сокращению населения, полной дезорганизации управления и хозяйственному упадку. В ходе гражданской войны происходило стихийное перераспределение земли в пользу сильных кланов, особенно в Северном Китае. Чжу Юаньчжан был вынужден начать наводить порядок с юридического признания частного землевладения, возникавшего стихийно, путем захвата. Однако земля сохранялась за новыми держателями только при условии ее обработки. Те же условия требовали постоянного контроля государства за размерами землевладения, иначе была бы подорвана вся налоговая система, а следовательно, и государственные финансы. Минский период характеризовался резким ужесточением наказаний за попытки крестьян «уйти с земли», даже бежать в соседний уезд, репрессиями против бродячего люда. Чжу Юаньчжан дважды производил детальные переписи земель и их владельцев. Все эти работы требовали огромных усилий аппарата, но их нужно было регулярно проводить, потому что и состав семей, и размеры землевладения быстро менялись. В итоге в Китае утвердилась система, сочетавшая государственное и частное землевладение при сохранении государственного контроля над частным сектором. Это способствовало увеличению площади обрабатываемых земель и росту урожаев зерновых.

Минский период завершил постройку государственных и идеологических институтов, типичных для китайского императорского правления на этапе позднего средневековья. Новая династия восстановила в качестве государственной идеологии ортодоксальное конфуцианство в его чжусианском (неоконфуцианском) варианте. Возродились бюрократический аппарат и система конфуцианских экзаменов для замещения чиновничьих должностей. Столицей империи стал Нанкин.

Политическая ситуация в Китае в начальный период правления новой династии во многом была связана с перипетиями прихода к власти ее основателя. Чжу Юаньчжан вошел в историю Китая как далеко не однозначная фигура. Не имея наследственных прав на престол, завоевав его в ожесточенной борьбе с многими претендентами и постоянно опасаясь покушения на свое всевластие со стороны вчерашних сподвижников, основатель династии Мин отличался крайней подозрительностью и жестокостью. Кроме этих качеств, новому китайскому монарху были присущи мстительность, лицемерие, пренебрежение к «ученому» сословию, и, прежде всего, непомерное властолюбие, которое он удовлетворял, превратившись в тирана. Главное средство укрепления своей власти Чжу Юаньчжан видел в терроре. Его правление стало временем массовых репрессий.

Изображая из себя конфуцианца, Чжу Юаньчжан на деле был убежденным легистом. «Я не могу без жестокости умиротворить Срединное государство» – эти слова стали лозунгом его правления. Гонения обрушились на чиновничий аппарат, титулованную знать, старые военные кадры. Они проводились кампаниями, в каждую из которых подвергались репрессиям десятки тысяч человек. Аресты, судилища, жестокие пытки, казни, тяжкие физические наказания и ссылка на каторжные работы стали обычными явлениями.

В правление Чжу Юаньчжана не прекращалась междоусобица различных придворных группировок, возвысившихся после изгнания монголов. Как показывает история – это болезнь любой поднимающейся власти. В одном лагере были военные, которые своими заслугами на поле брани обрели титулы, земли и власть, в другом – новая имперская бюрократия, прочно встававшая на ноги, обретавшая мускулы и становившаяся самодостаточной силой. Усиление госаппарата оборачивалось фактическим ослаблением реальной власти монарха и его роли. Доверяя только своим ближайшим родственникам, Чжу Юаньчжан пытался создать своего рода альтернативу традиционной администрации, противопоставить ей удельных властителей, которыми становились многочисленные сыновья императора.

В этой ситуации проявилось еще одно качество первого императора Мин – политическая изворотливость, умение играть на противоречиях враждующих сил, в частности, между военными и штатскими,  добиваясь физической ликвидации или ослабления тех лиц, которые приобретали чрезмерный вес в делах империи. Например, обвинив в заговоре и измене, он казнил своего «левого» (т.е. старшего) канцлера Ху Вэйюна, который управлял политическими делами империи и по своему весу в государственной иерархии фактически сравнялся с императором. Всего в результате «заговора Ху Вэйюна» было репрессировано 30 тысяч человек. После этого Чжу Юаньчжан ликвидировал посты канцлеров и подчиненный им Дворцовый секретариат (Чжуншушэн), запретив когда-либо их восстанавливать. Тем самым он оборвал тысячелетнюю традицию существования при императорском дворе официальных лиц, в какой-то мере разделявших с императорами руководящие функции.

Чжу Юаньчжан последовательно уничтожал не только штатских сановников и титулованную знать, но и видных военачальников – своих вчерашних сподвижников. Он собственноручно отравил прославленного полководца империи Сюй Да, которому  был обязан восшествием на престол (в 1368 г. тот захватил Пекин и изгнал последнего монгольского императора). А через 20 лет, в 1393 г. возникло «дело Лань Юя», выдающегося полководца эпохи Мин, которого также обвинили в подготовке заговора против императора. Лань Юй, его семья, весь его род и соратники (более 15 тыс. человек) были казнены.

Для судилищ и расправ в 1382 г. при дворе императора было создано специальное военизированное подразделение – «парчовая стража», или «стражи в парчовых халатах». Это была тайная полиция, которая подчинялась только императору, своего рода китайская инквизиция. Вскоре был обнародован императорский указ, поощрявший в обществе всеобщую слежку и доносительство. Главной задачей созданной организации помимо охраны императора была тайная охота на политических диссидентов, которых именовали «ворами», «разбойниками», «изменниками». Все они подлежали тайному аресту, допросам и изощренным пыткам. Чжу Юаньчжан не щадил даже родственников – он приказал засечь плетьми до смерти одного своего племянника и отравить другого. Не исключено, что первый минский император страдал серьезным психическим заболеванием. Со временем у Чжу Юаньчжана возникла мания преследования, побуждавшая его наносить упреждающие удары по всем подозреваемым.

Поражают масштабы предпринятых в его правление репрессий. По мнению некоторых историков, за годы его пребывания у власти (Чжу Юаньчжан умер в 1398 г.) по его приказу были казнены несколько сотен тысяч человек разного социального положения. Особую неприязнь он проявлял к представителям «ученого» сословия («шэньши»). За тридцать лет своего правления Чжу Юаньчжан осудил более трехсот обладателей высшей ученой степени (цзиньши) и «студентов» столичной академии Ханьлинь, приговорив их к смерти или ссылке. Монарх-садист любил лично наблюдать за пытками арестованных. Даже в стенах императорского дворца практиковалось так называемое «битье палками при дворе» (чаще всего до смерти) под наблюдением придворных чиновников. Можно считать, что это была деспотия, которую по масштабам репрессий и силовому утверждению вертикали власти не знала средневековая Европа.

Конечно, методы, которыми Чжу Юаньчжан утверждал свою деспотическую власть, выходили за рамки традиционно конфуцианского стиля управления империей. Впрочем, аналогичный деспотизм проявлял уже первый китайский император – Цинь Ши-хуанди. Атмосфера террора, посредством которого Чжу Юаньчжан утверждал свою диктатуру, наложила характерный отпечаток на политическую жизнь страны в период династии Мин. Сохранялись тайные службы (в XV в. было даже создано два дополнительных подразделения типа «парчевой стражи»), практиковались беспорядочные наказания и казни, произвол императоров. Исторически сложившаяся политическая культура китайцев допускала смешение политических и этических категорий и была достаточно гибка, подвижна и многообразна, чтобы соображениями морали можно было демагогически оправдывать все что угодно. С одной стороны, – провозглашались высокие конфуцианские принципы (император – отец общества), а с другой – применялись любые недостойные методы для утверждения вертикали имперской власти.

Смерть Чжу Юаньчжана вызвала очередное ожесточение борьбы внутри правящего лагеря. На престоле оказался его внук, пятнадцатилетний мальчик Чжу Юньвэнь (девиз правления «Хуй-ди» – «Добрый император»), при котором дала о себе знать реакция на террористическое правление его деда. Новый император даже провозгласил свое желание «/во внутренних делах/ изменить систему». Советники Чжу Юньвэня рекомендовали ему реализовать конфуцианский постулат об определенной ответственности монарха перед чиновниками и народом, улучшить положение народа посредством уменьшения неравенства и т.п. Однако попытка перестройки имперского государственного аппарата путем упразднения уделов, розданных Чжу Юаньчжаном своим ближайшим родственникам, вызвала ответное возмущение удельных правителей – открытый мятеж против правительства. Началась междоусобная гражданская война, в которой победил сын Чжу Юаньчжана, удельный князь Чжу Ди (его удел Янь находился на севере с центром в Пекине). Двинувшееся на юг вдоль Великого канала войско Чжу Ди не встретило большого сопротивления. На кораблях, под бой барабанов и звуки флейты оно переправилось через Янцзы и в короткий срок овладело столицей империи Нанкином. Императорский дворец сгорел, а Чжу Юньвэнь исчез. По слухам, он потом стал монахом и еще долго жил в одном из монастырей (правда, какой-то труп был похоронен в Нанкине как якобы тело императора). Так в 1403 г. Чжу Ди стал императором (1403 – 1424).

Новый минский император предпринял шаги для обуздания удельных правителей, но сохранил сложившуюся структуру бюрократического аппарата и методы комплектования чиновничества, в частности трехступенчатую систему экзаменов на чин. Были приняты меры для комплектования регулярной армии, численность которой достигала от 1 до 2 миллионов. Сохранялись и военные поселения, т. е. поселения крестьян, которые считались наследственными солдатами. В отличие от многих других стран Востока, армия не строилась по феодальному принципу – из отрядов вассалов, а состояла только на государственной службе.

При Минах окончательно сформировалось привилегированное сословие правящих кругов империи в лице «ученых» – шэньши. Верхушка общества состояла из родственников правящего императорского дома Чжу. Правящее семейство Чжу чрезвычайно увеличилось, достигнув в начале XVII в. вместе с родней по женской линии и евнухами 150 тысяч человек. На их содержание уходила немалая часть государственных доходов.

Крупной политической акцией при Чжу Ди было перенесение в 1420 г. столицы империи в Пекин. Завершился, таким образом, длительный процесс превращения одного из второстепенных политических центров, каким был Пекин в древности, в столицу всего Китая. И хотя с политическим обособлением Южного и Центрального Китая от Северного было покончено, явные различия в развитии этих двух частей китайской империи сохранились.

Оставаясь в рамках чисто китайских этнических границ, молодая империя стремилась продемонстрировать соседям свою силу, укрепить авторитет и по возможности установить с ними даннические отношения. Минская империя безоговорочно восприняла традиционную китайскую концепцию универсальности власти императора и вассалитета всех зарубежных стран. Продолжая рассматривать себя как цивилизационный центр мира, окруженный «варварской» периферией, Китай по-прежнему строил свои международные отношения строго по вертикали – от высшего к низшему, т. е. на основе двойной системы координат.

Во внешней политике важной задачей империи Мин было предотвращение возможности нового монгольского завоевания страны. Чжу Ди предпринял несколько походов в Монголию, но не с целью захвата ее территории, скорее, для ослабления возможного противника. Как обычно в своей международной практике, Китай использовал междоусобную борьбу среди монгольской знати, выступая на стороне одних против других, как и предписывал древнекитайский стратегемный постулат: «и и чжи и» – «использовать одних варваров против других варваров». Важным военным успехом Мин стал также разгром у берегов Ляодуна японских пиратов, которые грабили побережье Китая и мешали его торговым связям и китайской активности на море. Однако попытки Мин развернуть свою экспансию в южном направлении, в частности навязать свою власть Вьетнаму и ряду стран Юго-Восточной Азии, окончились неудачей.

Важным событием Минской эпохи в истории Китая стал его выход на международную арену. При Чжу Ди были организованы дальние морские экспедиции, которые должны были продемонстрировать могущество империи и весомо подкрепить китаецентристскую концепцию. Всего за сравнительно короткий срок, с 1405 по 1433 гг., было организовано 7 крупных морских военно-торговых экспедиций, в которых участвовало 40-60 больших кораблей водоизмещением в 1500 т, вмещавших до 30 тыс. солдат, матросов, ремесленников, купцов и писцов. Первую экспедицию возглавлял близкий к императору евнух Чжэн Хэ, – чжурчжэнь по этническому происхождению (1371 – 1435), считавшийся «главным послом» китайского монарха и адмиралом. Китайский флот посетил о-ва Яву, Цейлон, порты Южной Индии, Аравию, о-в Мадагаскар и Восточную Африку (всего более 30 стран). Стоит отметить, что китайцы не пытались устанавливать свой контроль над этими территориями и даже не оставляли там своих представителей. Они вполне удовлетворялись тем, что местные правители радушно встречали минских представителей, обещая прислать в Китай послов с подарками. Правда, на Яве минские посланники попытались поставить стелу с выбитой на ней надписью от имени императора Чжу Ди, который якобы помог основать там государство в числе многих «во всех четырех странах света, которые спешили стать (его) вассалами и покориться». Аналогичную акцию минский император предпринял и на севере: в 1413 г. в район низовьев Амура была направлена военная экспедиция под руководством дворцового евнуха Ишихи (сам он не был китайцем, а, как и Чжэн Хэ, тоже чжурчжэнем) с целью установления политического влияния Мин в регионе. Близ устья Амура (в 100 км вверх по течению) была установлена стела с высеченной на ней надписью на китайском, монгольском и чжурчжэньском языках (так называемая Тырская стела). Рядом был даже возведен буддийский храм Юннинсы (Храм Вечного Покоя) в честь бодхисатвы Гуаньинь. Через несколько лет храм был разрушен местным населением, и для приведения местных племен к покорности в 1433 г. минский император организовал очередную экспедицию, которая восстановила храм на Тырском утесе и поставила новую стелу, но с текстом уже только на китайском языке. Однако Приамурье было слишком удалено от административных центров минского Китая и сохранить политическое присутствие в этом районе китайским властям не удалось.

После посещений китайскими мореходами разных стран – некоторые из них, а именно из Юго-Восточной Азии, по собственному почину стали снаряжать «посольства» в Минскую империю. Тогда же, в начале XV в., китайское правительство разослало по сухопутным путям миссии, сходные по своим целям с задачами морских экспедиций. В частности, такие миссии отправились в Среднюю Азию и даже в Индию, правда, они достигли гораздо меньшего успеха, чем морские. Во взаимоотношениях с зарубежным миром минские правители по-прежнему руководствовались традиционной китайской доктриной «предопределенного сюзеренитета» (универсальной монархии), стремясь всячески подчеркнуть данническую, иными словами, вассальную зависимость других стран от Китая. Например, император Чжу Ди в послании японскому сегуну Есимицу, оформленном, как и все послания за рубеж китайских монархов того времени, в виде императорского указа особого типа, удостоил сегуна титула «ван» (правитель) Японии, желая таким образом подчеркнуть его зависимость от Китая. Обращаясь к сегуну как к своему подданному, китайский император предписывал ему меры борьбы с японскими пиратами, грабившими в то время китайское побережье. «Ваша служба нашему трону, – говорилось в указе, – будет не только высоко оценена и отмечена в наших летописях, но и /будет/ почитаться потомством… Это дело настоящим поручается Вам Вашим императором». Со временем, особенно в связи с ослаблением Минской империи, подобные приемы китайской дипломатии начали встречать все более резкий отпор со стороны внешнего окружения Китая.

 Заморские экспедиции, организованные Чжэн Хэ, знаменовали своего рода всплеск внешнеполитической активности династии Мин. Неудивительно, что в связи с ухудшением финансового положения империи визиты китайских кораблей в другие страны были сочтены слишком дорогостоящими и прекращены. Более того, в 1436 г. строить новые суда было запрещено. С 30-х годов XV в. в политике Мин начали проявляться изоляционистские тенденции. С середины этого же столетия международные позиции империи стали слабеть, а в XVI веке. в Китае были даже предприняты попытки вообще закрыть страну для внешнего мира.

Вскоре после того как были свернуты южные походы, над империей Мин нависла угроза с запада, отвлекшей часть ее сил. На этот раз империя опасалась западно-монгольских кочевников-ойратов, объединившихся в самостоятельное ханство, которое желало расширить свои земли. В 1449 г. ойраты наголову разбили минское войско, осадили Пекин и даже захватили в плен императора. Возникла реальная перспектива очередного падения китайской династии и очередного воцарения «варваров». Империю спасли внезапная смерть ойратского хана, распри в стане монгольских правителей и героическая защита минской столицы. Границы империи – северо-западные (нападения монголов) и северо-восточные (чжурчжэни) оставались беспокойными рубежами Китая.

В первой трети XV в. империя Мин достигла расцвета и пика своего могущества. Затем происходит постепенное ослабление императорской власти, обостряется финансовое положение страны, повышаются налоги. Вместе с ними растут расходы на строительство дворцов и прочие излишества императоров и знати. Должности стали продаваться – в обход экзаменов. Царили беззаконие, казнокрадство, лихоимство, взяточничество. Бюрократическая структура к концу династии Мин подверглась сильной коррозии. Правда, центральному правительству до поры до времени удавалось удерживать уделы, розданные еще Чжу Юаньчжаном своим ближайшим родственникам (бюрократическая модель империи, созданная при Сун, не утратила свою эффективность). Однако когда негативные явления умножаются и начинают перерастать в качественные изменения, происходит нарушение определенного структурного баланса, т. е. стабильность любого режима. В случае с правлением Мин это нарушение выражалось в разрастании слоя аристократии – родственников императора и вельмож, обладавших наследственными титулами знатности; в расхищении государственных земель, росте крупного частного землевладения, в широком распространении арендных отношений и личной зависимости крестьян. При дворе то падает, то снова набирает силу влияние евнухов, особо приближенных к персоне императора.

В связи с этим стоит рассмотреть вопрос о том, проводились ли реформы и была ли оппозиция при Минах. Высокопоставленные конфуцианцы пытались воздействовать на императора единственным доступным для них способом – подачей докладных записок и петиций. Идеологическим центром реформаторов служила императорская академия Ханьлинь, которая уже упоминалась выше. Они довольно смело разоблачали все пороки, проистекавшие от разложения имперской системы, но, как и в прошлом, последовательно настаивали на укреплении государства и его контрольных функций. Наряду с этим они предлагали сократить расходы двора, императору вести скромную жизнь в соответствии с конфуцианскими принципами и даже сократить чиновничий аппарат. Они настаивали на необходимости, прежде всего, заботиться о развитии сельского хозяйства и меньше внимания уделять торгово-ремесленным отраслям экономики. Конечно, после смерти Чжу Юаньчжана минские императоры перестали казнить подававших петиции чиновников за неправильное употребление в их документах каких-то иероглифов. Однако попытки реализации тех или иных реформаторских проектов на протяжении XVI в. кончались провалом или все предложения оставались на бумаге.

В начале XVII в. очередные реформаторские усилия предприняла новая группа «ученых» из числа преподавателей-конфуцианцев Дунлиньской академией. Выступая за государственный контроль над землевладением, они предлагали снизить налоги и повинности, не препятствовать частной инициативе в торговле и производстве, отменить ряд государственных монополий. Дунлиньцы, безусловно, выражали некоторые прогрессивные тенденции, которые могли бы в случае их реализации вывести Китай на путь определенных перемен.

Сторонники реформ возлагали свои надежды на наследника престола Чжу Чанло. В 1620 г. он занял трон и в течение нескольких месяцев своего правления (под девизом Тай-чан, храмовое имя Гуан-цзун) успел назначить многих дунлиньцев на государственные должности. Им удалось сместить некоторых вельмож, противников перемен, отменить налоги на горные рудники (этими средствами распоряжались евнухи) и даже провести перепись налогоплательщиков (кстати, последнюю в истории императорского Китая). Однако прогрессивному императору, когда он заболел, подсунули отравленную красную пилюлю, от которой Гуан-цзун умер (эпизод, известный в китайской традиции как «история с красной пилюлей»). В дальнейшем реформы были свернуты, а с дунлиньцами начались массовые расправы. Зачастую последующие минские императоры  самоустранялись от непосредственного ведения государственных дел, при этом придворные группирови и клики ожесточенно боролись друг с другом за власть и влияние.

Период Мин выглядит как довольно благополучный в истории Китая. Однако правители империи не проявляли склонности к реформаторской деятельности. Консерватизм и застойные черты в развитии общества проявляли себя все более очевидно. Ведь после потери надежд народа на реформы «сверху» стихийный взрыв в «низах» становился неизбежным.

Однако разложение имперской системы Мин не означало хозяйственного упадка Китая. Наоборот, ослабление жесткой административной системы стимулировало многие экономические процессы в стране. К началу XVII в. выросла товарность сельского хозяйства, увеличились площади под товарными культурами – хлопчатником, виноградом, индиго, сахарным тростником – теми, что давали продукцию на продажу в город. Началось разведение табака. Развивались и товарно-денежные отношения. Шла специализация ремесел, особенно заметная в фарфоровом производстве. При Минах производство фарфора достигло громадных масштабов. Центром изготовления фарфоровых изделий стал Цзиндэчжэнь (его население к концу эпохи Мин приближалось к 1 миллиону). Прекрасная фарфоровая посуда, чаще всего расписанная кобальтом, распространялась по всему Китаю, вывозилась за границу. С минского времени чай стали заваривать в чайниках (до этого – в чашках). Новый импульс получило развитие шелкоткачества. Больше становились города и увеличивалось их население. Города – миллионники уже не были редкостью. Они росли не только благодаря расцвету ремесленного производства, но и в результате обезземеливания части крестьянства. В казенных и частных мастерских начал применяться наемный труд.

Период Мин, наряду с эпохой Хань, стал одним из самых длительных в истории китайских императорских династий, обеспечивших стране относительную стабильность и подъем национальной культуры. С точки зрения идеологии в обоих случаях доминировала, правда, с некоторыми модификациями, конфуцианская идеология. Хотя выдающийся философ минского времени Ван Янмин (1472 – 1529) и оспаривал некоторые положения неоконфуцианства (чжусианства), под влиянием определенных постулатов даосизма и буддизма, он оставался по сути конфуцианцем. В Пекине продолжилось сооружение выдающихся памятников – императорского дворца Гугун во Внутреннем городе, ансамбля Храма Неба (Тяньтань) и комплексов погребений императоров Минской династии – Шисаньлин («Тринадцать могильных курганов»)

Гугун («Древний дворец») – принадлежит к шедеврам мировой культуры. Это огромный дворцовый комплекс на протяжении 450 лет служил резиденцией императоров династий Мин и Цин (1644 – 1911). Его сооружение осуществлялось в 1406 -- 1420 гг. по указу императора Чжу-ди, который столь грандиозным строительством ознаменовал свое восхождение на императорский трон и перенесение столицы империи в Пекин. Дворцовый ансамбль насчитывает 9 тысяч строений – павильоны, которые использовались как тронные палаты, дворцовые залы и бесчисленные беседки, служебные и хозяйственные помещения. С ворот Тяньаньмынь («Ворота небесного спокойствия»), служащих главным южным выходом из дворца, оглашались указы императора. Во время чтения указов военные и гражданские чиновники стояли на коленях лицом к северу. После оглашения указы опускались с башни ворот в клюве деревянного позолоченного феникса, помещали в паланкин, украшенный изображением дракона, и отправляли в министерство церемоний, откуда копии его рассылали по всей стране.

Храм Неба являлся священным местом, где император – Сын Неба (Тянь цзы) – ежегодно в день зимнего солнцестояния совершал «великое жертвоприношение» Небу. Основное сооружение Храма Неба – Храм моления об урожае (Циняньдянь) – являет собой замечательный образец средневекового зодчества. Сложный ритуал жертвоприношений должен был показать подданным, что император является наместником верховного владыки на земле и от него зависит благополучие людей.

Комплекс Шисаньлин сложился на основе давних традиций, восходящих еще к периоду Хань. Каждое погребение представляло собой модель своеобразного города с торжественной дорогой, воротами, башнями и дворцом, расположенным под могильным холмом. Стражи усопших – 18 парных каменных фигур животных (львов, верблюдов, слонов, единорогов, лошадей), фантастических птиц и людей (воинов и сановников) – обрамляют с двух сторон подступы к погребениям.

В исторической памяти народа минская эпоха связана также с появлением выдающихся произведений китайской классической прозы – романов «Троецарствие» (Саньго яньи – о перипетиях междоусобной борьбы после распада Ханьской империи), «Речные заводи» (Шуй ху чжуань – история деяний благородных разбойников сунского времени), «Путешествие на Запад» (Си ю цзи – о паломничестве монаха Сюань Цзана в Индию за «священными» книгами»), наконец, «Цзинь, Пин, Мэй» («Цветы сливы в золотой вазе») – произведения, посвященного разоблачению испорченности высшего общества и описанию человеческих страстей.

Шестнадцатый век ознаменовался еще одним важным событием в китайской истории. Западноевропейские мореходы, торговцы и колонизаторы открыли и освоили морской путь в Китай. Из-за того что в свое время было прекращено морское продвижение Китая на Запад (экспедиций Чжэн Хэ) и введен строгий запрет на всякие сношения с заморскими странами (фактически отказ от морской торговли), получилось так, что инициатором установления первых морских связей с Китаем выступила Европа. Первыми на Дальний Восток прибыли португальцы. В 1516 г. к китайским берегам подошел португальский корабль под командованием Рафаэля Перестрелло (итальянца по происхождению). В следующем году прибывший на португальской эскадре посол Томе Пиреш отправился в Пекин с целью получить право на организацию торговой фактории в пров. Гуандун. Миссия не удалась, но в 1557 г., подкупив местные власти, португальцы сумели получить в свое распоряжение порт Макао (Аомэнь). Так от Китая была отторгнута первая территория (возвращена только в конце XX в.), ставшая базой для дальнейшего проникновения в страну европейцев.

Вслед за Португалией у берегов Китая появились Испания, Голландия, Англия. В 1624 г. голландцы захватили южную часть о-ва Тайвань. Правда, их попытки проникнуть на побережье континентального Китая не удались. Почти одновременно с голландцами у Гуанчжоу появились англичане, которые, начав бомбардировку порта, добились права вести торговлю с Китаем. Однако на том этапе попытки европейцев глубоко проникнуть в самодостаточную экономику Китая не увенчались успехом.

Заслуга установления прямых сухопутных связей между Европой и Китаем выпала на долю России (тогда еще – Московского государства). В XVII в. русские, продвигаясь на восток через Сибирь, дошли до рубежей Китая. В мае 1618 г. томский казак Иван Петлин с товарищами вышел из Томска и через три месяца странствий по степям Западной и Южной Монголии достиг Пекина. В своих записках Петлин отметил многолюдность китайских городов, обилие товаров на рынках, опрятность, чистоту людей и их, по его мнению, сравнительно с монголами, невоинственность. Правда, из-за отказа совершить церемониал коленопреклонения (коутоу) перед императором Ван Ли (его храмовое имя Шэнь-цзун) и отсутствия даров землепроходцы из России не были допущены к верховному правителю Китая. Китайская сторона ограничилась тем, что передала с русским посольством грамоту минского императора, в которой русским «разрешалось» торговать с Китаем.

В конце XVI в. в Китае начали появляться и оседать христианские миссионеры из различных стран. Прибывший в Китай через Гуанчжоу итальянский иезуит Матео Риччи (1552 – 1610) в 1601 г. перебрался в Пекин и достиг там большого влияния при императорском дворе. Он прожил в Китае 28 лет, вплоть до своей смерти, и внес большой вклад в изучение этой страны европейцами. М. Риччи, в совершенстве овладевший китайским языком и, по существу, ставший «ученым» – шэньши, был первым, кто перевел китайские классические тексты и познакомил европейцев с именем Конфуция и его трудами. Большое влияние на знание европейцев о Китае оказала публикация в 1615 г. дневников М. Риччи, переведенных на латынь и вскоре появившихся на французском, немецком, испанском, итальянском и английском языках. Он стал одним из первых пропагандистов европейской науки в Китае. Им и сотрудниками его миссии  были переведены на китайский язык некоторые базовые произведения западной цивилизации, как то: «Элементы» Евклида, книги по математике, астрономии, гидравлике, отдельные части Библии.

Активная деятельность миссионеров продолжилась и в период правления Цинской династии (XVII -- XIX вв.). Цинские императоры, особенно Кан-си, проявляли интерес к информации о достижениях европейской науки, о европейских государствах, их политике, положении дел в мире. Иногда европейцев даже привлекали к исполнению важных государственных обязанностей, в частности, к дипломатической деятельности (по поручению Кан-си миссионеры участвовали в переговорах с русскими послами в Нерченске в 1689 г.). Однако цинские правители подозрительно относились к проповеднической деятельности чужеземцев, усматривая в ней подрыв устоев традиционного общественного и государственного порядка Китая, и всячески ее ограничивали. Переодические попытки папского престола добиться разрешения на свободу проповеди для своих миссионеров и на обращение подданных Сына Неба в христианство вызывали раздражение при дворе.

В целом деятельность европейских миссионеров в Китае (к ним, кстати, следует отнести и появившихся позже, в XVII в., российских проповедников, представителей Российской Духовной миссии в Пекине), способствовавших контактам и взаимному влиянию разных культур и цивилизаций, следует оценить, на наш взгляд, положительно.

…Таким образом, к началу XVII в. европейцы вплотную приблизились к китайским границам. Правда, плоды этого соседства сказались и были осознаны обеими сторонами лишь два столетия спустя.

Последняя китайская императорская династия Мин развалилась и пала в результате одновременного воздействия двух факторов – очередного мощного повстанческого движения, потрясавшего империю на протяжении двух десятилетий (1628 – 1647), и очередного «варварского» нашествия чжурчжэньских племен, принявших в начале XVI в. новое общее этническое имя – маньчжуры. XVII век оказался одним из самых драматичных в истории Китая.

Стихийное выступление обездоленных низов, начавшееся на Севере в провинции Шэньси, с годами приобрело форму более или менее организованного повстанческого движения под руководством Ли Цзы-чэна (1606 – 1646), сына шэньсийского земледельца. Это было выступление против династии, которое охватило огромную территорию, миллионы людей. В 1644 г. восставшим удалось даже захватить столицу провинции г. Сиань, где повстанческий вождь Ли Цзы-чэн был провозглашен императором новой династии Да Шунь («Великое послушание»). Новый император разрешил грабить город три дня, но потребовал, чтобы затем был установлен твердый порядок. Повстанцы раздавали населению имущество богачей, обещали отменить все налоги, призывали чиновников и шэньши становиться на сторону народа. Вслед за тем восставшие подошли к Пекину и после двухдневной осады заняли минскую столицу. Все 10 тысяч евнухов бежали из Запретного города. Последний император династии Мин – Чун-чжэнь, вступивший на трон в 1628 г. (храмовое имя Сы-цзун), выбежал из дворца и повесился в парке.

Таким образом, Минская династия пала под ударами очередной крестьянской войны. Выйдя из недр такой же войны, династия, в конце концов, этой же стихией и была низвергнута – своего рода «традиционализм» китайских династийных историй. Но и Ли Цзычэн не мог чувствовать себя хозяином положения, пока у Великой китайской стены стояли главные силы Восточной армии Минской империи во главе с военачальником У Сань-гуем (1612 – 1678), сосредоточенные там для отражения нашествия чжурчжэней-маньчжуров.

Борьба между минским государством и новой внешней силой – маньчжурской державой разворачивалась параллельно с народным повстанческим движением. Основатель маньчжурского могущества хан Нурхаци (1559 – 1626) объединил ряд чжурчжэньских племен и, прекратив посылать дань Пекину, освободился от минской зависимости. Своей династии он дал имя Цзинь («Золотая») в память о чжурчжэньской империи XII – XIII вв. Маньчжурам удалось создать мощную военную организацию – «восьмизнаменную» армию (8 соединений со знаменами разного цвета), главной силой которой была тяжело- и легковооруженная конница. Вскоре после смерти Нурхаци его наследники, захватив южную Монголию и сделав своим вассалом корейского правителя, начали серию опустошительных походов на Китай. Уже в 1629 г. они прорвались за Великую Китайскую стену, создав непосредственную угрозу империи. Правда, шел год затмения солнца, так что китайцы были подготовлены к худшему…

Крестьянским повстанцам не удалось договориться с минскими военачальниками о совместной борьбе с маньчжурами. У Сань-гуй не признал Ли Цзы-чэна новым императором и отказался подчиняться руководителям новой династии Да Шунь. Помимо изначальной вражды к повстанцам, он был движим и личной неприязнью: один из повстанческих вождей в Пекине взял в свой гарем его любимую наложницу; кроме того, в руках повстанцев находился его отец. Оказавшись между двух огней, У Сань-гуй отдал предпочтение союзу с наступавшими «варварами» против восставшего народа, заключив с маньчжурскими правителями тайный договор. Прибыв в маньчжурскую ставку, он принес малолетнему маньчжурскому императору клятву верности и даже сбрил спереди голову в знак перехода в цинское подданство. Впрочем, китайским правителям было не привыкать к такого рода соглашениям. Вспомним, как в X в. пошел на уступку племенам киданей основатель династии Поздняя Цзинь Ши Цзин-тан; как Цинь Гуй в период Южных Сун (в начале XII в.) вел переговоры с предками маньчжуров – чжурчжэнями о сохранении императорского трона за представителем китайской знати; наконец, как был заключен союз с монголами для разгрома империи Цзинь в XIII в. Нельзя исключить, что такого же рода планы зрели и в головах минских военачальников, рассчитывавших с помощью маньчжуров подавить повстанцев, договорившись с «варварами» о сохранении в Пекине китайской династии c надеждой на то, что в дальнейшем они будут «переварены» в котле китайской культуры. У Саньгуй рассчитывал, обманув маньчжуров, первым войти в столицу и посадить на трон в Пекине малолетнего наследника минского престола под личной опекой. Подавить повстанцев в конечном счете удалось, но сохранить минскую династию – нет.

27 мая 1644 г. у Великой Китайской стены состоялось генеральное сражение повстанческой армии Ли Цзы-чэна с  объединенными силами У Сань-гуя и маньчжуров. Поражают масштабы побоищ того времени – в сражении у Шаньхайгуаньского прохода, открывавшего дорогу на китайскую равнину, участвовало до 400 тысяч человек. Судьбу сражения решила 200-тысячная тяжеловооруженная маньчжурская конница, ударившая во фланг повстанцам (маньчжуры, судя по всему, изучили трактат Сунь-цзы). Ли Цзы-чэн отступил, оставив Пекин. Столица Мин была занята, но не войсками У Сань-гуя, а  маньчжурами.

В октябре 1644 г. на китайский престол был возведен маньчжурский император Фу Линь (храмовое имя Ши-цзу, девиз правления – Шунь-чжи, 1644 – 1661). Маньчжуры объявили свой режим династией Цин («Чистая») и удерживали господство над Китаем два с лишним века (1644 – 1911).

Для окончательного завоевания материкового Китая маньчжурами потребовалось еще не одно десятилетие. Фактически они завоевывали страну руками своих китайских пособников. Маньчжурские «знаменные» подразделения, как правило, шли позади войск полководцев-изменников, наблюдая за их действиями. Лишь в 1663 – 1664 гг. новым Цинским правителям удалось подавить последние очаги антиманьчжурского сопротивления в Сычуани. Только к 1684 г., сокрушив выступление «трех князей-данников» (война против Цин их бывших китайских соратников во главе с У Сань-гуем) и захватив о-в Тайвань, маньчжуры окончательно утвердили свое господство над Китаем.

Надо отдать должное и умелой демагогии завоевателей. Новые маньчжурские управители заявляли, что цель государства Цин состоит в наведении порядка и «спасении народа от страданий», причиненных «разбойниками Чуан-вана», т. е. повстанцами. Цинские войска якобы не завоевывают, а вырывают страну из рук «разбойников», выводя Китай из кризиса. Позже, обретя власть в Пекине, маньчжуры демонстративно заковали в цепи дерево, на котором повесился последний минский император Чун-чжэнь, «в наказание» за то, что оно погубило императора.

Придя к власти, маньчжуры объявили себя сторонниками конфуцианства. Впрочем, вместе с тем маньчжуры внедряли и свой символ покорности населения новым завоевателям, заставляя китайцев брить спереди голову, по маньчжурскому обычаю оставляя сзади косу. Существовали и другие формы унижения достоинства китайцев – например, оскоплению подвергались только китайцы (в наказание за что-либо или для пополнения корпуса евнухов при императорском дворе).

Крестьянская война и маньчжурское завоевание имели тяжелые последствия для Китая. Особенно сильно пострадал Север. Заметно сократилось население Китая. За 40 лет, с 1623 по 1660 г., по некоторым данным, было убито более 10 млн. человек (более 10% населения), кроме того, многие миллионы умерли от голода, эпидемий и стихийных бедствий. Обширные площади пахотных земель превратились в пустоши.

Вывод страны из социально-экономического упадка стал важнейшей задачей новых завоевателей Китая. Цинское правительство взялось за активное восстановление земледелия – распашку пустошей, возвращение беженцев, которым отдавали во владение бесхозные поля и даже ссужали средствами на приобретение семян. Новые власти пытались наладить восстановление разрушенных и строительство новых ирригационных сооружений. Для этого отпускались средства, временно отменялись некоторые налоги, вводился режим экономии по многим статьям. Новое правительство простило все недоимки по налогам и упорядочило их сбор. В 1724 г. при императоре Инь Чжэне подушный налог был слит с поземельным, и ставки общего налога были зафиксированы. В целом Цинам удалось установить фискальный и полицейский контроль над основной массой населения.

Важнейшим сдвигом конца XVII – начала XVIII в. было то, что на большей территории Китая исчезло насильственное закреплениие крестьян за хозяйствами крупных землевладельцев (т. е. своего рода крепостничество) (крепостничества в том виде, в каком мы знаем его по истории России, в Китае не было). Этому процессу, начавшемуся еще при династии Мин, способствовал рост товарно-денежных отношений, сопротивление крестьянства эксплуатации, наконец, малый размер земельных участков при обилии рабочих рук. Владелец земли не нуждался в насильственном закреплении за ним рабочей силы, так как она всегда была ему гарантирована. Но одновременно при новой власти стало процветать рабство. Рабов мог иметь и любой богатый человек и любой «знаменный» маньчжур. Были восстановлены трудовые повинности крестьян, отмененные при Мин, введена полицейская система круговой поруки баоцзя.

По существу, маньчжурское завоевание гораздо меньше, чем монгольское, привело к разрушению внутреннего строя Китая. Еще до завоевания маньчжуры были знакомы с китайской культурой и государственностью. Устранив минскую верхушку в лице придворных сановников и удельных князей, новые правители стремились опереться в основном на ханьских землевладельцев и шэньши. И хотя в стране порой появлялись отдельные очаги патриотических антиманьчжурских выступлений, в целом им удалось наладить управление страной под своим началом. Маньчжурам помогло, как бы это ни обидно прозвучало для китайской стороны, отсутствие у китайцев в общегосударственном масштабе чувства патриотизма и ощущения национального единства. Да его в то время просто и не могло быть. Еще раз подчеркнем, что маньчжуры завоевывали Китай с помощью китайцев, так называемых «зеленознаменных» войск. Маньчжуры, хотя бы просто из-за своей малочисленности, не смогли бы наладить управление созданной ими империей, не опираясь на ханьский бюрократический аппарат. В свою очередь ханьская верхушка, пойдя на сотрудничество с маньчжурской династией Цин ради самосохранения, считала, что в сложившейся ситуации линия на послушание «варварам» послужит долговременным интересам Китая. В результате Цинская империя просуществовала довольно долго.

На самой вершине государственной пирамиды, естественно, стоял император-маньчжур. Как и минские императоры, он считался Сыном Неба, правившим Вселенной по воле Неба, т. е. священной особой. По китайской традиции его также именовали по избранному им девизу правления, а его личное имя нельзя было упоминать даже приближенным.

Повседневная жизнь и официальные мероприятия цинского двора подчинялись строгому церемониалу. В обществе, разделенном ритуальными установлениями на жесткие социальные группы, императорская семья и члены императорского клана занимали самое высокое положение. Император был средоточием власти. Помимо решения повседневных вопросов управления он был главным действующим лицом во всех важнейших официальных церемониях, которые проводились в императорском дворце Гугун в павильоне Высшей гармонии (Тайхэдянь). К ним относились: церемония восхождения императора на престол, бракосочетание императора, возведение в ранг императрицы и вдовствующей императрицы, объявление о начале военных кампаний и назначение военачальников, празднование Нового года, Зимнего солнцестояния и дня рождения императора. В эти дни император лично являлся в павильон Тайхэдянь, принимал поздравления чиновников и издавал соответствующие эдикты.

Маньчжуры восприняли все существовавшие в Китае атрибуты императорского престолонаследия. Ведь в отличие от стран Европы, в Китае не существовало таких регалий высшей власти, как корона, скипетр и т. д. Вместо этого умирающий или отрекающийся Сын Неба должен был передать своему наследнику вырезанную из нефрита Императорскую Великую Печать. На ее круглой или квадратной поверхности гравировались иероглифы благопожелания (о вечной жизни, процветании, благоденствии). Именно Императорская Великая Печать символизировала высшую власть в Китае.

История китайской печати уходит в глубокую древность. Первые печати выполняли роль клейма, определяющего и подтверждающего принадлежность вещи хозяину. Оттиски печатей ставили на документах и предметах быта. С течением времени печати в Китае стали символом авторитета власти. Их изготовление ценилось наравне с искусством живописи, каллиграфии, поэзии и справедливо было отнесено к культурному наследию Поднебесной.

Первая императорская печать появилась в 221 г. до н. э. при императоре Цинь Ши-хуанди, объединившего разрозненный Китай. Она была сделана из большого белого нефритового диска. По приказу видного императорского сановника Ли Сы на камне был вырезан текст из восьми иероглифов: «По велению Неба пусть (император) процветает и живет долго и счастливо». Попав затем в руки правителей династии Хань, этот камень с выгравированным на нем текстом стал Императорской Наследственной Печатью и передавался по наследству. Императорская печать символизировала Небесный мандат, т. е. легитимность власти монарха. Ее подделка каралась обезглавливанием. Во времена наступившей затем политической смуты императорская печать стала объектом постоянных интриг и борьбы за власть. В период Пяти династий и десяти царств (907-960) эта печать была утрачена. Согласно традиционной китайской историографии последний император Поздней Тан  -- Мо-ди (правил в 934-937) уничтожил ее, когда армия киданей вошла в столицу его империи. Таким образом, династии Сун, Юань, Мин и Цин не имели Наследственной печати, ведущей свое начало от правления Цинь Ши-хуанди. Это не мешало им изготавливать собственные Императорские печати, часто выдавая подделки за историческую Наследственную печать. Особую изощренность в этом проявляли императоры Цин, которые не раз отдавали приказы изготавливать подобные печати с тем, чтобы принизить значение исторической Наследственной печати. Так, в первые годы правления императора Цянь-луна в императорском дворце хранилось 39 государственных печатей с надписями на маньчжурском и китайском языках: «Драгоценность Сына Неба». Каждая императорская печать имела свое назначение и воплощала верховный авторитет императора в той или иной сфере жизни империи. Так, была особая печать для документов по военным, правовым, национальным и церемониальным вопросам. Лица из ближнего окружения императора (в частности, императрицы и наложницы), различные государственные службы и чиновники в центре и на местах имели собственные печати. Подделка официальных печатей наказывалась ссылкой или каторжными работами, а чиновника за ее потерю – снятием с должности, понижением по службе или штрафом.

Еще одним императорским атрибутом был жезл жу и -- благожелательный символ и украшение (букв. «по желанию»). Такой короткий жезл (25 см), сделанный из сандалового дерева и украшенный драгоценностями, символизировал исполнение желаний и успешные свершения. В день рождения императора чиновники обычно преподносили ему в дар наборы таких жезлов, упакованных в коробки по девять штук. Число 9 в Китае (самая большая нечетная цифра) имела счастливый смысл.

Протокол, касающийся цинского придворного облачения, являлся частью династийных административных установлений. В связи с этим костюм императора и императрицы подчинялся набору строгих правил. Традиционно в Китае императорским цветом считался желтый. Отсюда выражение «облачиться в желтое одеяние» означало -- взойти на престол. Императорское одеяние должно было символизировать высокое положение и властные полномочия, воплощать сакральный авторитет и величие. Для каждого случая (проведения церемоний, придворных приемов или праздничных дней) существовал особый вид одеяния.

При Цинах все наиболее важные дела решал Совет князей-регентов и высших сановников по общему управлению государственными делами, или Государственный совет (Цзунли шиу ван дачэнь), состоявший исключительно из маньчжурской знати. Впрочем, маньчжуры стремились проявить и определенную гибкость в управлении завоеванной империей. И это им удавалось, иначе они не удержались бы у власти более двух с половиной столетий. Так, они восстановили существовавший при Минах Императорский секретариат (Нэйгэ). Он уже состоял из равного числа китайцев и «знаменных» маньчжуров, правда, его функции были чисто исполнительные. В 1738 г. маньчжуры восстановили Военный совет (Цзюньцзичу) как тайный орган при императоре, сосредоточивший в своих руках всю полноту власти в решении наиболее важных государственных дел. Военный совет ведал армейскими делами, а также приемом представителей подвластных Цинской империи народов.

Маньчжурское правительство восприняло почти все прежние законы Минской династии, естественно, добавив положения, закрепляющие высший статус маньчжуров. Очень важно для их правления было то, что они заявили себя сторонниками конфуцианской доктрины со всеми связанными с ней атрибутами. Однако наряду с этим цинский двор урезал былую независимость чиновников Цензората, которые несли некоторые контрольные функции, запретив местной бюрократии подавать жалобы императору.

Основным главным занятием маньчжуров всегда считалась война. И, естественно, удерживать свое господство над многосотмиллионной массой китайцев вплоть до начала XX в. маньчжуры могли только благодаря военной силе. Их главной опорой были солдаты и офицеры так называемых «знаменных» войск, стоявших гарнизонами во всех важных стратегических пунктах Китая (численность «знаменных» составляла около 220 тысяч человек). Кроме маньчжуров в этой армии служили монголы и некоторые китайцы, добровольно перешедшие на сторону завоевателей (так называемые ханьцзюни). Закрепив их привилегированное положение в новой империи в качестве высшего сословия профессиональных воинов, маньчжуры превратили «восьмизнаменных» в своего рода закрытую касту, даже запретив заниматься торговлей и ремеслом. В отличие от прежних завоевателей Китая маньчжуры не ассимилировались среди местного населения, узаконив свое обособленное и привилегированное положение. Дабы не раствориться в китайской массе, маньчжуры не могли вступать в смешанные браки. Первое время никто из маньчжуров не мог взять китаянку даже в гарем.

Из китайцев набирались войска так называемого «зеленого знамени», защищавшие маньчжурское правление в Китае (по своей  численности они втрое превышали «восьмизнаменную» армию). Маньчжуры сознательно не стремились к повышению боеспособности китайских частей. Что касается бюрократического аппарата новой империи, т. е., иными словами, большинства средних и мелких должностей, особенно в провинциях и уездах, то по существу он оставался в руках китайцев. Императоры Цин сочли целесообразным сохранить в своем государстве традиционную китайскую экзаменационную систему для занятия чиновничьих должностей. Однако на высшем уровне местной администрации, т. е. императорских наместников и военных губернаторов, должности замещались, как правило, маньчжурами. Для официального делопроизводства использовался маньчжурский язык. Так постепенно складывалась цинская централизованная военно-бюрократическая система, сохранявшая в целом традиционную китайскую имперскую структуру, но уже в несколько ином оформлении. На ее вершине стоял уже цинский император (т. е. маньчжур по происхождению), окруженный маньчжурской военно-гражданской знатью, а нижнюю ступень государственной власти занимала служилая бюрократия, состоявшая в основном из китайцев.

Маньчжурскому правительству удалось на два столетия обеспечить китайскому традиционному обществу стабильность, отсрочив его гибель. XVIII столетие было временем наибольшего подъема экономики и концентрации политической мощи династии Цин. И хотя Китай оставался аграрной страной с полным преобладанием старых форм хозяйства, а его экономика явно была лишена каких-либо предпосылок для промышленного переворота, к концу XVIII в. страна производила (по данным американского политолога С. Хантингтона) треть всей мировой продукции обрабатывающей промышленности, – больше, чем любая другая цивилизация.

Завоевав Китай, маньчжурам в конце XVII – первой половине XVIII в. удалось даже выйти за пределы границ, существовавших в периоды династий Сун и Мин. Непростым испытанием для маньчжурской империи было ее единоборство с Джунгарским (Ойратским) ханством, которое Цины рассматривали как возможную основу объединения всех монголов и появление на своей северо-западной границе сильного соперника – единого монгольского государства. Монголы и чжурчжэни-маньчжуры на протяжении веков были ярыми антагонистами. За их борьбой стояли лидеры ламаистской церкви Тибета, в свою очередь мечтавшие о создании единого могущественного монголоязычного государства, опирающегося на ламаистскую иерархию.

Разгром Цинами Джунгарского ханства произошел в правление второго цинского императора Сюань Е («Синяя молния»; девиз правления – Кан-си, годы царствования: 1662 – 1722). Это был гибкий, целеустремленный политик, опытный дипломат и волевой, сильный властитель (заметим, он был современником Петра I в России и Людовика XIV во Франции). Будучи мастером внешнеполитического обмана, он, проявив себя тонким политиком старой китайской имперской школы, умело натравливал одних ойратских ханов на других, одновременно готовя свою армию для решительного удара. По существу, его полководцы проявили себя талантливыми учениками китайского военного мыслителя Сунь-цзы. Император Кан-си собрал и перебросил через пустыню Гоби 85-тысячную армию, которую лично возглавил, и, избежав долгой, изнурительной маневренной войны в монгольских степях, нанес решительное поражение ойратскому правителю Голдану (1696). В результате территории восточных монгольских земель (современных Монгольской Народной Республики и Внутренней Монголии) вошли в состав Цинской империи. Окончательно подчинить Джунгарию Цинам удалось только при преемниках Кан-си в середине XVIII в. В процессе завоевания Джунгарии маньчжуро-китайские правители почти поголовно истребили ойратское население. Вслед за этим цинский Китай завоевал Восточный Туркестан (1759). Джунгария и Восточный Туркестан были объединены в одну провинцию – Синьцзян («Новая граница»).

В конце XVII в. произошло первое столкновение между Цинской империей и Россией. Россия в процессе своего расширения достигла Амура и основала на левом берегу реки острог Албазин. Завоевав Китай, маньчжурские правители обратили свое внимание на север. Цины настаивали на уходе русских казаков из Приамурья и упорно требовали выдачи им вождей местных племен, которые приняли русское подданство.

Русское правительство царя Алексея Михайловича в середине XVII в. в связи со своим продвижением на восток (русские казаки к этому времени дошли до Приамурья) активно пыталось установить дипломатические и торговые контакты со своим новым соседом. За сравнительно короткий срок (всего 20 лет) Пекин одно за другим посетили русские посольства Ф. Байкова (1656), И. Перфильева (1660), Сеиткула Аблина (1668), наконец, Н. Спафария-Милеску (1676 – 1677).

Однако новые правители Китая по китайской традиции рассматривали покоренную ими страну как цивилизованный центр мира, окруженный «варварской» периферией. В Пекине охотно принимали торговые караваны и миссии из Московского государства, считая их целью принесение «дани», т. е. «признание» русскими царями положения «данников» маньчжурского императора как верховного правителя всего мира. Китай не имел традиции равноправных дипломатических отношений с другими странами, поэтому вопрос о посылке ответных торгово-дипломатических миссий в Москву даже не стоял. В случае приема русских послов цинским императором от них требовали подчинения обряду коленопреклонения и касания головой пола перед сидящим на троне маньчжурским владыкой (обряд «коу тоу»), что представители Московии считали для себя и своего государства унизительным. При цинском дворе русских представителей часто называли «демонами, преследующими людей» (ло ча).

Отказываясь установить дипломатические и торговые отношения с Россией, Цины стали прибегать к силовым приемам для выдавливания русских переселенцев из Приамурья. После окончательного разгрома антиманьчжурского выступления «трех князей-данников» (которые поначалу помогали маньчжурам покорять Китай, а затем обратились против них) и захвата Тайваня маньчжуры начали военные действия. Кан-си послал к Албазину свои войска, оснащенные сильной артиллерией. Для переговоров с цинским правительством было направлено русское посольство во главе с боярином Федором Алексеевичем Головиным. Кан-си не пускал миссию в Пекин и даже намеревался с помощью некоторых монгольских ханов уничтожить русский посольский отряд. В конце концов русско-китайские переговоры начались в Нерчинске, куда с сильным войском и советниками-иезуитами прибыла миссия цинского двора.

По Нерчинскому договору, подписанному 27 августа 1689 г., – а это был первый договор Китая с европейской державой, – была определена граница России с Цинской империей в верхнем течении Амура; в нижнем течении земли остались неразграниченными; крепость Албазин подлежала срытию (Албазин и Аргуньский острог разрушили сами русские). Под давлением военной силы Россия сделала существенную уступку, согласившись отдать Цинской империи часть бассейна Амура, а другую его часть оставить в числе неразграниченных земель. Цинский рубеж продвинулся далеко на северо-запад, во многом осложнив выход России к Тихому океану. Для нового цинского императора Кан-си это был большой военный и дипломатический успех, способствующий укреплению его режима. Однако на оставленных русскими землях он запретил кому бы то ни было селиться, и они превратились в безлюдную буферную зону, каковой и оставались до середины XIX в. В свою очередь, Московское государство получило мир на своих слабозащищенных дальневосточных границах и возможность налаживать отношения с Китаем.

В XVIII в. продолжилось развитие российско-китайских отношений. В 1712 – 1715 гг. Кан-си направил в Россию свое первое посольство, правда, не с целью установления нормальных дипломатических отношений, а с целью склонить Россию к поддержке своих наступательных планов в отношении Джунгарского ханства. До Москвы и Петербурга оно не доехало, посетив лишь ставку калмыцких вождей, осевших в низовьях Волги после бегства из Китая. Посольство Цин пыталось уговорить их вернуться, выступить против джунгаров и подчиниться Китаю, но не добилось успеха. Второе китайское посольство было направлено в 1729 г. в Петербург, прибыло туда в день годовщины коронации императрицы Анны Иоанновны (1732) и было ею принято. Так состоялось первое в истории Китая посещение китайскими послами столицы европейского государства. Еще до снаряжения этого посольства в 1727 – 1728 гг. были подписаны два важных российско-китайских документа – Буринский трактат и Кяхтинский договор, которые определили разграничение между двумя империями в обширной зоне монгольских земель и способствовали нормализации торгово-экономических отношений.

Важным шагом в развитии российско-китайских отношений было учреждение в Пекине в 1715 г. постоянной православной миссии во главе с архимандритом Иларионом (Лежайским) (с целью духовного обслуживания русских пленных, захваченных маньчжурами во время борьбы за Албазин). Для того, чтобы не рассматривать миссию как дипломатическое представительство иностранного государства (маньчжуро-китайский император не мог позволить себе иметь дело с «варварами» на равных), Цины предоставили ее членам казенные квартиры, зачислив на постоянное жалованье (на «кормление») как «служащих маньчжурского императора». В частности, архимандрит Иларион получил должность чиновника 5-й степени, а ученики были причислены к сословию солдат. Миссии была отведена в Пекине определенная территория (на которой и сегодня находится Посольство РФ в КНР), было разрешено построить православную церковь и пр. Фактически в лице Пекинской духовной миссии Россия получила в Китае постоянное представительство, по существу выполнявшее дипломатические и торговые функции. Важным являлась постоянная сменяемость членов миссии (с 1715 по 1860 г. сменилось четырнадцать составов миссии). Решением российского Государственного совета от 5 ноября 1863 г. Миссия в Пекине была реформирована и передана духовному ведомству, т.е. подчинена Святейшему синоду, перестав выполнять дипломатические функции.

В отсутствие посольства миссия служила важным источником получения информации из Китая и местом подготовки кадров китаеведов. Вести миссионерскую пропаганду православия среди китайцев миссия не смела, чтобы не вызвать неудовольствия цинских властей. В результате миссия ограничилась другой важной ролью – стала важным источником научных знаний о Китае и школой изучения китайского и маньчжурского языков. В XVIII в. Российская духовная миссия подготовила целый ряд квалифицированных китаеведов, среди которых – уроженца Восточной Сибири Иллариона Калиновича Россохина (1707 – 1761), ставшего позднее переводчиком в Академии наук, и Алексея Леонтьевича Леонтьева (1716 – 1786), секретаря Коллегии иностранных дел (перевел на русский язык более 20 китайских и маньчжурских книг, в том числе цинское законодательство). Начальником Российской духовной миссии в 1807 – 1821 гг. был Никита Яковлевич Бичурин (в монашестве отец Иакинф), впоследствии крупнейший русский китаевед, оставивший много ценных трудов (1777 – 1853).

На протяжении XVIII и первой половины XIX в. отношения между Цинской империей и Россией оставались вполне удовлетворительными. В основном они касались взаимовыгодной пограничной торговли (через Кяхту). Цины обещали не чинить препятствий русским торговым караванам, раз в три года прибывавшим в Пекин. Россия сбывала пушнину, сукна, зеркальное стекло, Китай – чай, фарфор, хлопчатобумажные ткани.

…Используя, с одной стороны, политику запугивания и жестоких репрессий в отношении патриотов-ханьцев и сочетая ее с достаточно целеустремленной и в то же время достаточно гибкой политикой привлечения обширного слоя китайских шэньши на сторону правящего дома Цин, первым маньчжурским императорам (в частности, Кан-си и его преемникам – императорам Юн-чжэну, Цянь-луну и др.) удалось стабилизировать ситуацию в стране и не допустить повсеместного всплеска антиманьчжурских выступлений.

Китай в 18 векеМаньчжурская знать, которая еще до завоевания Китая была знакома с китайской культурой и государственностью, прекрасно поняла, что упрочение ее господства в завоеванной стране в огромной степени зависело от взаимоотношений с ученым элементом китайского общества, от воздействия на интеллектуальные круги, которые были представлены довольно обширным кругом шэньши (учеными мужами, носящими «пояс власти»), имевших конфуцианское образование и оказывавших огромное воздействие на многосотмиллионную массу простых людей.

Уже Кан-си, уделявший особое внимание вопросам идеологии и ее унификации, стремился всемерно укрепить позиции конфуцианства, причем в его неоконфуцианском (чжусианском) формате. Характерно, что сам он получил классическое китайское образование, приобрел многие черты китайского «ученого мужа»-гуманитария. Именно Кан-си восстановил в полном объеме традиционную экзаменационную систему для кандидатов в чиновники и сеть конфуцианских учебных заведений, привлекал ко двору авторитетных конфуцианских ученых и даже каллиграфов на должности своих секретарей. В частности, он сохранил конфуцианскую академию Ханьлинь. Пожалуй, как это ни парадоксально, именно при маньчжурском императоре конфуцианство в Китае достигло своего апогея.

Будучи горячим поклонником Конфуция, понимая роль его учения как регулятора всех жизненных связей и отношений в стране, Кан-си лично составил и опубликовал в 1670 г. в виде священных заповедей 16 основных конфуцианских положений (вместо «шести поучений» его отца Фу Линя), вобравших в себя, по его мнению, основную суть конфуцианства. В частности, он призывал к сыновней почтительности, к поддержанию мира и согласия с соседями, чтобы предупреждать ссоры и тяжбы, он призывал признавать важность земледелия и шелководства, ценить умеренность и экономию, вовремя и полностью платить подати, наконец, группироваться в десятки и сотни, чтобы положить конец воровству и кражам (последнее было связано с реанимацией системы круговой поруки – баоцзя).

Таким образом, вслед за Чжу Си, который был канонизирован Цинами и получил титул «выдающегося гения», Кан-си основной упор делал на жесткую регламентацию взаимоотношений людей в обществе и закрепление их обязанностей, т. е. на сохранение и укрепление существующего порядка. Кан-си гибко и последовательно проводил курс на сотрудничество с китайской чиновно-шэньшийской элитой, расширяя ее участие в аппарате управления. И, естественно, на китайскую интеллектуальную элиту сильное впечатление произвело решение Кан-си о сборе и упорядочении культурного наследия страны прошлых веков. Доминантой его правления стала политика вэнь чжи («управлять, опираясь на культуру»). С этой целью маньчжуры разработали обширные культурные программы. В частности, переиздавались произведения древней и средневековой китайской литературы; сотни ученых, получивших хорошо оплачиваемую работу, трудились над составлением «Полного собрания книг старых и новых времен» (Гуцзинь тушу цзичэн), «Собранием сочинений дотанской исторической литературы» (Юньцзянь лэйхань), Словаря Кан-си цзыдянь. На маньчжурский язык были переведены китайские классические книги. Китайских шэньши не могло не поразить поручение Кан-си продолжить написание многотомной «Истории правления династии Мин» (Мин ши), – т. е. истории династии, которая была свергнута маньчжурами.

Для начального этапа любого династийного правления в Китае были характерны неординарные, сильные личности, в руках которых оказывалась сосредоточена верховная власть. К таковым принадлежал и второй по счету император маньчжурской династии Цин – Кан-си. В зависимости от обстоятельств он мог проявлять сдержанность, толерантность, даже склонность к уступкам, но в решающие моменты становился жестким и бескомпромиссным политиком. Стараясь быть образцовым конфуцианским правителем, Кан-си держал под своим непосредственным контролем все государственные учреждения и лично вникал во все дела управления империей. Отбросив официальный этикет и традиционный церемониал, он мог запросто, по-деловому беседовать с заинтересовавшими его людьми, как случилось, например, в 1720 г., когда он принял личного посланника Петра I капитана лейб-гвардии Преображенского полка Льва Измайлова. Кан-си жаловал и европейских миссионеров, разрешив им проповедь учения Христа, а некоторых из них он даже приблизил и сделал своими советниками.

Китайская интеллектуальная оппозиция маньчжурским завоевателям несмотря на репрессии заявила о себе еще во второй половине XVII в. Она была связана с видными представителями китайской интеллектуальной элиты, философами-конфуцианцами того времени, каковыми были Ван Чуаньшань (1619 – 1692), Хуан Цзунси (1610 – 1695), Гу Яньу (1613 – 1682). Их произведения были проникнуты духом патриотизма и ненависти к захватчикам-маньчжурам. Хуан Цзунси и Гу Яньу даже приняли активное участие в борьбе с завоевателями, что привело последнего в тюрьму. Ван Чуаньшань, самый крупный китайский мыслитель XVII в., имел меньше возможностей сражаться против захватчиков, но, скрываясь от маньчжуров в родной провинции Цзянси, он выразил свою ненависть к ним в крайней форме, заявив о необходимости убивать «варваров», и чем больше, тем лучше (конечно, имея в виду прежде всего  завоевателей своей страны). Ван Чуаньшань подчеркивал культурно-этическое превосходство китайцев над «варварскими» соседними народами. По мнению ряда исследователей (в частности, В. Н. Никифорова), этот шовинистический подход делает Ван Чуаньшаня предтечей позднейшего китайского буржуазного национализма.

Скрытую антиправительственную направленность получили и разные тайные общества (хуйданы) сакрально-мистического толка, которые стали возникать и распространяться в конце XVII – начале XVIII в. под девизом «Свергнуть Цин, восстановить Мин».

Преувеличивать роль оппозиции шэньши цинскому господству, думается, все же не следует. Во-первых, она не была системной и тем более массовой. Во-вторых, маньчжурам со временем удалось укрепить союз с китайской элитой. Это был сложный, неоднозначный процесс, в ходе которого маньчжурская знать, начиная с цинских императоров, приобретала все более китаизированный облик, постепенно снимая ограничения на замещение китайцами ответственных постов в верхнем эшелоне власти. Уже к концу XVIII – началу XIX в. китайцы-чиновники преобладали в государственном аппарате; почти половина всех военных губернаторов провинций были китайцы. Идти на сотрудничество с маньчжурами их заставляла и угроза репрессий.

Политика сотрудничества маньчжурских завоевателей с китайскими шэньши – элитой, из которой формировалось чиновничество, состояла не только из «пряников» (заявления о поощрении конфуцианских начал и т. д.), она предусматривала и «кнут», – неусыпный контроль за творческой интеллигенцией, включавший цензуру и гонения на оппозицию. Особое внимание маньчжурские императоры уделяли контролю за настроениями покоренного китайского населения, особенно шэньшийской элиты. Уже Кан-си заложил основы так называемой «литературной инквизиции». Она достигла своего апогея при его преемниках, особенно в период правления императора Хун Ли (девиз правления Цянь-лун), который прославился как один из самых известных и просвещенных правителей в истории китайской монархии (1736 – 1795). Будучи любимым внуком императора Кан-си, Хун Ли уже с первых дней своего пребывания на троне продемонстрировал свою приверженность официальному конфуцианству, выступив как блюститель норм традиционной морали. При нем специальные комиссии и коллегии подвергали цензуре и фальсификации издаваемые произведения, занимались исправлением, сокращением или уничтожением неугодных текстов. Власти особенно активно выискивали и уничтожали неофициальные труды по истории, составленные по инициативе частных лиц и часто содержавшие антиманьчжурские высказывания. Неугодных авторов казнили, отдавали в рабство, их произведения сжигали. В 1711 г., например, в тюрьму был брошен ученый Дай Минши, включивший в свой труд описание антиманьчжурской борьбы. Ученый был четвертован, члены его семьи и друзья (более 100 человек) – казнены.

Стремясь к духовному порабощению китайцев, маньчжуры поощряли в новых изданиях догматизм, начетничество, конформизм. В книгах не только запрещалось упоминать личные имена маньчжурских правителей, но и критиковать некитайские династии (Ляо, Цзинь, Юань) как родственные Цин, писать о защите границ от кочевников. Произведения, содержавшие такую «крамолу», подлежали полному или частичному уничтожению. Только в 70 – 80-х годах XVIII в. в костер было брошено почти 14 тысяч «крамольных» книг. Отметим при этом, что в сознании китайцев сожжение иероглифического текста, особенно после появления печатных изданий, считалось страшным грехом. Новые правители устраивали демонстративные судебные разбирательства и процессы над крамольными учеными и литераторами. Например, найдя антиманьчжурские высказывания в трудах уже умершего литературоведа Люй Люляна, власти вырыли его труп из могилы, разрубили на части, а учеников и членов  его семьи казнили. Для слежки за чиновниками, шэньшии простолюдинами была создана разветвленная сеть тайных агентов (так называемых «всадников в красном»).

В XVIII в. испытанию подверглась китайская веротерпимость. Стремясь еще более упрочить позиции конфуцианства как идеологической основы маньчжурского владычества, уже наследник Кан-си – император Инь Чжэнь (девиз правления Юн-чжэн, 1722 – 1735) перешел к борьбе с христианством. В 1724 г. он закрыл более 300 христианских церквей и изгнал из Китая большинство католических миссионеров. Это был один из важных актов политики дальнейшей изоляции страны от внешнего мира.

Официальный Пекин перестал проявлять сдержанность и по отношению к исламу. Поскольку мусульмане, в частности, дунгане, часто выступали против маньчжуров, цинские императоры приняли меры к ограничению их свободы вероисповедания. Император Хун Ли (Цянь-лун), например, закрыв несколько десятков мечетей, запретил строить новые и разрешать паломничество мусульман в Мекку.

Однако четвертый император Цинской династии Цянь-лун ознаменовал свое правление не только литературным цензурированием или сдержанным отношением к мусульманам. Он получил классическое китайское образование, уделял большое значение изучению конфуцианских трудов, был автором огромного числа стихов, занимался живописью и каллиграфией. Сам Цянь-лун работал в различных живописных жанрах: писал орхидеи, травы, бамбук, сосны, мэйхуа, занимался пейзажем. Цинский император, став выдающимся коллекционером, интересовался и европейской живописью, с которой его знакомили миссионеры. В период его правления в Пекине были созданы выдающиеся образцы китайской дворцово-парковой архитектуры: летний императорский дворец Ихэюань (Парк обретения гармонии) (включен в Реестр мирового культурного наследия ЮНЕСКО) и загородняя императорская резиденция Юаньминъюань (Сад совершенной ясности). Последний ансамбль, который начал строить еще Кан-си, но завершал уже Цянь-лун, удивительно соединял китайскую архитектурно-парковую традицию с веяниями европейской архитектуры XVIII в (стиль шинуазри), отразив начавшиеся контакты Китая с Европой. Напомним, что в это время во Франции создавались Версальский дворец и Версальский парковый ансамбль, что, по-видимому, могло вдохновить как самого Цянь-луна, так и состоящих на придворной службе представителей западной цивилизации -- создателей европейской части Сада совершенной ясности.

Императоры старого Китая использовали свое положение и властные полномочия, чтобы создать и разыскать редкостные драгоценности и произведения искусства и собрать их в своих дворцах для императорской семьи. Сейчас в музее Гугун хранится более одного миллиона экспонатов, свыше 700 тысяч из них принадлежат коллекции, собранной цинскими императорами. Это собрание включает живопись и каллиграфию, альбомы, резьбу по дереву и кости, бронзовые сосуды и скульптуру, императорские печати, костюмы и ткани, часы, оружие и разнообразные бытовые принадлежности повседневной жизни императорской семьи.

                                    х            х            х

Ко второй половине XVIII в. Цинской династии удалось укрепить свое положение в Китае и стабилизировать внутреннее социально-экономическое и политическое положение. Об этом свидетельствовало отсутствие в течение почти ста лет активных социальных всплесков вплоть до второй половины XVIII в. Борьба низов, приобретавшая, как правило, антиманьчжурскую направленность, ушла вглубь. Не было и внешней угрозы Китаю со стороны его ближайшего окружения. Разгромив Джунгарское ханство, расширив свою территорию на северо-западе, осуществив свой протекторат над Северной Монголией и Тибетом, Цинская держава стала гегемоном Восточной Азии, по существу обустроив в этом регионе свой однополярный мир. Казалось бы, перед Китаем открывались прекрасные перспективы для дальнейшего развития. Действительно, империя достигла небывалой политической мощи и относительного благополучия.

Все бы шло своим чередом, если бы Китай продолжал развиваться автономно и в замкнуто-изолированном географическом пространстве. Однако именно к этому времени страны Западной Европы сделали огромный рывок по пути динамичной капиталистической эволюции. Китай же, вместе с рядом стран Востока, попал в исторический тупик, оказавшись обществом, в недрах которого было трудно появиться и вызреть под спудом традиционных укладов новым капиталистическим отношениям. В конечном счете по уровню  развития Китай сильно отставал от передовых стран Запада. Конец XVIII – первая половина XIX в. стали переломным этапом в постепенном превращении маньчжуро-китайской Цинской империи в полуколонию западноевропейского и американского капитала.

Итак, появившиеся в XVI в. с юго-востока, с моря, европейцы вначале были представлены португальцами, испанцами, голландцами, а со второй половины XVII в. их стали сменять англичане и французы. Маньчжурская династия попыталась прежде всего закрыться от непрошенных гостей. Цины, завоевав Китай, стремились всячески ограничить активность западноевропейских купцов и миссионеров, видя в них скрытую угрозу целостности своей страны, фактически пойдя на «закрытие» Китая от новых «варваров». В 1757 г. была запрещена торговля с европейцами во всех портах. Доступ иностранным торговцам был разрешен только к наиболее удаленному от столицы району – порту Гуанчжоу (Кантон). Еще в 1720 г. власти разрешили создать здесь объединение китайских купцов-монополистов «Гунхан» («Кохонг»), отдав ему на откуп всю морскую внешнюю торговлю. С местным населением европейские купцы не общались, а тех китайских торговцев, которые снабжали их продуктами, а иногда и денежными займами, стали называть компрадорами.

Установление морских связей между Европой и Китаем имело, безусловно, огромное значение с точки зрения мирового прогресса. Однако европейский капитал тогда еще не имел каких-либо возможностей для глубокого проникновения в обеспечивающую себя, по сути, натуральную экономику Китая. Поэтому торговля стала первым по времени видом контакта между Западом и Китаем и основным фактором в их экономических отношениях.

Отличительная черта этого этапа – вывоз товаров из Китая в Европу. Каких? Прежде всего, конечно, чая, шелка, фарфоровых изделий, пряностей (перца, корицы, гвоздики, кардамона и т. п.). При этом европейцы не могли предложить китайскому обществу в широком ассортименте свои товары, так как китайское население в  массе своей еще не было втянуто в рынок и ограничивалось традиционным типом потребления, а правящему слою не были знакомы европейские изделия или его не удовлетворяло, как это ни парадоксально, их качество. Поэтому европейские купцы могли расплачиваться главным образом звонкой монетой, прежде всего серебром.

Конечно, не следует преувеличивать влияние внешней торговли на Китай. В то время, по оценке специалистов, она составляла 1% всего китайского товарооборота, однако последствия начавшегося процесса европейского торгового экспансионизма оказались далеко не однозначными для обеих сторон. В Европе, прежде всего в Англии, начал складываться крупный купеческий капитал, который вскоре превратился в промышленный. В Китае же, где даже экономически активные представители населения еще не были готовы к производительным вложениям денег, аналогичный процесс привел лишь к накоплению сокровищ у правящей элиты или вложениям в землю вырученных средств.

Западноевропейские страны добивались от маньчжуро-китайских властей расширения торговли, уменьшения разного рода поборов и ограничений. Стремясь освоить Китай как рынок сбыта европейских товаров, они были готовы и к широким военным территориальным захватам, как минимум, отдельных очагов своего господства на его территории. Особую активность в этом отношении проявляла Англия, в которой завершился промышленный переворот, и частная Ост-Индская компания, созданная под покровительством английского правительства.

Между тем правящие круги Цинской империи, питаясь иллюзиями о верховенстве Китая в мире, проявляли абсолютное непонимание складывавшейся вокруг империи внешнеполитической ситуации и истинного соотношения сил между их страной и европейскими. Они по-прежнему смотрели на свое государство как на центр мира – единственное средоточие цивилизации, соответственно его правители не могли всерьез воспринимать европейских «варваров», сама одежда которых (например, отсутствие драгоценностей) выдавала их бедность и, следовательно, ничтожность. «Варвары» имели право лишь присылать миссии с дарами. Цинское правительство заявляло о своей незаинтересованности в торговле с государствами Запада, поскольку опиралось на экономику, которая основывалась на тысячелетней практике самообеспечения.

Для разрешения сложившейся ситуации английское правительство в 1793 г. отправило в Китай тщательно подготовленное посольство во главе с лордом Дж. Макартнэем (1737 – 1806). Его целью было установить дипломатические отношения, добиться открытия для британской торговли нескольких портов и получить для англичан право на свободное передвижение в Китае. Члены посольства были приняты цинскими властями как представители вассальной страны. От Тяньцзиня до Пекина их везли в лодках с надписями «Посольство с данью от английского короля». Этот дипломатический шаг окончился неудачно. Цинский император Цянь-лун (1711 – 1799), которого англичане увидели только на торжествах по поводу его дня рождения, так и не принял главу посольства: маньчжуры требовали совершить перед императором девять земных поклонов, а лорд Макартнэй соглашался опуститься только на одно колено и наклонить голову.

Макартнэю был вручен эдикт императора Цянь-луна, адресованный английскому королю Георгу III, в котором говорилось: «Король, ты живешь за многими морями и, несмотря на это, снедаемый смиренным желанием приобщиться к благам нашей цивилизации, отправил к нам посольство, почтительно доставившее к нам твою записку… Я внимательно изучил твою записку; серьезный тон изложения свидетельствует о почтительном смирении с твоей стороны, что в высшей степени похвально… Что касается твоей просьбы послать одного из твоих подданных, чтобы он был поверенным при моем Небесном Дворе и осуществлял надзор за торговлей твоей страны с Китаем, то это ходатайство противоречит обычаям моих Отцов и не может быть удовлетворено… Хотя ты заявляешь, что благоговение перед нашими Небесными Отцами переполняет тебя желанием приобщиться к нашей цивилизации, к нашим правилам и законам, они столь отличаются от твоих собственных, что, даже если твоему послу удалось бы познать начатки нашей цивилизации, ты не смог бы перенести наши нравы и обычаи к себе на чужую почву. Как бы твой посол ни старался, из этого ничего не может получиться… Властвуя во всем мире, я преследую одну-единственную цель, а именно: безупречно осуществлять власть и исполнять долг перед государством. Диковинки и драгоценности меня не интересуют. Если я распорядился принять даннические дары, отправленные тобой, о король, то исключительно из уважения к тому духу, который побудил тебя послать их из такой далекой страны. Величие Наших Отцов не обошло ни одной земли под Небесами, и цари всех народов шлют по морю и по суше драгоценную дань. Как мог убедиться твой посол, у меня есть все. Я не ценю искусных и диковинных вещей и не буду пользоваться изделиями твоей страны».

Естественно, игнорирование Цинами принятых на Западе международных норм вызвало крайне негативную реакцию, особенно английской стороны, которая стремилась, не останавливаясь перед крайними мерами, изменить внешнеполитическую линию Китая. В своем стремлении завоевать китайский рынок Англия, конечно, учитывала явное превосходство своих современных вооруженных сил над вооруженными силами по сути средневекового Китая. Процесс «открытия» Китая, иными словами, насильственного вовлечения его в мировой глобальный товарооборот, был навязан цинскому государству извне. Он стал процессом национального унижения, «потерей лица» для Китая, ущемлением чрезвычайно чувствительным для китайского национального самолюбия. Из «центра мира» Китай превращался в полуколонию западных «варваров».

К этому привела военная слабость Цинского государства по сравнению с капиталистическими державами и внутреннее разложение маньчжурской империи. Военная отсталость Китая проявилась прежде всего на море – он не был морской державой, располагая лишь слабо вооруженным парусным флотом, и не мог, конечно, выдержать противостояние с Англией или Францией, которые к середине XIX в. заменили свой парусный флот паровым. Что касается сухопутной армии, то несмотря на свою огромную численность (420 тысяч «знаменных», в основном нерегулярная и неуправляемая пехота), она оказалась небоеспособной и бессильной перед хорошо вооруженными и по-европейски обученными войсками.

К началу XIX в. все более явным становилось постепенное загнивание маньчжурского режима. Как это бывало и раньше в китайской истории, пассионарный взлет каждой новой династии постепенно сменялся ее ослаблением и упадком. В правящих кругах нарастал кризис. При престарелом монархе Цянь-луне расцвел фаворитизм, который  представляла клика всесильного временщика Хэ Шэня (1750 – 1799), накопившего и присвоившего несметные богатства. Усилилось разложение в пораженном коррупцией государственном аппарате, деградировали «восьмизнаменные войска», чиновники и офицеры курили опиум (запрещенный в Китае, но ввозимый контрабандой). Кризис власти сочетался с неуклонным обострением социально-экономических противоречий: лихоимство, произвол власть имущих все больше вызывали возмущение народных масс. Очередная крестьянская война 1796 – 1804 гг., охватившая собственно китайские провинции, стала явным симптомом нарастания кризиса Цинской империи.

В начале  XIX в. осложнились проблемы торговли с западноевропейскими странами. Последних не удовлетворяло, во-первых, ограниченный характер их торговли с Китаем (в частности, искусственные ограничения, налагаемые маньчжурами на торговлю с западными «варварами») и, во-вторых, то, что торговый баланс неизменно складывался в пользу китайской стороны. Китайцев, как было сказано, мало интересовали европейские товары, и расплачиваться за приобретенные китайские (англичане к тому времени намного увеличили закупки, в частности, китайского чая и шелка-сырца) западным купцам приходилось серебром. Стремясь пробить брешь в китайской системе самоизоляции и изменить в свою пользу торговый баланс, западные купцы резко активизировали ввоз в Китай контрабандного опиума. В результате после 1830 г. из Китая стало утекать больше серебра, нежели прибывать. Нелегальный ввоз опиума в Китай возрастал с каждым годом и за 40 лет (к 1838 г.) достиг 27 тыс. т (450 тыс. ящиков). Ежегодная утечка серебра из Китая составила 200 т. Необычное для застойной китайской экономики нарушение финансового равновесия привело к сужению внутреннего рынка, фактическому росту налогов и, соответственно, социальной напряженности. Хотя число курильщиков опиума не превышало 0,5% населения страны (около 2 миллионов), но среди них были видные чиновники столичной и провинциальной бюрократии и военные чины, пристрастившиеся к опиумокурению. При их сознательном попустительстве опиум, как ржавчина, разъедал государственный организм. По оценке современников, от 10 до 20% столичных и от 20 до 30% провинциальных чиновников стали наркоманами.

Современные отечественные исследователи считают, что экспансия западноевропейских предпринимателей в страны Азии и здесь повлекла за собой начало процесса первоначального накопления капитала. По их мнению, хотя из экономики восточных стран  выкачивались и уходили в Европу огромные средства, это не означало, что на Востоке все беднели. Напротив, местные торговцы приняли самое активное участие в развернувшемся товарообмене. В частности, по мнению проф. Л. Б. Алаева, больше всего от этого выиграли индийские купцы (то был период завоевания Индии англичанами). Л. Б. Алаев считает, что англичане, которые в своем стремлении открыть Китай провели для этого три войны (о которых будет сказано ниже), обогатили в основном не английских, а индийских купцов. Именно они держали в своих руках пути нелегального вывоза опиума из Индии и более всех воспользовались рынком Китая, открытым для них англичанами, чтобы сколотить состояния. Именно на торговле опиумом с Китаем сделал себе капитал Д. Н. Тата, основатель крупнейшей индийской финансово-экономической группы.

Реакция цинских верхов на сложившуюся ситуацию была неоднозначной. Императорские указы и законы о запрещении наркотика (формально торговля опиумом была признана незаконной еще в 1800 г.) не давали результатов. Часть цинских сановников занимала выжидательную позицию, боясь обострения отношений с Англией. Другие видели в опиуме угрозу моральным и экономическим устоям традиционного китайского общества. В середине 30-х годов они потребовали принять жесткие меры для пресечения контрабанды опиума.

 Эту группу возглавляли хугуанский (пров. Хубэй-Хунань) наместник Линь Цзэсюй, видные ученые-конфуцианцы Вэй Юань, Гун Цзычжэнь. Линь Цзэсюй представил императору Дао-гуану (годы правления 1821 – 1850) доклад, в котором предупреждал, что если не будет прекращено распространение опиумной отравы, то у цинского двора скоро не останется солдат для защиты от врага и серебра для выплаты жалованья чиновникам. Император вызвал Линь Цзэсюя в столицу и назначил его чрезвычайным уполномоченным высшего ранга для расследования опиумных дел в пров. Гуандун и командующим морскими силами в этом районе. Весной 1839 г. Линь Цзэсюй прибыл в Гуанчжоу и начал энергичную борьбу с опиумными контрабандистами. Рядом решительных мер (включая прекращение торговли с иностранцами и блокаду фактории английских купцов) он добился конфискации всего опиума иностранных купцов (более 20 тыс. ящиков). В июне 1839 г. весь этот товар был уничтожен: большая часть высыпана в воду, а остатки сожжены.

Английское правительство использовало акцию уничтожения опиума как предлог для начала военных действий против Китая. В марте 1840 г. в Китай были направлены эскадра и десантные войска – всего около 4 тысяч человек (правда, в дальнейшем английские десантные силы увеличились до 20 тысяч). Мобильности и огневой мощи англичан Цинская империя могла противопоставить сотни тысяч своих «восьмизнаменных» и «зеленознаменных» армий. Но то было по сути средневековое войско, вооруженное в основном холодным оружием – пиками, мечами, щитами, луками и стрелами. Это и определило характер развернувшихся военных действий.

Так начались торговые войны Китая с западными странами (в основном с Англией, которую в 1857 г. поддержала Франция), занявшие в общей сложности двадцать лет (1839 – 1860). В отечественной историографии эти три торговые войны получили название «опиумных». В сущности, это были отдельные вооруженные набеги при активном участии английского военно-морского флота на морские и важнейшие речные порты Китая. В ходе этих операций агрессоры периодически захватывали Сянган, Сямэнь, Нинбо, Шанхай, Тяньцзинь, вплотную подступали к Гуанчжоу и Нанкину, неоднократно создавали угрозу цинской столице, а в сентябре 1860 г. даже вошли в Пекин.

Цинское правительство металось от политики уступок к воинственным жестам – типичное поведение цинских властей того времени. По приказу императора был снят со своих постов Линь Цзэсюй, который активно готовил к обороне южное побережье. Фактически его сделали козлом отпущения, а позже отправили в ссылку в Илийский край (Синьцзян). Назначенный вместо него Ци Шань (наместник столичной провинции) тотчас пошел на переговоры с англичанами и согласился уступить им остров Сянган, чем в свою очередь вызвал гнев маньчжурского императора. В цинском руководстве все эти годы не было единства. По мере развития конфликта с западными державами на смену группировке сторонников «умиротворения варваров» и других инициаторов уступок Западу приходили ярые ксенофобы-изоляционисты, воинственно настроенные против иностранных держав.

В целом не следует считать позицию Цинской династии во время конфликта с державами капитулянтской. Военное давление Запада, угрожавшее цивилизационным устоям Цинской империи, естественно, вызывало сопротивление династии. В отведенном ей историей территориальном пространстве империя хотела бы существовать автономно и самодостаточно. Однако силы были неравны, чем и объясняется череда уступок цинского режима неожиданно появившимся «заморским дьяволам», которые повели себя нагло и агрессивно. Хотя у Цинов не было какого-либо продуманного плана мобилизации народных усилий и организации собственных вооруженных сил для достойного отпора агрессивному натиску Запада, нельзя считать, что западные конкистадоры безнаказанно прошлись по китайской земле, не встречая какого-либо сопротивления. Примером яростного отпора китайцев может служить оборона Пекина в июне 1859 г. в районе крепости Дагу – сражение, в котором регулярные цинские войска не только оказали ожесточенное сопротивление сухопутному натиску агрессоров, но и нанесли чувствительное поражение союзной эскадре (было потоплено 6 кораблей, убито и ранено более четырехсот человек, в том числе получил ранение командующий эскадрой). А еще раньше, весной 1842 г., редкое мужество проявил маньчжурский гарнизон крепости Чжэньцзян, прикрывавший подступы к Нанкину. Солдаты стояли насмерть, и не желая сдаваться, перед тем как покончить жизнь самоубийством убивали членов своих семей.

Бесчинства агрессоров, – убийства мирных жителей, уничтожение  их жилищ, бесчисленные грабежи и поборы (так, в сентябре 1860 г. они разграбили и сожгли «жемчужину Китая» – летний императорский дворец Юаньминъюань – выдающийся памятник архитектуры, хранилище императорских богатств) вызывали возмущение китайского народа и его ответную реакцию. Китайцы отнюдь не рассматривали «заморских дьяволов» как освободителей от маньчжурского гнета. Однако единичные народные выступления против западных агрессоров вряд ли можно назвать проявлением общенародных патриотических чувств или симптомом возникающего национального единства, тем более что существенного влияния на ход торговых войн они не оказали. Примером может служить широко представленные в историографии события, происшедшие близь деревни Саньюаньли в окрестностях Гуанчжоу в мае 1841 г. Тогда высадившийся английский десант – около 800 человек – был окружен стотысячным отрядом китайских ополченцев, выступивших против пришельцев, чтобы защитить свои очаги, но вооруженных лишь пиками, топорами, палками. Несмотря на свой огромный численный перевес, китайцы лишь старались произвести, как можно больше шума (играли дудки, звенели колокольчики, непрерывно раздавались крики «ша» – «бей!»), чтобы морально подавить неприятеля.

Торговые войны 1839 – 1860 гг. завершились подписанием ряда договоров  и соглашений Китая с западными державами – Нанкинского (1842), Тяньцзиньского (1858), наконец, Пекинского (1860), сыгравших огромную роль в дальнейшей эволюции Китая. Их суммарные результаты выразились в следующих уступках, на которые, вопреки своей воле, была вынуждена пойти Цинская династия:

- для торговли с иностранцами в общей сложности были открыты 11 городов и портов на побережье, в бассейне Янцзы, на о-вах Тайвань, Хайнань, в Маньчжурии (Шанхай, Нинбо, Фучжоу, Сямэнь, Гуанчжоу, Тяньцзинь и др.);

- западные державы добились создания системы сеттльментов – иностранных поселений с иностранной администрацией в открытых портах Китая; была признана консульская юрисдикция: судебные дела иностранцев разбирались их собственными консулами, а смешанные дела китайцев и иностранцев решались смешанными судами;

- допускалась свобода миссионерской деятельности и передвижения иностранцев по территории Китая;

- Англия получила в свою собственность анклав Гонконг – т. е. южную часть п-ова Цзюлун (Коулун) и о-в Сянган; этот анклав оставался ее колониальным владением до конца XX в.;

- Цины были вынуждены согласиться на пребывание в Пекине дипломатических представительств западных держав (чему цинские правители особенно противились);

- цинское правительство принудили к уплате контрибуции – в общей сложности около 30 млн серебряных долларов. Помимо этого – державам разрешалось вывозить из Китая чернорабочих-кули (в 1850 – 1875 гг. через Гонконг и Макао было переправлено 0,5 миллионов человек); иностранные товары освобождались от введенных в Китае в 1853 г. внутренних пошлин (лицзинь); фактически был легализован ввоз в страну опиума. Цинскую империю по существу лишили таможенного контроля. Конкуренция между державами за позиции на китайском рынке заставила их принудить Цинов согласиться на введение так называемого режима наибольшего благоприятствования (причем полученные одной из держав, автоматически распространялись и на другие страны Запада). Иными словами, Китай, лишившись таможенной автономии, согласившись с режимом экстерриториальности и неподсудности европейцев местным судам, ограничил свой суверенитет и попал в полуколониальную зависимость.

В этот же период были урегулированы пограничные дела между Китаем и Россией. Россия не участвовала в торговых войнах западных державы и сохранила добрососедские отношения с Китаем. В мае 1858 г. был подписан Айгуньский договор, установивший границу между Российской и Цинской империями по Амуру. Его левый берег от р. Аргунь до устья (Амурская область) признавался владением России. На основании русско-китайского Тяньцзиньского договора (1 июня 1958 г.) Россия получила те же права, что и западные державы (право торговли в открытых портах, консульской юрисдикции, учреждение постоянной миссии в Пекине). Пограничное размежевание двух империй было завершено заключением в Пекине русско-китайского договора 1860 г., подписанного российским представителем Н. П. Игнатьевым (1832 – 1908) и специальным уполномоченным цинского правительства князем первой степени Гуном (1833 – 1861), т. е. И Синем, братом императора И Чжу (1831 – 1861), правившего под девизом Сянь-фэн. Династия Цин признала русским владением земли к востоку от р. Уссури (Приморье). Очень скоро после этого Амурская область и Приморский край были заселены русскими.

Китайская историография рассматривает договоры, подписанные цинским правительством во время торговых войн, как неравноправные. Естественно, тот факт, что маньчжурских правителей силой принудили к односторонним уступкам западным державам (уступкам, которые Цины не желали им предоставлять), тем более, что льготы, полученные иностранцами на территории Китая, не предоставлялись китайцам на территориях стран контрагентов, – дает основание для таких оценок. Однако ограничиваться столь категоричной и односторонней оценкой договоров, на наш взгляд, было бы неправомерно. Нельзя не учитывать отдаленные последствия этого насильственного, неравноправного вовлечения Китая в глобальную систему международной жизни, взглянуть на них с точки зрения перспектив развития страны. Ведь последствия эти были далеко не однозначны.

Столкновение с Западом – важнейший, критический этап китайской истории. Дальше события стали развиваться с исключительной быстротой и в крайне драматической форме. Сохранив государственность, Китай вступил в стадию бифуркации. В результате торговых войн, открывшись западному торговому капиталу, Китай оказался включенным во всемирно-исторический процесс приобщения азиатских, средневековых обществ к новым современным цивилизационным отношениям, которые олицетворял европейский Запад. Современные отечественные исследователи (в частности Г. К. Широков, Л. Б. Алаев и др.) считают, что хотя экономическое воздействие Европы на Азию в эпоху колониализма было весьма противоречиво, именно в этот период были созданы предпосылки (часто вопреки желаниям колонизаторов) к модернизации экономики и появлению новых тенденций в политической жизни многих азиатских стран, в том числе и Китая. Конечно, издержки этого процесса были чрезвычайно велики. Но так как без влияния западных колониальных держав на эти страны, в том числе на Китай, преобразования там вообще были бы невозможны, воздействие западного колониализма на Китай, пусть в насильственных формах (а иными эти формы воздействия и быть не могли), следует признать благотворным. Ведь оно привело к появлению в стране современной техники и технологии, модернизации инфраструктуры, обучению рабочих современным видам производства, наконец, политическому и духовному развитию общества. Было нарушено традиционное функционирование старой общественной системы, и в дальнейшей эволюции Китая началось сложное взаимодействие разнородных начал – привычного традиционного, средневекового, и нового, буржуазного, западного.

Обострился кризис цинского монархического режима. Военные поражения привели к падению авторитета правящей династии и развитию противоречий между маньчжурами и китайцами в различных эшелонах власти. В немалой степени это произошло из-за утраты Китаем своих прежних международных позиций, крах «даннической системы» во взаимодействии цинской монархии со странами Восточной и Юго-Восточной Азии (после захвата Францией стран Индокитая и включения Бирмы в состав английских колоний в Индии). В связи с нарастанием активности тайных обществ, различного рода еретических сект и повстанческих отрядов слабела власть провинциальной бюрократии, а в противовес этому набирали силу лидеры военизированных охранных отрядов – а в большинстве случаев этими лидерами были уже не маньчжуры, а китайцы.

Вообще, 40 – 60-е годы XIX в. принесли тяжелые испытания цинской монархии. Нарастание социального напряжения в империи стало сильно ощущаться уже в конце XVIII в. Большую роль в организации массовых протестов стали играть адепты разного рода религиозных сект. В жестких условиях цинского режима это отчасти объяснялось необходимостью маскировать социальную и антиманьчжурскую направленность народных выступлений разного рода религиозными постулатами. Вспомним, что организатором крестьянского движения, охватившего западные и центральные провинции Китая (Хубэй, Шэньси, Сычуань, Ганьсу) в 1796 – 1804 гг., была буддистская секта «Белый лотос» (Байляньцзяо). И хотя это повстанческое движение поднялось по инициативе религиозной секты, оно не переросло в религиозную войну, как то бывало в средневековой Европе. Хотя последователи секты надеялись, что в результате их мистических манипуляций падет господство «северных варваров» и возродится династия Великая Мин, социальные мотивы возобладали над религиозными и патриотическими, поскольку главной целью восставших было уравнительное перераспределение имущества чиновников и богатеев.

Религиозная или идеологическая нетерпимость не была характерна для средневекового Китая. Правители, конечно, могли отдавать предпочтение тому или иному религиозно-идеологическому направлению (конфуцианству, буддизму или даосизму), но в целом торжествовала толерантность. Религиозных войн (как в Европе) в Китае никогда не было. Правда, некоторые исследователи считают движение тайпинов 1850 – 1866 гг. вспышкой религиозной войны в Китае.

В провинциях Южного Китая  активизировались другие тайные общества, в частности «Триада» (Саньхэхуй). В тридцатые годы XIX в. в Юго-Западном Китае прокатилась волна антиханьских выступлений угнетенных народностей. Взрывоопасная ситуация в эти годы назревала и под влиянием демографического фактора. Дело в том, что за 200 лет, предшествовавших 1850 г., число жителей Цинской империи увеличилось более чем в 4 раза (до 430 миллионов), тогда как пахотные поля выросли всего на 40%, т.е. фактически площадь обрабатываемой земли на душу населения сократилась вдвое – с 3,7 до 1,8 му (1 му = 0,06 га). В итоге из сельскохозяйственного производства попросту выталкивались лишние люди, остававшиеся без постоянных средств к существованию. Деревня и город страдали от перенаселения, так как были переполнены деклассированными и люмпенскими элементами. К тому же империя попала в труднейшее финансовое положение, так как из-за непосильных военных расходов и выплаты контрибуции казна была пуста, и правительству пришлось пойти на резкое увеличение «дополнительных налогов». Растущий дефицит внешней торговли Китая приводил к тому, что серебро из страны перетекало за границу и, следовательно, повышался курс серебряных денег к медным, в которых выплачивались налоги. Проникновение в Китай английских и индийских товаров оборачивалось разорением местных ремесленников. Южные провинции кишели шайками разбойников, в прибрежных водах моря, на реках и озерах орудовали пираты.

К социальным бедствиям добавились и чисто природные – наводнения, засухи, ураганы и эпидемии. Например, прорыв дамб на Хуанхэ в 1842 – 1843 гг. привел к затоплению огромных пространств в провинциях Хэнань, Аньхуй, Шаньдун. В конце 40-х годов многие области страны поразил жестокий неурожай, вызвавший голод и эпидемии. В 1853 – 1855 гг. река Хуанхэ внезапно изменила русло и стала течь на северо-восток в направлении Бохайского залива. Это сопровождалось невиданными наводнениями.

Война тайпинов 1850 – 1868 гг. стала самым крупным вооруженным выступлением народных масс Китая в XIX веке против цинского правления. Именно это выступление поставило режим на грань военно-политического краха. Конфликт с западными державами выявил необходимость радикальных и динамичных перемен традиционных структур. Цинская власть оказалась неспособной ответить на вызовы времени. Попытки отгородиться от западного влияния и западного давления путем «закрытия» Китая рухнули. Вот почему после первой «опиумной войны» недовольство народа сложившейся ситуацией оказалось гораздо сильнее, чем понимание необходимости перемен правящей маньчжурской кликой.

Движение тайпинов (кит. тайпин – великое равенство/благоденствие»), названное так в связи с древними представлениями о всеобщем миропорядке, оказалось (что было очень неожиданно) под сильным влиянием христианского учения и призывало всех участников действовать во имя никому в Китае неизвестного Бога. Впрочем, действия восставших довольно скоро вошли в привычное для страны военное русло, выявив не только недовольство властями, но и традиционные в таких случаях требования – равенства и благоденствия.

Очередной социальный протест зародился в южных провинциях страны (Гуандун и Гуанси), особенно пострадавших от экономической экспансии Запада и стихийных бедствий. Обстановка выдвинула пророка: им стал сельский учитель, сын гуандунского крестьянина, Хун Сюцюань (1814 – 1864). После неоднократных неудачных попыток сдать провинциальный экзамен на звание сюцая, он создал в Гуанси «Общество поклонения небесному владыке» («Байшандихуй»), написал несколько «гимнов» и «поучений», в которых популяризировал положения христианской религии. С ней Хун Сюцюань познакомился у европейских миссионеров в английском анклаве Гонконг (Сянган). Учение Хун Сюцюаня явилось разновидностью христианства протестантского толка. Во имя веры в Иисуса Христа он призывал к социальной справедливости и равенству, резко осуждал идолопоклонство, несправедливые порядки и безнравственных людей. Себя он даже называл младшим братом Христа. Под видом христианства Хун Сюцюань стал проповедовать необходимость установления царства всеобщего благоденствия (тайпин).

В 1850 г. Хун Сюцюань со своими последователями объявил о вооруженном выступлении против Маньчжурской династии и создании Тайпин Тяньго – Небесного государства Великого благоденствия. Отряды тайпинов стали захватывать одну провинцию за другой. Они не поддерживали лозунг многих, выступавших часто параллельно с ними китайских тайных обществ, – «Долой Цин, восстановим Мин». Правда, члены тайного общества «Малые мечи» (Сяодаохуй) в 1853 – 1855 гг., восставшие одновременно с тайпинами и даже захватившие Шанхай, провозгласили создание «Великого Минского Небесного Государства Великого Благоденствия». Выступив против цинского правления, тайпины заявили не о восстановлении свергнутой маньчжурами Минской династии, а о создании новой государственной структуры, фактически нового «справедливого» династийного правления. Образовалось своего рода государство в государстве. Столицей тайпинов стал Нанкин. Северную столицу – Пекин – Хун Сюцюань проклял, «переименовав ее, впредь до освобождения, в «Логово дьявола». Проповедуя по существу идеи равенства всех своих единоверцев, восставшие призывали бороться с конфуцианством, уничтожать буддийских и даосских «идолов». На базе своей секты Хун Сюцюаню удалось сформировать хорошо организованную, дисциплинированную военизированную структуру: каждые пять семей в деревне, выделяя по одному воину, образовывали низшую ячейку организации, 25 семей, становились административной, хозяйственной, религиозной и военной единицей и должны были содержать взвод. Постепенно религиозная секта превратилась в повстанческую армию, численность которой к моменту взятия Нанкина (март 1853 г.) достигла 1 миллиона.

На первых порах тайпины, осуществляя идеалы равенства, продавали свое имущество, а вырученные деньги сдавали в «священные кладовые», откуда повстанцы и члены их семей получали продовольствие и одежду по общим нормам. Предметы роскоши – дорогая мебель, драгоценные камни, шелка уничтожались. Богачей заставляли трудиться вместе со всеми на общественных работах. Тайпины выступали под лозунгом: «Бей богатых, помогай бедным». Восставшие религиозные фанатики и аскеты давали обет не иметь связей с женщинами, запрещались азартные игры, вино, курение опиума и проституция. Женщины признавались равными в правах с мужчинами, их разрешалось брать на государственную службу и в армию.

И все же выйти за рамки традиционных китайских структур, даже упаковав их в христианскую оболочку, тайпины не смогли. По существу, они создали традиционное монархическое государство со своей бюрократией, сословием ванов (князей) и т. п. Тайпины породили свою бюрократию – чиновников 11-ти рангов, экзамены на звание шэньши сначала были отменены, но потом восстановлены. Тайпинские лидеры начали строить себе роскошные дворцы, завели массу челяди, создали собственную знать и даже содержали гаремы.

Важной частью задуманной, но фактически нереализованной экономической программы тайпинов, были планы аграрных перемен, изложенные в трактате «Земельная система Небесной династии». Тайпины стремились ввести порядки, соответствующие идеям древнекитайских утопий, а именно: провозглашая уравнение земельных наделов (при разделе земли учитывалось ее качество; дети получали половину надела взрослых; земельные излишки сдавались государству). Некоторые историки в прошлом считали, что тайпины выражали уравнительные чаяния китайских крестьян, называя тайпинское движение «Крестьянской войной тайпинов». Однако провозглашенная программа осталась утопией, не став основой реальной политики тайпинских ванов. Судя по всему, тайпины не учли устремлений современного им китайского общества и прежде всего его наибольшей части – крестьянства. Китайское крестьянство как свободный (не закрепощенный) владельческий класс отнюдь не требовало перераспределения земли, наоборот, защищало право земельного владения, выступая лишь против налогового произвола чиновничьей бюрократии и не изжитых приемов прямого насилия со стороны крупных землевладельцев. Поэтому вряд ли можно представить себе не закрепощенного китайского крестьянина-арендатора, который бы оторвался от земли – источника своего физического существования и вступил в ряды мятежников, даже в надежде получить нечто большее. Впрочем, недовольных хватало в Китае и без того – голытьба, обездоленные нищие, разорившиеся ремесленники, бывшие горняки с заброшенных горных разработок, дезертиры и т. п.

Разрушая в городах и даже деревнях буддийские, даосские и конфуцианские храмы, пагоды и монастыри, тайпинские повстанцы жестоко оскорбляли религиозные чувства традиционалистской части населения, и не в последнюю очередь крестьянства. Для традиционалистов учение Христа было «варварской» религией, реальной угрозой национальным устоям. Об этом, в частности, свидетельствуют начавшиеся уже в 60-х годах выступления против распространения христианства в Китае миссионерами. Таким образом, тайпины обособились от традиционной элиты китайского общества, представителей «ученого» сословия-шэньши, имевших большое влияние на крестьянство, что во многом предопределило гибель тайпинского движения.

Отношение тайпинских правителей к западным народам было в общем доброжелательным. Тайпины считали их своими «братьями во Христе». Правда, к этому примешивался традиционный китаецентризм. Хун Сюцюань, например, считал, что все народы должны воздавать ему особые почести, как брату Иисуса Христа – «Небесному императору».

Что касается реакции на тайпинское движение европейских держав, то она была настороженной, скорее отрицательной. Европейцы не поддержали «братьев по вере», потому что те запретили торговлю опиумом и действительно добились сокращения его ввоза на их территорию. Христианами они тайпинов не считали. Им была непонятна идеология уравнительности, лозунг тайпин («благоденствие»),тем более что на практике они видели бесчинства тайпинов и часто их неприятие населением. Державы заключили с Цинами выгодные договоры и для их реализации хотели видеть в Китае стабильную и спокойную обстановку. Ведь открытие портов на Янцзы задерживалось, так как для этого требовалось освободить бассейн реки Янцзы от тайпинов. Тем не менее, официально европейские державы сохраняли нейтралитет. Правда, отдельные западные авантюристы типа американца Ф. Уорда или англичанина Ч. Гордона по своей инициативе организовывали отряды наемников или служили офицерами в китайских частях, воюющих с тайпинами. Однако вряд ли правильным стоит считать, что против тайпинов сложился союз западных держав и Цинов.

Объективно Цинам помогло то, что по условиям договора 1860 г. англичанам были переданы китайские таможни. Отчисления от таможенных сборов, которые платили англичане правительству, оказались гораздо выше тех, что оно получало по этой статье доходов раньше. Но тогда этими делами командовали цинские бюрократы, думающие прежде всего о своем кармане, а с 1861 г. во главе Управления императорских морских таможен Китая был поставлен англичанин Роберт Харт, который занимал этот пост до 1910 г., т. е. в течение почти 50 лет. Вряд ли Цины продержали бы его столь долго, если бы он был нечестен. А дополнительные доходы позволили Цинам укрепить армию.

Государство тайпинов раздирали внутренние противоречия, приведшие в 1856 г. к перевороту: был убит один из видных тайпинских вождей – Ян Сюцин, а вместе с ним перебито 30 тысяч его сторонников – костяк государственного аппарата тайпинов. Крестьянство, уставшее от бедствий войны, все меньше поддерживало повстанцев, все больше отходило от участия в их походах.  Фактическая агония тайпинского движения наступила в 1863-1864 годы. Летом 1864 г. армия китайского военачальника Цзэн Гоцюаня штурмом  взяла Нанкин. «Небесный император» Хун Сюцюань покончил с собой, приняв яд. За этим, как обычно, при такого рода событиях последовали дикая резня, погром и гигантский пожар. Один из тайпинских предводителей, руководивший обороной Нанкина, – Ли Сючэн вырвался из горящего города, но его вскоре схватили, посадили в тюрьму и в конце концов четвертовали. В тюрьме Ли Сючэн написал записки о тайпинском движении – выдающийся исторический документ в сто тысяч иероглифов.

Характерно, что гибель тайпинского государства сопровождали те же явления, которые были характерны для завершающих этапов существования многих китайских императорских династий – деградация правящей элиты, дезорганизация и падение дисциплины войск, измена ряда военачальников, деморализация чиновников, произвольная раздача и продажа титулов и рангов. Однако тайпинов победила не деградировавшая армия Цинов, а новые военные формирования, созданные на местах правительственными чиновниками-военачальниками (китайцами, а не маньчжурами) из крестьянских ополчений и обученные по-европейски.

Теоретически тайпинское восстание могло победить. Именно тайпины подписали смертный приговор династии Цин, правда, приведенный в исполнение лишь десятилетия спустя. Победа тайпинов могла бы привести к появлению новой, уже чисто китайской династии и, следовательно, продолжению традиционной деспотии. Но, как уже говорилось, тайпины восстановили против себя традиционную конфуцианскую элиту при достаточно сдержанном отношении к ним большей части крестьянства. Это и обусловило в конечном счете их поражение. В итоге социально-демографический и династийный кризис не привел к смене династии, сохранив в Китае власть Цинов.