Кучера С.

Проблема генезиса шан-иньских гадательных костей

Вряд ли найдётся синолог, который ничего не знал бы о богатом наследии, дошедшем до нас от II тысячелетия до н. э. в виде щитков черепах и костей животных, использовавшихся для гадания, или, иначе говоря, для решения важных государственных дел. Впрочем, если иметь в виду правящий дом Шан-Инь, от имени и по приказу которого осуществлялось гадание, то его семейные дела также были предметом вопросов к почившим предкам. О значимости и популярности данного института лучше всего говорит тот факт, что к настоящему времени китайскими археологами найдено более 150 тысяч гадательных костей (см. [50, с. 224]) — количество, с которым не могут сравниться никакие находки в других районах древнего мира. В свою очередь, их научная ценность определяется наличием на многих из них надписей, содержащих текст вопроса, нередко — ответ на него, а иногда и подтверждение правильности предсказания. Приведём несколько характерных примеров: 1) «[Принести ли в жертву] именно ягнёнка? [Ответ:] Большое благополучие^[1]»; 2) «Учиться ли в правом зале?^[2]  Благополучно»; 3) «В Юй^[3] не будет несчастья? Продолжительное благополучие. В „х“ не будет несчастья? Благополучие. Не будет дождя? Благополучие. Будет ли дождь? Благополучие»; 4) «[Принести ли жертву] Да-гэну? [Принести ли жертву] Да-цзя? Великое благополучие. [Принести ли жертву] Да-дину? [Принести ли жертву] Да-и? Ши-жэню принести ли жертвы хо и чжэн? Бао-дину принести ли жертвы хо и чжэн?»^[4]; 5) «День синь^[5]. Вану охотиться? Большое благополучие»; 6) «В день синь-сы (18‑й день цикла.— С. К.) гадали: на следующий день жэнь^[6] не будет дождя? Благополучие»; 7) «[Если принести в жертву] трёх быков, [то] ван получит поддержку? Великое благополучие» (см. [79, с. 842, № 83.2, с. 843, № 90, с. 861, № 322, 1–3, с. 886, № 662.3, с. 987, № 2181, с. 1009, № 2375, с. 1039, № 2708.1, с. 1039–1040, № 2713.1, с. 1145, № 4393.2]). Отметим попутно, что ответы оракула, с нашей точки зрения, не всегда однозначны. В примерах 1 и 2 можно в принципе понять, о чём идет речь, однако в примере 3, когда дан одинаковый ответ на прямо противоположные вопросы — оценить, в чём заключалось «благополучие» — в наличии дождя или в его отсутствии, на наш взгляд, невозможно. Сходная ситуация наблюдается и в примере 6.

Для настоящей статьи приведённые материалы помимо их содержания ценны и интересны также и с другой точки зрения. Они отражают вершину гадательного искусства. Кость или щиток до их использования для ворожбы проходили несколько этапов обработки. Их очищали от всего ненужного: остатков мяса, хрящей и пр., распиливали на подходящие куски, обрабатывали их поверхности так, чтобы они были ровными и гладкими, а весь кусок имел примерно одинаковую толщину. После завершения этого предварительного этапа начинался процесс, прямо связанный с гаданием. Сначала высверливались или выдалбливались лунки с задней стороны, чем сознательно менялась толщина кости (щитка) в данном месте и нарушалась её структура. Затем кость (щиток) подвергалась локальному воздействию огня, из-за наличия лунок она обогревалась и расширялась неравномерно, и в результате на лицевой стороне появлялись трещины. Именно они и имели вещий характер, а их интерпретация профессиональным гадателем давала ответ на поставленный вопрос^[7]. Завершающим действием было нанесение на кость (щиток) записи об этом событии.

Подобно шан-иньской письменности, такая сложная и тщательно продуманная система гадания не могла появиться как Deus ex machina, ей должен был предшествовать определённый период становления и развития. Долгое время о нём ничего не было известно, однако усилия китайских археологов принесли плоды и в этой области.

Сотрудники Внутреннемонгольского управления по делам культуры Чжэн Лун и Ли Ию, проводя в июле–сентябре 1957 г. разведку берегов реки Уэрцзимулуньхэ (Olji Moron He) в аймаке Балиньцзоци (Bairin Zuoqi) сейма Чжаоудамэн (Ju Ud Meng) на юге центральной части Внутренней Монголии, обнаружили 18 точек с микролитическим инвентарём. В Китае, особенно на севере страны, изделия данного типа нередко относят к мезолиту. Однако в настоящем случае такой вывод был бы неверным, поскольку там найдены керамика и следы земледелия. Кроме того, артефакты лежали на поверхности земли, раскопки не проводились, следовательно, стратиграфия памятников осталась неизвестной. Наконец, ряд признаков указывал на хронологическую разнородность изделий, поэтому предварительные оценки открытия в целом были сдержанны и скупы (см. [26, с. 100]).

Первоначальные результаты указанных работ не представляли бы интереса для настоящей статьи, если бы среди обнаруженных тогда местонахождений не оказался неолитический (о чём говорило наличие грубой керамики бурого цвета) памятник Фухэгоумэнь, давший название неолитической культуре Фухэ. Сотрудники ИА АН КНР вместе с коллегами из Чжаоудамэнского стационарного отряда по охране и изучению памятников материальной культуры дважды, в 1960 и 1961 гг., провели там разведку, а в мае–июле 1962 г.— раскопки на пространстве в 100 кв. м. Они оказались результативными и интересными: были раскопаны 12 из более 150 обнаруженных «пылевых кругов» (灰土圏 хуэйтуцюань), что позволило открыть 37 жилых строений, керамику, свыше 2000 каменных орудий и довольно значительное коли­чество костяных изделий. Были также установлены размеры стоянки: почти 200 м     с севера на юг и 300 м с лишним с востока на запад (см. [69]).

Среди этого разнообразия самой интересной для нас находкой были оленьи или, возможно, бараньи лопатки, необработанные, без лунок, но со следами осознанного, точечного прижигания. Стало очевидно, что они представляют собой очень раннюю фазу становления техники гадания на костях, ибо получение «вещих» трещин путём подогрева кости является его conditio sine qua non. Поскольку же данная стоянка датируется радиокарбоном XXXIV в. до н. э., то здешние гадательные кости на сегодняшний день являются самыми ранними в Китае (см. [35, c. 133]). Иначе говоря, именно в Фухэгоумэне мы видим первые материальные начала гадательной практики на территории КНР.

В то же время необходимо указать, что фухэгоумэньская находка вряд ли имеет прямое отношение к шан-иньской традиции. Фухэгоумэнь расположен в 900–950 км к северу от Аньяна, т. е. далеко за пределами даже теоретически допустимого влияния на шан-иньскую культуру. Последнее не могло проявиться и из-за хронологического хиатуса — приблизительно в двадцать веков — между ними. Следовательно, если какая-либо волна культурной диффузии и вышла из Фухэгоумэня, то она должна была сначала докатиться до промежуточных звеньев и только через них до Шан-Инь. Кроме того, население Фухэгоумэня вряд ли принадлежало к прямой хуасяской генетической линии. Исторические карты Китая для периода Ся–Шан (XXII–XI вв. до н. э.) локализуют в этом районе племена сюньюй 熏育(葷粥) и бэйцян 北羌, а дальше на север — гунфан 音方^[8] (см. [39, с. 9–10, (3)6, с. 11–12, (3)6]). В основе этих сведений лежат надписи на гадательных костях (см. [85, с. 249–332 и особенно с. 273–282]) и информация, содержащаяся в древнекитайских письменных источниках. Конечно, ситуацию, существовавшую во второй половине II тыся­челетия до н. э., нельзя прямо экстраполировать на III и особенно IV тысячелетие до н. э., и всё же нет сомнения, что жители Фухэгоумэня не были китайцами в этническом понимании этого названия. Следовательно, если бы они положили начало шан-иньскому ритуалу, то он имел бы «некитайские» корни, в чём, впрочем, не было бы ничего необычного. Вспомним, что такой важный элемент культуры и политической жизни шан-иньцев, как нефрит (яшма) и регалии из него, тоже были внешним заимствованием, скорее всего из южной культуры Лянчжу (см. [25, с. 201–202; 24; 43; 23; 42; 103, с. 4–43]; её возраст — 3300–2200 гг. до н. э.), и этот факт не оспаривается китайскими учёными, правда чаще всего не в форме прямого признания наличия культурной диффузии, а путём умолчания, указания на наличие соответствующих предметов в неолитических культурах, распространённых вне бассейна среднего течения Хуанхэ, и т. п. (см., например, [1, с. 52–53; 91; 89]).

Единичная находка, пусть важная и ценная, сама по себе ещё не может решить вопроса генезиса важного шан-иньского института, особенно с учётом приведённых выше обстоятельств. Однако временнóе и географическое расстояния между Фухэ и Шан-Инь хотя бы отчасти заполняются результатами других изысканий китайских археологов.

В их числе следует назвать распространённую на территории провинций Ганьсу и Цинхай (см. [30, с. 369]) энеолитическую (производство медных изделий) культуру Цицзя. Она известна с 20-х годов прошлого столетия, когда её первые следы обнаружил известный шведский геолог и археолог Ю. Г. Андерсон (И. Г. Андерсон, Johan Gunnar Andersson, Ань Тэ-шэн, 1874–1960; см. [59, т. 2, с. 2294]), и датируется 2000 г. до н. э. (см. [30, c. 369; 103, c. 34–39; 101, c. 304–305]; см. также табл. 1).

Мы уже писали, что ещё одним новшеством культуры Цицзя по сравнению с Яншао и Мацзяяо^[9] является скапулимантия. На её стоянках наряду с медными изделиями были найдены гадательные кости, главным образом бараньи, ранее — свиные и коровьи лопатки. Они носят следы обжига (на одной из них в 24 местах), однако без каких-либо признаков долбления или сверления. Очевидно, что для Цицзя была характерна более примитивная стадия становления скапулимантии (см. [103, с. 37], а также [105; 116]).

Таблица 1

Радиокарбонные даты культуры Цицзя
в пров. Ганьсу (1–4) и Цинхай (5–8) *

* См. [81, с. 134, 136, 142, 143; 77, с. 662; 71, с. 55; 73, с. 286; 2, с. 84; 3, с. 78].

В результате трёх сезонов раскопок, проводившихся в сентябре–октябре 1957 г., летом и в ноябре–декабре 1959 г. на стоянке Хуанняннянтай вблизи города Увэй в центре пров. Ганьсу (приблизительно в 230 км к северо-западу от Ланьчжоу), среди множества других вещей было обнаружено значительное количество лопаток быков, баранов и свиней — в могилах, погребах, зольниках и других местах. Из  них 21 баранья, четыре свиные и одна бычья являются гадательными костями, носящими следы осознанного, точечного обжига. На бычьей — 12 точек, на хуже сохранившихся бараньих — от одной-двух до шести, но, видимо, первоначально их было больше, на свиных они крупнее, однако их количество не уточняется. Любопытно, что на одной из последних заметны лёгкие следы сверления, что можно интерпретировать как вероятное праначало перехода к более высокой стадии скапулимантии. Кроме того, ещё свыше десяти фрагментов костей подверглись скоблению и очистке, поэтому не исключено, что и они использовались или готовились для гадания (см. [6, с. 53, 58–59, 69; 8, с. 19]).

Хуанняннянтайское открытие было первым в своём роде, но уже вскоре в результате раскопок мая–июля и августа–ноября 1959 г. на стоянке Дахэчжуан (см. табл. 1, № 3, 4) «по неполному подсчёту», как отмечено в отчёте, было обнаружено девять гадательных костей — бараньих лопаток, не обработанных, без лунок, только со следами обжига, и ещё несколько на стоянке Циньвэйцзя^[10] (см. [53, с. 11]). Работы в Циньвэйцзя были продолжены в апреле–мае 1960 г., но они не принесли нового материала по интересующей нас теме, возможно, потому, что расчистке подверглись только могилы (см. [52]). В октябре 1960 г. небольшим раскопкам подвергся и Дахэчжуан, в итоге то ли были найдены 14 новых костей, то ли их общее количество выросло до 14 — формулировки итогового отчёта нечёткие (см. [66, с. 55–56]). Ради научной точности примем второй вариант. Впрочем, важнее другое: на костях хорошо различимо точечное прижигание. На Т45:2 (в отчёте дана её проририсовка; см. [там же, с. 55, рис. 30]) таких чёрных кружков 24, на Т35:4 — 16, на Т6:8 — 8, причём две последние кости повреждены, поэтому можно предположить, что первоначально следов прижигания было больше. Найдены также три бараньи лопатки без следов обжига, но, судя по обстановке, их тоже собирались использовать для гадания.

Дополнительный материал был получен также во время четвёртого сезона раскопок в Хуанняннянтае в апреле–июле 1975 г. Среди более 700 артефактов — орудий труда, предметов быта, украшений и т. п. — оказались и гадательные кости: девять бараньих и четыре свиные лопатки. Они предварительно не обрабатывались, не сверлились и не долбились, но подвергались точечному прижиганию. На свиной лопатке Т10:12 различимы 14 точек, на бараньей Н46:1 — 5 (см. [5, с. 421, 444; илл. 3, № 8, 9]).

Хуанняннянтайские находки представляются особо важными, поскольку данная стоянка, будучи чисто цицзяской, очень велика по размерам — около 100 тыс. кв. м (почти десять гектаров) и богата по содержанию. Она считается весьма представительной для культуры в целом и дала название одному из
трёх её типов-вариантов: Цилидунь, Циньвэйцзя (см. выше) и Хуанняннянтай (см. [30, с. 369])^[11].

В завершение проблемы гадательных костей рассматриваемой культуры приведём ещё одно свидетельство. Осенью 1978 г. археологическим отрядом Ганьсуского провинциального музея были проведены контрольные раскопки цицзяского памятника в деревне Цяоцунь, расположенной в 20 км к северо-западу от уездного города Линтай на крайнем востоке провинции. Ограниченный размер работ, охвативших всего 95 кв. м из 10 с лишним тысяч кв. м территории стоянки, повлиял на результаты, которые оказались довольно скромными: семь зольников, 24 каменных артефакта, фрагменты керамики, 31 костяное изделие и большое количество остатков коров, баранов, свиней и оленей. Важнейшей для нас частью перечисленного инвентаря являются 11 свиных и 6 бараньих лопаток. На них имеются слабо заметные следы скобления и следы прижигания: на образце Н4:14 их 7, на Н4:77 — 13, а на Н4:15 — даже 25 (см. [9, с. 24 и илл. 5, № 5]).

Приведённые выше данные, конечно, не отражают весь материал, известный китайским археологам к настоящему времени, но их вполне достаточно, чтобы сформулировать тезис о том, что гадание как культово-общественное явление было свойственно носителям культуры Цицзя. Китайские учёные уже в начале 60-х годов XX столетия писали: «Обнаружение гадательных костей свидетельствует о том, что в то время (т. е. в рамках Цицзя.— С. К.) существовал обычай гадать на костях» [32, с. 24]. Приведённая точка зрения не подверглась пересмотру (см., например, [51, с. 79]). К этому общему заключению добавим несколько штрихов.

Во-первых, среди обнаруженного материала нет щитков черепах^[12]. Это обстоятельство скорее всего объясняется геоклиматическими особенностями обжитой цицзясцами территории. Черепахи — теплолюбивые пресмыкающиеся, и живут они в тропических и субтропических зонах^[13] (см., например, [114, с. 261; 108, т. 2, с. 8, 18, 60–61]). Между тем Ганьсу обладает континентальным и довольно прохладным климатом: средняя годовая температура умещается в пределах от 0 до +15ºС (см. [111, с. 244; 119, с. 53, 375–376]), и хотя в III–II тысячелетиях до н. э. он мог быть несколько иным, но субтропическим и тем более тропическим, конечно, не являлся. Следовательно, есть все основания полагать, что цицзясцы, как и их более ранние северные соседи, фухэсцы, гадали только на костях, что и разнит их от шан-иньцев. В то же время этими костями были лопатки животных, и данный элемент является общим для фухэсцев, цицзясцев и шан-иньцев.

Во-вторых, в отличие от культуры Фухэ, где известен пока единичный случай, в культуре Цицзя гадание характерно для всего её ареала: Хуанняннянтай лежит на его северной окраине, Дахэчжуан и Циньвэйцзя — на западе, Цяоцунь — на востоке, расстояние между Линься и Линтаем составляет более 400 км, а от Линься до Увэй — свыше 250 км, что наглядно демонстрирует географическое распространение рассматриваемого обычая.

В этой связи необходимо всё же оговорить одно обстоятельство. Разведка и раскопки проводились также в цинхайской части ареала Цицзя. В частности, во время прокладки весной 1974 г. местными крестьянами оросительного канала была случайно открыта одна древняя могила к северу от деревни Лювань уезда Лэду, на крайнем востоке пров. Цинхай (см. табл. 1, № 5, 6). В июле этого же года начались раскопки, продолжавшиеся до конца 1975 г. Они выявили крупный могильник, размерами 450 (восток–запад) × 200 (север–юг) м. Были расчищены 564 могилы, в том числе 144 баньшаньские, 318 мачанских^[14] и 102 цицзяские. Последние отличаются от цицзяских захоронений, открытых в Хуанняннянтае, Циньвэйцзя и Дахэчжуане, например, наличием ведущей к ним дороги-коридора (дромоса), деревянных гробов, расписной керамики и полным отсутствием изделий из меди. Несмотря на общее богатство инвентаря, здесь нет также и гадательных костей (см. [55; 56]), что не следует пока интерпретировать в качестве свидетельства отсутствия у цинхайских цицзясцев обычая гадания.

В этом плане интерес вызывает одна любопытная находка. В могиле 328 в расписном кувшине типа ху с длинной шейкой оказалось 40 целых и 9 повреждённых костей, обработанных так, что они превратились в примерно одинаковые прямоугольные пластины длиною 1,8, шириною 0,3 и толщиною 0,1 см. Уже эта трудоёмкая отделка указывает на их какое-то особое предназначение. Такое предположение ещё больше усиливается надрезами треугольной формы, схожими с зубьями пилы, в центральной части с одной или обеих сторон. Их количество неодинаковое. Тридцать пять целых пластинок из 40 имеют по одному зубцу, три — по три и две — по пять. Вырезка этих зубцов завершала работу над костью, которую сначала очищали, затем отрезали ненужные фрагменты, шлифовали (полировали) и уж потом делали треугольные надрезы (см. [56, с. 376 и 371, рис. 8.3; 57, т. 2, илл. 66 ся]). Иными словами, весь описанный процесс очень напоминает изготовление гадательных костей, отличаясь лишь заключительной стадией — формированием зубцов вместо прижигания. Китайские археологи считают, что эти изделия служили для записи событий (цзи ши 記事), цифр (цзи шу 記数) или передачи сообщений (тунсюнь ляньло 通訊联络), наподобие узелкового письма или писем в виде нарезных дощечек, которыми ранее пользовались «братские народности» Китая (см. [56, с. 376]). Такой вывод представляется вполне правдоподобным, однако следует отметить, что на мачанской керамике, а именно к этой культуре относится могила 328^[15], имеются значки явно иероглифического характера, каковых пока нет ни в Баньшани, ни в Цицзя. Их насчитывается около 50, и многие из них сходны с шан-иньскими идеограммами (см. [56, с. 376, включая рис. 17; 57, т. 2, илл. 160–163]). В этой ситуации трудоёмкое вырезание зубцов на кости для передачи какой-нибудь информации становится как бы ненужным. Поэтому мы всё-таки не исключали бы, что мачанские зубчатые пластины использовались в культовых целях, может быть, и при гадании. Но если это и так, то здесь мы, скорее всего, сталкиваемся с истоками какой-то другой, чем шан-иньская, традиции гадания — явлением вполне вероятным для столь обширной территории, которую занимали неолитические культуры Китая. Косвенным подтверждением последнего предположения можно считать наличие таких пластинок и в слое, относящемся к культуре Баньшань. Он вообще богат изделиями, отнесёнными китайскими археологами к группе «Украшения и другие реликты культуры». Среди последних имеется неуказанное количество прямоугольных костяных пластинок длиною 2,0–2,4 и шириною 0,5–1,0 см. На одном или на обоих длинных боках вырезано от одного до шести зубцов. Кроме того, на две пластинки нанесены значки в форме латинской буквы «х» — получается своего рода надпись на кости (см. [57, т. 1, с. 49–52, т. 2, илл. XXXV–XXXVII]). Как бы ни интерпретировать эти находки, они, безусловно, заслуживают внимания.

Итак, с учётом приведённого выше дополнения можно сформулировать второй вывод: гадание несомненно было широко распространено на ганьсуской части ареала Цицзя, тогда как его цинхайская периферия остаётся пока белым пятном.

В-третьих, данный институт существовал не только в разных районах распространения культуры Цицзя, но и, по-видимому, на различных этапах её существования. Такое наблюдение нельзя пока подтвердить абсолютными датировками, поскольку их очень мало и относятся они только к двум из названных выше памятников: Дахэчжуану и Лювани (см. табл. 1). Тем не менее можно высказать некоторые мысли.

Начать, однако, придётся с нескольких необходимых пояснений, касающихся датировок, собранных в табл. 1. Отметим прежде всего, что с образцом ZK–410 связаны некоторые неясности. В «Конкорданции радиокарбонных дат» (см. [81, с. 134, ди 26(8)]; ср. [81, с. 136, ди 26(16)]) имеется информация, что он, как и ZK–741, изучался в рамках девятой серии радиокарбонных датировок Института археологии АОН КНР, однако в соответствующем докладе лаборатории ИА упоминается только второй из них (см. [77, с. 662]). Отсутствие первого представляется понятным: 91 образец, обследованный в период с июля 1980 по июнь 1981 г., получили, за исключением № 586 и 647, семисотые–девятисотые номера (см. [77, с. 657–662]). Странно, однако, то, что ZK–410 нет и в докладе о шестой серии, где имеются четырёхсотые номера, и в частности соседние 408, 409, 411–415, или, например, в докладе о седьмой серии, в которой пять образцов тоже значатся четырёхсотыми номерами (см. [74, 75]). Мы вообще не нашли ZK–410 ни в одном опубликованном в «Каогу» докладе радиокарбонной лаборатории ИА АОН КНР. Остаётся предположить, что рассматриваемый образец, вероятно, действительно обследовался с опозданием, но по каким-то причинам не попал в отчёт лаборатории. Это не имело бы никакого значения, ибо «Конкорданция» является авторитетным и достоверным изданием, если бы не неожиданно относительно ранний возраст цицзяской (т. е. собранной на территории опорной стоянки культуры Цицзя) пробы. Она старше ZK–741 на 345, 335 или 430 лет, в зависимости от того, какие исходные данные принимать в расчёт: для уточнённого периода полураспада радиоуглерода в 5730 лет, для устаревшего, но все ещё используемого «значения Либби», равного 5568±30 лет, или же для даты, скорректированной с применением дендрохронологической шкалы (подробнее см. [104, с. 143–147]). Отметим, однако, что калиброванные даты, особенно для столь позднего времени, как культура Цицзя, ближе всего к действительности и предпочтительнее пользоваться именно ими, т. е. в рассматриваемом случае признать, что ZK–410 старше остальных на 430–605 лет. Пока этот разрыв не будет заполнен, а также в силу приведённых неясностей мы воздержимся от использования определения, полученного на основе анализа ZK–410.

Образцы ZK–15 и ZK–23 присутствуют в «Конкорданции» (см. [81, с. 134, ди 26(6)]) без указания их культурной принадлежности. Однако соответствующая информация содержится в отчёте Ганьсуского отряда ИА АН КНР и в первом докладе радиокарбонной лаборатории ИА АН КНР (см. [66, с. 58–59; 71, с. 55]; см. также [104, с. 188–189]). Таким образом, в нашем распоряжении оказывается семь дат, и на их основании мы можем теперь заняться существом интересующего нас вопроса.

Как видно, культура в целом существовала между XXIII (№ 5 в табл. 1) и XX (№ 6) вв. до н. э., т. е. раньше, чем это признает Се Дуань-цзюй (см. выше)^[16]. Это не очень продолжительное время в сравнении с другими неолитическими культурами Китая. Например, предшественница Цицзя на территории Ганьсу, уже упоминавшаяся культура Мацзяяо продолжалась более 1000 лет: 3300–2050 гг. до н. э. (см. [93, с. 301]), а её отчасти синхронная соседка на Центральной равнине, культура Луншань — 900 лет: 2900–2000 гг. до н. э. (см. [40]). Этих трёхсот–четырёхсот лет оказалось, однако, достаточно, чтобы внутри культуры возникли те или иные различия, которые, впрочем, не коснулись гадания. Приведём соответствующие доводы.

Прежде всего отметим, что три даты для ганьсуской части ареала и четыре для цинхайской, соответственно 2185–2010 и 2250–1405 гг. до н. э., выявляют их почти строгую единовременность — расхождения в несколько десятков и даже сто лет не играют здесь практически никакой роли. Следовательно, отсутствие гадательных костей в Лювани, даже если оно со временем окажется характерным элементом всех цицзяских памятников в Цинхае^[17], будет носить географический, а не хронологический характер.

Данное наблюдение формально противоречит утверждению о разновременности гадания в пределах культуры Цицзя, фактически же ограничивает круг поиска пределами Ганьсу. Радиокарбонные даты дают нам два ценных указания: 1) между ганьсускими памятниками существуют временные различия; 2) возраст Дахэчжуана — XXI в. до н. э. К этим данным необходимо добавить типологический анализ, который показывает, что, хотя Дахэчжуан и Циньвэйцзя разделены небольшим пространством всего в 500 м, вторая стоянка хронологически позднее первой. В то же время восточные памятники: Сыцзуйпин (уезд Циньань), Цилидунь (уезд Тяньшуй), вероятно, и Цяоцунь (уезд Линтай)^[18] — выявляют близость к Дахэчжуану, но, очевидно, являются более ранними. Самым молодым является, по-видимому, Хуанняннянтай. Более того, различия наблюдаются даже внутри названных выше трёх вариантов культуры Цицзя. В частности, в типе Циньвэйцзя выделяются четыре периода, представленные соответственно: нижним слоем Дахэчжуана, его верхним слоем, нижним слоем Циньвэйцзя и его верхним слоем (см. [30, с. 369; 53, с. 11–12; 12, с. 353–354; 31, с. 67–68; 55, с. 68; 9, с. 22, 24; 33, с. 118]).

Упомянутые в связи с нашей темой памятники можно, по-видимому, расположить цепочкой: Цяоцунь, Дахэчжуан, Циньвэйцзя, Хуанняннянтай.

В-четвёртых, все обнаруженные до сих пор цицзяские гадательные кости отличаются простотой их обработки — в основном только прижигание, т. е. отражают раннюю стадию становления института гадания в древнем Китае.

В-пятых, наличие многих следов обжига на отдельных костях указывает, с нашей точки зрения, на то, что кости использовались многократно. Это могло произойти по ходу одного «сеанса», когда последовательно задавались несколько вопросов или же каждое обращение к оракулу было единичным, но оно повторялось на протяжении многих дней, причём задаваться мог один и тот же вопрос, но скорее всего их содержание менялось от раза к разу.

Наконец, существенным и интересным моментом является этническая принадлежность цицзясцев. В китайских археологических публикациях данный вопрос вообще не затрагивается ни в какой форме, да и решить его на основе археологических материалов, без привлечения письменных источников, практически невозможно. Почти нет также палеоантропологических исследований, касающихся расовой характеристики цицзясцев, поэтому для прояснения указанных проблем придётся пойти окольным путём.

В нашей статье «Новое достижение археологов и антропологов КНР: краниологическая серия Гумугоу^[19]» мы писали: «Гумугоские черепа принадлежат древ­ним представителям европейской большой расы, а точнее — её балкано-кавказскому ответвлению… Поскольку Гумугоу лежит на востоке Синьцзяна, то данный факт означает, что на переломе III–II тыс. до н. э. Восточный Туркестан был заселён именно европеоидами, хотя присутствия там и монголоидов нельзя исключить» [104, с. 5]. Последнее замечание оказалось верным, правда, для значительно более позднего времени — рубежа нашей эры, но зато для района, расположенного в глубине Синьцзяна, на крайнем юге его центральной части, в 900 км к юго-западу от Гумугоу. В 1984 г. в коммуне Шаньпула в уезде Лопусянь (Lop Xian) было обнаружено 20 могил I в. до н. э. – III в. н. э. Краниологическое изучение показало, что в них захоронены монголоиды с заметной примесью европеоидных признаков, т. е. на этой территории произошла метисация обеих больших рас, давшая в результате туземное расово смешанное население (см. [88; 39, с. 29, D4]). На основе приведённых данных вырисовывается следующая историческая картина: на рубеже III–II тысячелетий до н. э., т. е. в цицзяское время, приблизительно в 1100 км к западу от западной границы ареала Цицзя проживали европеоиды, причём Синьцзян был далёкой восточной окраиной их расселения — специалисты обычно видят эту границу намного западнее. Например, так считал известный советский антрополог В. П. Алексеев (1929–1991), который восточную границу распространения европеоидов локализовал не далее района Памира–Ферганы, и в пределы КНР он не заходил (см. [99, с. 214, 219, 221, 222, 224]). Сходную или ещё более осторожную точку зрения высказывали и учёные других стран (см., например, [117, с. 70–71, 505–506]). В. П. Алексеев не знал и не мог знать приведённых выше синьцзянских материалов, ибо они появились много лет спустя после выхода в свет его книги. Тем не менее его слова, хотя бы косвенным образом, подтверждают наше предположение, что Восточный Туркестан являлся далёкой периферией европеоидных популяций, дальше которой они, вероятно, не проживали. Если к тому же учесть несомненно монголоидное окружение цицзясцев, что подтверждено по меньшей мере пятью сериями краниологических исследований (см. [97; 98; 96; 15; 48], см. также [47; 33, с. 189–190]), то есть все основания считать ими и носителей изучаемой культуры. Такой вывод можно документировать, правда, весьма ограниченным, но зато прямым доказательством. В 1945 г. были проведены небольшие раскопки цицзяских могил в Янвавани вблизи деревни Вэйцзяцзуй в уезде Нинсянь на крайнем северо-востоке пров. Ганьсу (см. [82, с. 27, Е8]). Два обнаруженных там черепа были изучены, пожалуй, крупнейшим палеоантропологом Китая прошлого века Янь Инем (1908–1970), заключившим, что они бесспорно являются монголоидными (см. [95]). Его точка зрения принята современной наукой КНР: «Исследовательских докладов, касающихся расового состава неолитического населения района Ганьсу–Цинхай, не много, — говорится в „Синь Чжунго ды каогу фасянь хэ яньцзю“, — черепа людей культуры Мачан, обнаруженные на неолитической стоянке Лювань уезда Лэду пров. Цинхай, и черепа из могил культуры Цицзя, найденные в Янцзява (имеется в виду упомянутая выше стоянка Янвавань в уезде Нинсянь.— С. К.) в Ганьсу, по своей форме (цзай синтай шан 在形態上) близки специфическим чертам (тэчжэн 特徵) населения Северного Китая (Хуабэй цзюйминь 華北居民) и поздненеолитическим черепам Ганьсу, входящим в состав монголоидной расы (мэнгу жэньчжун 蒙古人種). Можно сказать, что население ганьсуской культуры Яншао и культуры Цицзя в верховьях Хуанхэ обладает очевидным единством физического строения (цзай тичжи шан ю минсянь ды ичжисин 在體質上有明顯的一致性)» [33, с. 189].

Определение монголоидности цицзясцев сужает круг поисков этнической принадлежности, исключая из него каких бы то ни было западных, «белых» пришельцев. Взгляд на китайские исторические карты приводит к такому же результату по отношению к предкам хуася, т. е. собственно китайцев. Для династий Ся и Шан (XXIII–XII или XXI–XI вв. до н. э.), т. е. как раз для времени существования культуры Цицзя, возможная сфера их влияния на западе не заходила дальше восточных районов южной части Шэньси, завершаясь примерно на уровне современного города Сиань, и в любом случае не достигала даже самых восточных областей ареала Цицзя (см. [39, с. 9–14; 113, с. 2–3]). Зато в относительной близости к его северо-восточной окраине на карте Ся помечено наличие проживавшего в северной части излучины Хуанхэ племени сюньюй 熏育(葷粥) (см. [39, с. 9–10, (3)6]). Ему стоит уделить немного внимания.

Великий китайский историк Сыма Цянь (145–87 гг. до н. э.) в главе «У-ди бэнь цзи» своих «Записей историка», фиксируя деяния легендарного (для нас, но не для древних китайцев) правителя глубокой древности Хуан-ди (2698–2599 гг. до н. э.), писал: «На севере [Хуан-ди] прогнал сюньюйцев, сверил верительные бирки [князей] на горе Фушань и создал поселение у Чжолу» [34, т. 1, цз. 1, с. 6], цит. по [110, т. 1, с. 134]^[20].

Данная информация не представляла бы для нас особого интереса, если бы не упоминание здесь сюньюйцев в связи с Хуан-ди^[21], что означает отнесение времени их появления на исторической арене к III тысячелетию до н. э., и в ещё большей степени — если бы не две связанные с нею записи.

Первая содержится в «Сюнну ле чжуань», 110-й главе «Ши цзи»: «Родоначальником сюнну был отпрыск рода правителей Ся по имени Шунь-вэй (淳維; должно быть Чунь Вэй; см. [49, т. 3, с. 1658; 17, т. 5, с. 1407].— С. К.). До Тана и Юя (唐虞, т. е. Яо и Шуня, 2356–2206 гг. до н. э.— С. К.) [племена] шаньжунов (山絨), сяньюней (獫狁) и хуньюев (葷粥 сюньюй)^[22] жили на [землях] северных варваров и вслед за пасущимся скотом кочевали с места на место... В поисках воды и травы [они] переходят с места на место, и хотя у них нет городов, обнесённых внутренними и наружными стенами, нет постоянного местожительства и они не занимаются обработкой полей, тем не менее каждый тоже имеет выделенный участок земли. У них нет письменных документов, и [все] распоряжения делаются устно (у вэньшу и яньюй вэй юэшу 毋文書以言语爲約束)» ([34, т. 9, цз. 110, с. 2879]; цит. по [106, с. 34]; иероглифические вставки с транскрипцией сделаны нами.— С. К.). Материал, собранный Сыма Цянем, очень интересный, и цитату можно бы продолжить, но для наших целей приведённого пассажа вполне достаточно.

Вторая запись представляет собой пояснение танского комментатора Сыма Чжэня VIII в. н. э. (точные даты жизни неизвестны) к процитированному ранее отрывку из главы первой «Ши цзи», где он говорит: «Сюнну — это другое наименование [сюньюйцев]. [При] Тане и Юе (Яо и Шуне.— С. К.) и ранее [их] называли шаньжун (山戎), а также сюньюй (熏粥), при Ся — чуньвэй (淳維), при Инь — гуйфан (鬼方), при Чжоу — сяньюнь (玁狁), при Хань — сюнну (匈奴)» [34, т. 1, цз. 1, с. 7, примеч. 6]. Приведённые названия нередко встречаются в древнекитайских текстах, включая и самый ранний из них — «Ши цзин» (см., например, [22, т. 7, цз. 9, с. 804, 806, 809, 824, 826, цз. 10, с. 869, 871, 874, т. 9, цз. 18, с. 1554; 63, т. 2, цз. 6, с. 339; 84, цз. 6, с. 146]), однако для нас в этой цепочке важнейшим топонимом является гуйфан, поскольку наличие этого племени зафиксировано в шан-иньских гадательных надписях, т. е. в синхронном, а не более позднем источнике. Приведём несколько примеров: «В день цзи-ю (46‑й день цикла) гадали. Бинь задал вопрос: „Не будет ли беды от [племён] гуйфан и ян?“»; «В день и-сы (42‑й) гадали. Бинь задал вопрос: „[Племя] гуйфан захватит цянов?“»^[23]; «В день гуй-хай (60‑й) спросили: „В день гэн-у (7‑й) [следующей] декады^[24] [племя] гуйфан получит поддержку [духов]?“». Очевидно, что отношения Шан-Инь с гуйфанами были довольно тесными, порой враждебными, порой дружественными, как это обычно бывает между соседями, ибо это племя (эти племена) проживало, как можно судить по имеющимся данным, в центральной части Шаньси и северной Шэньси (см. [62, с. 140–141]), т. е. в территориальном промежутке между Цицзя и Шан-Инь. Из этих данных возникает первое предположение, что носителями культуры Цицзя могли быть названные выше предки гуйфанов — шаньжуны, сюньюи, чуньвэни.

Однако варианты ответа на вопрос об этнической принадлежности цицзя­сцев вышесказанным не исчерпываются. Выше говорилось, что в одной из надписей на гадательных костях стоял этноним цяны 羌, который тоже интересен для уяснения изучаемой темы. Он в форме цян, бэйцян 北羌 — северные цяны, мацян 馬羌 — лошадиные цяны ^[25] часто встречается в надписях, в инскрипциях на бронзе и в письменных источниках (см. [36, с. 416–418; 62, с. 138–139; 85, c. 276–282; 13, c. 263; 86, т. 3, цз. 11, с. 377; 22, т. 10, цз. 20, c. 1991; 38, гл. 4а, c. 146/35б–147/36б]). Словарь «Шо-вэнь цзе-цзы» поясняет: «[Знак] цян — [название] западных жунов, пасущих баранов (сижун му ян жэнь е 西戎牧羊人也)» ([37, т. 66.1, гл. 4а, c. 7а], ср. [90, т. 71.2, цз. 7, с. 16б]; 38, гл. 4а, с. 146/35б–147/36а, б]), добавляя далее, что поэтому иероглиф состоит из «барана» (ян 羊) и «человеческих ног» (жэнь 儿), означая «пастух баранов» (см. [38, гл. 4а, с. 147/36а]). Здесь наблюдается сходство с цицзясцами, которые были знакомы с примитивным земледелием, возможно даже, что оно играло в их жизни главную роль, но и скотоводство у них было развито довольно высоко: выращивались свиньи, овцы, собаки, коровы и лошади (см. [30, с. 369]). Такой состав домашних животных указывает на оседлый или полуоседлый образ жизни — кочевники, как правило, не разводят коров и тем более свиней, не подготовленных природой к путешествиям (см., например, [107, с. 72–76, 160–163; 109, с. 32, 60]). Полуоседлость вполне могла быть характерной и для цянов, хотя их обычно определяют как людей, «главным занятием которых, было кочевое скотоводство (и юму вэй чжу 以游牧爲主)» [59, т. 3, с. 4392, ст. Цян; БКРС, т. 2, № 5146], т. е. кочевников, но это, скорее всего, некий психологический стереотип, а не результат научного исследования. Для отнесения цянов к кочевникам нет веских аргументов, ибо материала о них вообще не много. В этом плане заслуживает внимания высказывание коллектива авторов, выпустивших в 1998 г. «Цзягувэнь цзыдянь», в котором они пишут: «[Иероглиф цян] состоит: из знака „баран“ и знака „человек“ (從羊從人), или из знака „8“ ^[26], по форме похожего на верёвочные путы, либо из знака „огонь“, иногда [в нём опускается] графема „человек“ (хо шэн жэнь син 或省人形), но всё это разные формы [иероглифа] цян. [В] Шо-вэне [говорится]: „Цяны, это западные жуны — пастухи баранов“, т. е. это предки рода (племени?) Цзян (цзи цзянцзу чжи сяньцзу 即姜族之先祖). В давние времена [они] проживали в Ганьсу, в районе [деревень] Синьдянь и Лива^[27] (выделено нами.— С. К.). Цяны периода Инь являлись государством, враждебным Шан, поэтому в надписях на гадательных костях есть много записей типа: „напали на цянов“ (фа цян 伐羌), „прогнали цянов“ (чжу цян 逐羌), „захватили цянов“ (хо цян 獲羌) и т. п., причём постоянно цянов использовали в качестве человеческих жертвенных животных (жэньшэн 人牲), поставляя их для жертвоприношений. Формы знака цян в цзягувэне, в состав которых входят элементы „веревочные путы“ или „огонь“, являются конкретным отражением (ши лу 實錄) их наполненного жестокостью положения как человеческих жертвенных животных» [36, цз. 4, с. 417].

Таким образом, не исключено, что носителями культуры Цицзя могли быть цяны или их предки, в любом случае какой-то нехуасяский этнос, который с предками хуася находился в неустойчивых отношениях, но контакты с ними поддерживал и, следовательно, обменивался культурными достижениями.

И Фухэгоумэнь, и Цицзя, как уже говорилось, располагались довольно далеко от Хэнани и запада Шаньдуна — арены исторической деятельности шан-иньцев, поэтому встаёт вопрос о наличии ранних форм гадания на данной территории.  В поисках ответа необходимо обратить взор на культуру Луншань, и в особенности на её хэнаньский и шаньдунский варианты, ибо именно их создатели проживали там почти непосредственно перед шанцами в III тысячелетии до н. э.

В нашем распоряжении имеются 14 радиоуглеродных дат для луншаньского слоя Хоугана (Аньян) и близких к нему стоянок (см. [78, с. 81–82; 81, с. 11, 78–80; 76, с. 365–366; 72, с. 335, 337; 75, с. 374; 74, с. 90]. Из них явствует, что носители культуры Луншань населяли территорию, позже ставшую столицей Шан-Инь, в период с XXVIII по XXII в. до н. э., а близлежащие районы — с XXVI по XXII в. до н. э. Воцарение династии Шан-Инь по традиционной хронологии произошло в XVIII в. до н. э. До Чэн-тана (1766–1754 гг. до н. э.) племя шан управлялось шестью историческими и семью легендарными вождями, что вряд ли могло длиться менее двух веков, и, таким образом, мы оказываемся в XX в. до н. э. Если, с другой стороны, самую молодую из калиброванных хоуганских дат ZK–771 (2145–120 гг. до н. э.) развернуть в пределах двух стандартных отклонений для получения 96 % уверенности в её правильности (см. [103, с. 145–146]) — 2385–1905 гг. до н. э., то окажется, что вероятность прямого контакта луншаньцев и шанцев является весьма высокой.

Сказанное можно отнести и к более широкому контексту хэнаньского и шаньдунского (классического) вариантов Луншаня. Для них имеется 16 дат (см. [81, с. 72, 74–76, 85, 66–68]), которые показывают, что первый из них охватывал период с XXVIII по XX в. до н. э., второй — с XXV по XVIII в. до н. э. Это, в свою очередь, означает, что шаньдунский вариант возник позднее хэнаньского и сосуществовал даже с династийным периодом Шан-Инь, не говоря уже о додинастийном и легендарном. Среди этих дат есть две особенно молодые: 1925 и 1900 гг. до н. э. (обе для хэнаньского Луншаня), они настолько близки времени воцарения Чэн-тана (1784/1783 г. до н. э.)^[28], что синхронность отражённых в них событий раннему периоду Шан представляется более чем возможной.

В связи с рассматриваемой темой, с точки зрения исторической географии, нас может заинтересовать ещё одна часть Северного Китая, а именно Шаньси, в те времена бывшая периферией как Луншаня, так и Шан-Инь. Пять радиокарбонных датировок хронологизируют Таосы, как именуется шаньсиский Луншань XXIX–XXV вв. до н. э. (см. [81, с. 17, 20, 22; 4, с. 94; 3, с. 79; 74, с. 90; 75, с. 374]). Несмотря на использование в качестве образцов древесного угля — лучшего материала для этой цели, — ранние определения вызывают некоторые сомнения, и китайские учёные обычно относят Таосы к 2500–1900 гг. до н. э., что тоже очень близко к Шан-Инь (см. [10, с. 520]).

Таким образом, если подвести итог сказанному выше, то можно заключить, что все рассмотренные варианты Луншаня располагались на территории, позже ставшей ареной деятельности племени и династии Шан-Инь, и существовали там непосредственно или почти непосредственно перед появлением упомянутого племени. Указанные обстоятельства в значительной мере предопределяют историческую связь Луншаня и Шан-Инь, которая подтверждается типологическим анализом реликтов их культуры, особенно обнаруженных во втором слое Хоугана (см. [41, с. 191–193; 40; 10, с. 521; 60, с. 451]). Естественно предположить, что и гадательные кости шан-иньцы унаследовали в первую очередь именно от луншаньцев, прямо или через непродолжительную промежуточную культуру Эрлитоу, которую, кстати сказать, первоначально считали этапом культуры Шан-Инь. Мы о ней уже писали (см. [103, с. 105–109; 101, с. 307–310]), поэтому здесь остановимся лишь на нескольких моментах, существенных с точки зрения настоящей статьи.

Деревня Эрлитоу, давшая ей своё имя, лежит в 9 км к западу от города Яньши в центре пров. Хэнань (см. [82, с. 18, С4]). Обнаруженное здесь в 1958 г. крупное (2,5×1,5 км) поселение городского типа с дворцами, множеством строений, гончарными печами, колодцами, могилами и почти 8000 артефактов, включая и бронзовые изделия, отражает высокий уровень развития его населения. Культура Эрлитоу, занимавшая Хэнань и соседние районы Шаньси и Хэбэя, находилась стратиграфически между хэнаньским Луншанем и ранней фазой Шан. Она существовала в XXIV–XV вв. до н. э. (по калиброванным радиокарбонным датам) и как нельзя лучше подходила на роль посредника между названными культурами, в том числе в интересующей нас области. Уже в первых отчётах отмечалось обнаружение там «довольно большого» количества гадательных костей и говорилось: «Вещи из сферы религии и суеверий представлены гадательными костями, сырьём для которых служили коровьи, свиные и бараньи лопатки. Большинство из них не подверглось предварительной обработке. На многих имеются следы прижигания, нет признаков сверления, на отдельных попадаются выдолбленные ямки. Методы их изготовления довольно примитивны, близкие тем, которые обнаружены в нижнем культурном слое Эрлигана в Чжэнчжоу» [67, с. 85 и там же рис. 4; 66, с. 222]. Во время трёх сезонов раскопок в 1972 и 1973 гг., посвящённых в основном расчистке открытого в Эрлитоу дворца правителя, археологи нашли ещё шесть таких же костей (бараньи лопатки), прижжённых с лицевой стороны, с «вещими» трещинами на обратной поверхности (см. [70, с. 241]). С учётом этих данных возможность передачи обычая гадания «на высшем уровне», т. е. от правящих в Эрлитоу правящим в Шан-Инь, представляется неоспоримой.

После эрлитоуского экскурса мы можем вернуться к Луншаню, чтобы посмотреть, действительно ли отсюда мог исходить соответствующий импульс в Эрлитоу и Шан-Инь. Дать положительный ответ не трудно, ибо первооткрыватель данной культуры — У Цзинь-дин (1901–1948) в отчёте о раскопках первого её памятника, Чэнцзыяй (成子崖; ныне последний знак читают я, т. е. Чэнцзыя), выделяет эти находки в отдельный параграф, отмечая: «До раскопок Чэнцзыяя известное нам место обнаружения гадательных костей ограничивалось деревней Сяотунь вблизи Аньяна в Хэнани. Полученное при раскопках Чэнцзыяя является первым открытием вне этого предела (чжэ фаньвэй ивай 這範围以外)» [45, с. 85; 112, с. 146]. Итог двух сезонов работ оказался не очень впечатляющим — всего 16 фрагментов, но их научную значимость трудно переоценить. Кроме сенсационности первого обнаружения гадательных костей, которые, во-первых, не являлись шан-иньскими, во-вторых, принадлежали культуре Луншань, тут присутствуют по меньшей мере три серьёзных момента. Прежде всего, шесть фрагментов нашли в нижнем, три — в промежуточном и шесть — в верхнем культурном слое (и ещё один — на поверхности), что означает применение гадания на всём протяжении существования шаньдунского Луншаня. Затем отметим, что техника подготовки костей совершенствуется от нижнего слоя к верхнему. И наконец, здесь впервые появляется сверление лунок. В общем, обработка костей состояла из приёмов, отмеченных выше для Шан-Инь, за исключением нанесения знаков. Таким образом, чэнцзыяские гадательные кости почти по всем показателям: географическое местонахождение, время употребления, способы обработки, — представляют более раннюю фазу становления шан-иньского обычая.

В дальнейшем гадательные кости были найдены и на других стоянках шаньдунского Луншаня, в частности в Лянчэнчжэне в уезде Жичжао на крайнем юго-востоке провинции приблизительно в 220 км к востоку от Чэнцзыя и в Шанчжуане в уезде Чипин примерно в 110–120 км к западу от Чэнцзыя (см. [33, с. 101; 20; 19, с. 145–152; 14, с. 9, 11, 15; 87, с. 37, 45, рис. 2; 82, с. 10, D6, С4, С3]). Такое расположение находок свидетельствует, что гадание было распространено не только на разных этапах рассматриваемой культуры, но и, по-видимому, на всём её ареале. В этом плане особого внимания заслуживают Шанчжуан, где луншаньские слои залегают на давэнькоуском слое (впервые обнаруженном столь далеко на западе провинции) и в то же время проявляют черты сходства с хэнаньским Луншанем (см. [87, с. 35–36, 37, 40]), и Чэнцзыя, культурно близкий к Шан-Инь (см. [14, с. 10]).

В связи с шаньдунским Луншанем возникает проблема этнической принадлежности его носителей. В настоящее время можно считать общепризнанной точку зрения о местной специфике этой культуры, её возникновении на базе Давэнькоу, которая была распространена на той же территории в 4300–2500 гг. до н. э., и материнском характере по отношению к Юэши, бронзовой культуре, возникшей в Шаньдуне в 1900–1600 гг. до н. э. (см. [11, с. 433–436]). Вырисовывается концепция шаньдунского локального центра развития насельников этого района, но они вряд ли являлись предками хуасясцев по прямой линии. Источники чжоуского времени, когда Шаньдун уже подвергся хуасяской колонизации, тем не менее отмечают проживание там племён и 夷, или восточных и 東夷. Например, в «Лунь юе» упоминается, что: «Учитель (т. е. Конфуций.— С. К.) хотел жить среди девяти [племён] и (九夷)», а комментарий поясняет: «Девять [племён] и — это восточные и (дунфан чжи и 東方之夷). Их девять разновидностей», — и далее перечисляет названия последних (см. [18, цз. 9, с. 205]).

Интересный пассаж имеется в «Ли цзи»: «Жители пяти сторон [света] — Срединных царств и иноплеменного окружения (Чжунго жун и уфан чжи минь 中國戎夷五之民) — все обладают [своей] природой (син 性), [которую] нельзя изменить. Восточные племена называются и. [Они] носят распущенные волосы и татуируют тела. Некоторые [из них] едят сырую пищу… [Жители] Срединных царств [и племена] и, мань, жун, ди — все имеют жилища для спокойной жизни и [свои] вкусовые пристрастия, подходящую [им] одежду и изготовленную [ими] утварь» [16, т. 20, цз. 12, с. 584]. Очевидно, что древние китайцы чётко осознавали различия между населением Срединных государств, т. е. собственно китайцами — хуася, и «варварской» периферией, восточную часть которой заселяли исцы. Описанию последних, в более широком контексте, отведён целый цзюань «Хоу-Хань шу» (см. [44, т. 10, цз. 85, с. 2807–2827]), где, в частности, отмечено их существование уже во времена Яо и династии Ся, а также отношения с ними шан-иньцев и чжоусцев (см. [там же, с. 2807–2808]).

Знак и 夷 встречается и на гадательных костях Шан-Инь, однако в его интерпретации наблюдаются расхождения. Чжао Чэн и другие учёные определяют его (и схожую пиктограмму жэнь人) в качестве названия враждебного племени, проживавшего на полуострове Шаньдун и в приморских районах бассейна Хуайхэ (см. [62, с. 145; 49, т. 1, с. 527]), тогда как Сюй Чжун-шу признаёт за жэнь значение наименования племени, а относительно и пишет, что «форма и смысл [знака] неясны» [36, цз. 8, с. 875–876, цз. 10, с. 1144]. Общий вывод по интересующей нас проблеме можно сформулировать следующим образом: мы не знаем, и, скорее всего, никогда не будем знать, как назывались творцы шаньдунского Луншаня — были ли это предки шан-чжоуских и или какой-то другой этнос, но что ими не являлись хуася, пращуры шан-иньцев, представляется практически несомненным. Следовательно, и здесь у истоков шан-иньского гадания находились соседи, а не родоначальники.

Нерассмотренным остался хэнаньский Луншань. Практически по всем показателям: ареалу, времени существования (2600–2000 гг. до н. э.), культурному содержанию и этнической принадлежности его носителей — он ближе к Шан-Инь, чем любая другая неолитическая культура. Поэтому китайские учёные не сомневаются, что именно он «дал жизнь (юньюй 孕育) и в конечном счёте развился в культуру бронзы начального этапа китайской цивилизации (Чжунго вэньмин чуци ды цинтун вэньхуа 中國文明初期的青銅文化)» [41, с. 191].

Из-за разнообразия культурного богатства в хэнаньском Луншане выделяются три разновидности: Ванвань III (王灣三期; запад Хэнани и крайний восток Шэньси, здесь позже находилась вторая из семи столиц Шан-Инь, обозначаемая Шан 2), Хоуган II (后岡二期; северо-восток Хэнани и юг Хэбэя; Шан 3, 4, 7) и Цзаолюйтай (造律台; восток Хэнани и запад Шаньдуна; Шан 1, 6(?)). Описывая их, китайские специалисты отмечают, что «в это (луншаньское.— С. К.) время в пределах всей культуры хэнаньского Луншаня, включая и разновидность Ванвань III, являлся распространённым обычай гадания (чжаньбу сису 占卜習俗). В качестве материала для гадательных костей использовались свиные, коровьи, бараньи и оленьи лопатки. Их обжигали, а затем осматривали „вещие“ трещины (兆文 чжаовэнь), чтобы разъяснить, что благополучно и что вредно» [41, с. 192].

Особо следует отметить находки гадательных костей в луншаньском слое Хоугана, части будущей столицы Шан-Инь. Их первооткрыватель Лян Сы-юн писал по этому поводу: «Гадательные кости из лопаток животных, вероятно (есюй 也許), являются наследием, оставленным культурой Луншань и переданным ею культуре эпохи Инь. Такого рода гадательные кости первоначально были простым, поверхностным проявлением сложной системы верований и суеверий. Таким образом, грубые, примитивные действия, появившиеся в культуре Луншань, стали предтечей (сяньцюй 先驅) крайне таинственной формы (цзи гуйби ды синши 極詭秘的形式) в культуре Инь» [19, с. 151]. Итак, наличие обряда гадания в рамках хэнаньского Луншаня представляется археологически хорошо документированным.

Подводя итог путешествию по неолитическому Китаю, можно сделать несколько выводов относительно интересующей нас проблемы.

Во-первых, очевидно, что шан-иньский институт гадания, будучи высшим достижением в данной области, не был собственным изобретением этого племени и не возник лишь во второй половине II тысячелетия до н. э.

Во-вторых, у него были глубокие неолитические корни по меньшей мере в III тысячелетии до н. э., а с учётом материалов из Фухэгоумэня — возможно, даже в IV тысячелетии.

В-третьих, данный обычай не являлся свойственным какому-то одному этносу или одной археологической культуре и не был ограничен географически или хронологически. Наоборот, это был феномен, широко распространённый в Северном Китае от Ганьсу на западе до Шаньдуна на востоке и от южных районов Внутренней Монголии на севере до Хэнани на юге. Он складывался на протяжении нескольких тысячелетий среди носителей таких культур, как Фухэ, Цицзя, шаньдунский и хэнаньский Луншань и Эрлитоу, не считая некоторых более поздних, например упоминавшуюся Юэши. В силу ограниченности места мы не могли рассмотреть их все в настоящей работе, но данный факт не меняет сути наших выводов.

В-четвёртых, непосредственными предшественниками шан-иньцев в этом плане были создатели хэнаньского и шаньдунского Луншаня и Эрлитоу. Кроме наличия прямых тому доказательств, настоящее утверждение не вызывает сомнений ещё и потому, что общая культурная преемственность Луншаня, Эрлитоу и Шан подтверждается многими находками, т. е. передача института гадания не являлась чем-то обособленным и единичным.

Наконец, самым, может быть, главным моментом является этническая сторона вопроса. Гадательные надписи, широко известные и активно изучаемые во всём мире на протяжении более ста лет, несомненно являются хуасяским (собственно китайским) изобретением. Видимо, в силу данного обстоятельства и вся система гадания воспринимается как чисто китайское нововведение. Между тем приведённые выше материалы отчётливо показывают, что в складывании обряда гадания на костях, и именно в форме, описанной выше, принимали активное участие и нехуасяские этносы: и, цяны, жуны и др.^[29] Из этого следует главнейший и важнейший вывод: китайская цивилизация выросла на базе достижений не одной, а многих этнических групп, хотя и в пределах монголоидного мира.

Литература

1. ↑ Слово «благополучие» (цзи 吉, см. [99а, № 1959]: «счастье, удача, счастливая примета, благоприятствующий») во всех случаях, когда оно встречается в гадательных надписях, означает положительный, утвердительный ответ оракула на заданный ему вопрос.
2. ↑ Здесь на третьем месте стоит неотождествлённый знак, однако его графика (см. [80, с. 121, № 662]) указывает на какое-то строение, поэтому в данном контексте он может иметь только такое значение, как «дворец, храм, зал, помещение», а прилагательное «правый» позволяет предположить, что таких строений было два (правое и левое) или три (правое, центральное и левое). Все ли они использовались для учёбы и только ли для неё, сказать невозможно.
3. ↑ Для данного знака (梌) в словарях даются чтения ту и ча (см. [49, т. 2, с. 1216; 17, т. 4, с. 1056]) и значение «название дерева». Однако в цзягувэнь фонетиком является его правая сторона, первое чтение которой юй (см. [БКРС, т. 4, № 14435]). Оно при всей условности и использовано в переводе. Точное местонахождение Юй неизвестно.
4. ↑ Да-гэн находился на престоле в 1691–1667 гг. до н. э., Да-цзя — в 1753–1721 гг., Да-дин был наследником Чэн-тана (1766–1754), однако скончался до вступления на престол, Да-и — это другое наименование Чэн-тана. Ши-жэнь и Бао-дин царствовали ещё до Чэн-тана, но неизвестно, когда именно. В хронологическом и генеалогическом порядке их следует расположить таким образом: Бао-дин, его сын Ши-жэнь, внук Ши-жэня — Да-и, сын последнего Да-дин, сын Да-дина — Да-цзя и, наконец, младший сын Да-цзя — Да-гэн. Иначе говоря, запись на кости сделана в обратном порядке. Это связано с тем фактом, что жертвоприношения совершались в последовательности растущего отдаления от жертводателя, в данном случае от Кан-дина (1219–1199 гг. до н. э.), т. е. сначала близким, а затем всё более далёким предкам. Форма записи и контекст позволяют с большой долей уверенности говорить о том, что во всех случаях речь шла о жертвоприношениях, названия которых могли звучать хо и чжэн, или же они были указаны на отсутствующей части кости. Чтение хо для соответствующего знака имеет предположительный характер.
5. ↑ В гадательных надписях дни обычно обозначаются парой знаков, входящих в состав шестидесятеричного цикла. Если, однако, точная дата уже была указана ранее, то в дальнейшем мог использоваться лишь один знак. Дни со знаком синь — это 8, 18, 28, 38, 48 и 58‑й дни цикла. В данной надписи он, скорее всего, обозначает время предполагаемой охоты шан-иньского правителя, которому оракул предсказывает большую удачу.
6. ↑ Поскольку в начале фразы указан 18‑й день цикла, то «следующим» является 19‑й день, обозначаемый жэнь-у, поэтому достаточно лишь одного иероглифа. Более того, здесь не было необходимости даже в нём, ибо выражение 翌（拭）日ижи синонимично 明日 минжи, 第二天 диэр тянь означает здесь именно «следующий», т. е. 19‑й день цикла (см. [49, т. 5, с. 3346]).
7. ↑ Указанный процесс детально описан Д. Кэйтли; см. [115, с. 12–27].
8. ↑ Чтение гунфан условное, ибо соответствующий знак в цзягувэне отождествляется учёными с разными иероглифами. Поскольку среди них доминируют знаки, имеющие чтение гун, мы остановили свой выбор на нём (см. [36, цз. 2, с. 100; 62, с. 137]).
9. ↑ Описание культур Яншао и Мацзяяо см. [103, с. 24–32; 101, с. 292–296].
10. ↑ Они находятся в районе города Линься, примерно в 70 км к юго-западу от Ланьчжоу и 260–270 км к югу от Хуанняннянтая.
11. ↑ Указанные разновидности культуры Цицзя географически расположены на юго-востоке, в центре и на северо-западе восточной (точнее, юго-восточной) половины пров. Ганьсу; её юго-восточные районы археологически изучены слабо, поэтому материалов, касающихся Цилидуни, относительно мало. Не исключено, что создатели варианта Циньвэйцзя, а вместе с ними носители поздних форм культуры Цицзя уже перешли от производства чисто медных изделий, характерных для Хуанняннянтая, к изготовлению бронзы (см. [28; 29]). Во всяком случае, при раскопках в октябре 1989 г. стоянки Синьчжуанпин в уезде Цзишишаньсянь, приблизительно в 10 км от Дахэчжуана и Циньвэйцзя, были найдены шесть бляшек, рентгенологическое исследование которых показало, что это бронза, состоящая из меди и олова (см. [7, с. 51, 52]).
12. ↑ Нам не попадалась информация об обнаружении на цицзяских стоянках остатков черепах в какой-либо форме, хотя эти животные обитают не только в морях, но и в пресноводных водоемах (см. [118]).
13. ↑ Любопытно, что, несмотря на теплолюбивость черепах, которая должна была бы быть известной древним китайцам — тонким наблюдателям и знатокам природы — именно это животное само или в сочетании с ещё одним представителем пресмыкающихся — змеёй — стало в древнекитайской мифологии божеством холодного Севера, Сюаньу 玄武 (см. [БКРС, т. 4, № 15128]), а в астрономии — обозначением одного из 28 созвездий, тоже распо­ложенного на севере (см. [83, т. 3, цз. 5, с. 66; 16, т. 19, цз. 3, с. 129; 44, т. 3, цз. 22, с. 774 — во всех трёх источниках см. текст и относящийся к нему комментарий; 34, т. 4, цз. 27, с. 1308; 110, т. IV, с. 120; 61; 118]).
14. ↑ Описание культуры Мацзяяо и её вариантов — Мачан и Баньшань, включающее радиокарбонные датировки и прорисовки графических знаков, возможных предтеч письменности, см. [21; 92; 93; 94; 103, с. 30–31; 101, с. 295–296].
15. ↑ В статье нет чёткого указания на культурную принадлежность могилы 328, однако контекст указывает на её мачанский характер. Такой вывод подтверждается картой-схемой, приведённой в двухтомной книжной публикации, где она недвусмысленно отнесена к мачанским захоронениям (см. [57, т. 1, с. 5, рис. 5.1]).
16. ↑ Если исходить из некалиброванных датировок, тогда ситуация меняется, и Цицзя оказывается моложе возраста, сообщаемого Се Дуань-цзюем: XIX (№ 2, 5, 7 в табл. 1) — XVII (№ 4, 6) вв. до н. э. (для Т½ = 5730) или даже XVIII–XVI вв. до н. э. (при Т½ = 5570). Как, однако, было сказано, калиброванные даты точнее отражают реальный возраст образцов, чем радиокарбонные даты сами по себе.
17. ↑ В Цинхае известных цицзяских памятников вообще считанные единицы, поэтому в нашем распоряжении имеется лишь ограниченный материал. Он позволяет составить определённое представление о цинхайском варианте Цицзя и его отличии от ганьсуского, но многие вопросы оставляет без ответа. Одним из них как раз и является проблема гадания.
18. ↑ Все названные памятники находятся на крайнем востоке Ганьсу, неподалёку от её границы с Шэньси (см. [82, с. 27, Е7–8]).
19. ↑ Могильник Гумугоу расположен среди дюн второй террасы северного берега р. Кунцяохэ (Кончедарья), приблизительно в 70 км к западу от озера Лобнор на востоке Синьцзяна. Он был открыт в 1979 г. и датируется XXI–XIX вв. до н. э. (см. [46, с. 362; 82, с. 29, С6]).
20. ↑ Гора Фушань находилась по соседству с Чжолу. Последнее название сохранилось до сих пор как наименование уезда, расположенного на территории пров. Хэбэй в 125 км к северо-западу от Пекина (см. [54, с. 758, ст. Фушань, с. 821, ст. Чжолу; 58, с. 136, ст. Гуйчжоу]).
21. ↑ Хуан-ди для современных учёных является мифической личностью, однако это не означает, что историческая информация, содержащаяся в древнекитайских источниках и относящая те или иные события к III тысячелетию до н. э., не заслуживает доверия. Наоборот, в тех случаях, когда её можно проверить, например, при помощи современной археологии, она оказывается удивительно точной, если только уметь её правильно интерпретировать. Мы это отметили, в частности, в связи с исследованием вопроса о генезисе древнекитайского города (см. [102, с. 15]).
22. ↑ Знак 葷 действительно имеет первое чтение хунь, однако в данном названии его следует читать сюнь. Такое чтение приводят китайские словари, оно же проистекает из частой замены знака 葷 иероглифом  熏 или  獯, произношение которого как сюнь не подлежит сомнению (см., например, [34, т. 1, цз. 1, с. 6, с. 7, примеч. 6; 38, цз. 16, с. 22/2б, 24/7б; 49, т. 5, с. 3257; 35, с. 9–10, (3)6]).
23. ↑ Цяны 羌 — собирательное название западных кочевников, часто встречающееся в гадательных надписях и письменных источниках (см., например, [36, с. 416–418; 86, т. 3, цз. 11, с. 377; 22, т. 10, цз. 20, с. 1941; 44, т. 10, цз. 87, с. 2869–2908]).
24. ↑ В представлениях шан-иньцев о времени декада (десять дней) играла важную роль. Это со всей очевидностью следует из факта, что имеется множество надписей на гадательных костях, зафиксировавших обряд гадания в последний день текущей декады с вопросом о благополучии в следующей. Притом нередко на одной кости записаны последовательные гадания, т. е. кости хранились в специальном архиве и каждые 10 дней доставались для очередного сеанса. Приведём лишь один, но очень полный и характерный пример: «В день гуй-хай (60‑й) спросили: „[В течение] декады не будет несчастья?“ В день гуй-ю (10‑й) спросили: „[В течение] декады не будет несчастья?“ В день гуй-вэй (20‑й) спросили: „[В течение] декады не будет несчастья?“ В день гуй-сы (30‑й) спросили: „[В течение] декады не будет несчастья?“ В день гуй-мао (40‑й) спросили: „[В течение] декады не будет несчастья?“ В день гуй-чоу (50‑й) спросили: „[В течение] декады   не будет несчастья?“ В день гуй-хай (60‑й) спросили: „[В течение] декады не будет несчастья?“» [79, с. 909, № 937 (Н24:159)]. Как видно, эту кость времён У-и (1198–1195 или 1129–1095 гг. до н. э.) использовали по меньшей мере — поскольку это лишь фрагмент кости (см. [81, с. 191, № 937 (Н24:159)]) — семь раз: в 60, 10, 20, 30, 40, 50, 60‑й дни шестидесятеричного цикла, т. е. в течение более, чем двух месяцев. По-видимому, такое явление было связано не только с представлениями о времени, но и с культовыми идеями и практиками.
25. ↑ В надписях называется и племя мафан 馬方 (см. [85, с. 283–284; 36, с. 1067–1068; 62, с. 142–143]), поэтому словосочетание мацян могло, вероятно, означать также: племена ма и цян или маские цяны.
26. ↑ Речь идёт о том, что в знаке цян в цзягувэне третьего периода (правление Линь-синя и Кан-дина, 1225–1199 или 1139–1130 гг. до н. э.; см. [103, с. 127]) внизу с правой стороны имеется элемент, похожий на арабскую цифру «восемь». Поскольку воспроизвести оригинал очень сложно, мы его заменили на указанное число.
27. ↑ Относительно того, что Синьдянь является названием деревни и находится на территории уезда Линьтао, на западе юга Ганьсу, приблизительно в 75 км к югу от Ланьчжоу (см. [82, c. 27, Е6]) нет сомнений, поскольку обнаруженный там в 1924 г. археологический памятник дал своё имя культуре бронзового века, более поздней, чем Цицзя, — ок. 1000 г. до н. э., и занявшей южные районы её ареала (см. [27, с. 585; 105, с. 47–55]). Сложнее обстоит дело с Лива 李洼. Второй знак может также читаться гуй, поэтому не исключено, что данный топоним звучит Лигуй, а не Лива (см. [БКРС, т. 2, № 281]). Кроме того, нам не удалось установить, где конкретно находится эта местность, но, судя по всему, она тоже расположена в пределах ареалов Цицзя и Синьдяни.
28. ↑ В 1766 г. до н. э., на 18‑м году пребывания на посту вождя племени, Чэн-тан ликвидировал династию Ся и стал властелином Поднебесной. Следовательно, отсчёт его правления надо вести с 1783 г. до н. э. (см. [64, цз. а, с. 10а–11а; 65, с. 3]).
29. ↑ Этнический аспект из-за ограниченного объёма статьи не мог быть представлен во всех деталях, и некоторые племенные образования, например лай 莱 в Шаньдуне или ди 狄 на севере бассейна Хуанхэ, остались за пределами нашего текста.