Кучера С.

О проблеме неолитической революции в Китае

В сообщении, опубликованном в материалах XXVI конференции «Общество и государство в Китае», мы писали, что «пока не располагаем достаточным набором информации, необходимой для вынесения однозначного и окончательного суждения» о наличии или отсутствии названного явления (т. е. неолитической революции) в Китае [27, с. 3]. Вместе с тем мы отметили появление новых фактов, проливающих свет на интересующую нас проблему, отнеся к ним, в частности, палео-неолитическую гуандунскую стоянку Душицзы (см. [27]). В настоящей работе мы хотели бы вернуться к этой теме в несколько ином ракурсе и более широком плане.

Неолитическая революция, т. е. переход от присваивающей к производящей экономике, если рассматривать её как крупномасштабный исторический процесс, знаменует одновременно и скачок от палеолита к неолиту, который характеризовался разнообразными изменениями в жизни людей каменного века. Такой поворот, по-видимому, в одних местах мог произойти непосредственно, в других же — через промежуточный этап мезолита. Выяснение данных обстоятельств может оказаться очень полезным как для решения самостоятельной проблемы мезолита в Китае, так и для анализа (в качестве вспомогательного элемента) поставленного здесь вопроса.

В специальной статье, посвящённой мезолиту крайнего юга Китая, сотрудники Музея Гуанси-Чжуанского автономного района Хэ Най-хань и Цинь Шэн-минь^[1] высказывают убеждение, что на территории Линнани^[2]  имеются памятники этого периода (см. [14]). Они причисляют к нему 12 стоянок, девять в Гуанси: четыре пещеры расположены в уезде Умин и Гуйлине (соответственно центр и северо-восток провинции), Дунъяньдун — в Гуйлине, Гайтоудун — в Лайбине, Байляньдун (к мезолиту относится средний слой, т. е. культура второго периода) — в Лючжоу, Чэньцзяянь — в Люцзяне (последние три стоянки — в центре провинции), Айдун — в Чунцзо (на юго-западе) и три памятника на западе и юго-западе Гуандуна: Хуанъяньдун и Лоцзеянь в уезде Фэнкай и Душицзы в уезде Янчунь. Поскольку гуандунские пещеры находятся неподалёку от границы с Гуанси, то можно сказать, что все 12 памятников расположены довольно компактно (максимальные расстояния: Янчунь–Чунцзо около 460 км, а Янчунь–Гуйлинь приблизительно 420 км).

Пещеры в Умине и Гуйлине были обнаружены Пэй Вэнь-чжуном ещё в 1935 г. (см. [37]), остальные уже после 1949 г. (см. [12; 16; 21; 22; 18; 7; 8; 9]). Пэй Вэнь-чжун предположительно отнёс уминские местонахождения к мезолиту, однако в последующие десятилетия высказывались суждения об их ранненеолитическом характере, да и сам Пэй в 1965 г. давал им осторожную оценку (см. [4, с. 230]). Остальные гуансиские памятники, за исключением Байляньдуна, где представлены три эпохи: поздний палеолит, мезолит и ранний неолит, причислялись к позднему палеолиту (см., например, [12, с. 409; 16, с. 17–18; 4, с. 230]), а гуандунские — к раннему неолиту (см. [18; 9, с. 3]).

Главными аргументами, на основе которых Хэ Най-хань и Цинь Шэн-минь формулируют свой вывод о мезолитическом возрасте названных стоянок, являются, с археологической точки зрения, отсутствие керамики и целиком (т. е. по всей поверхности изделия) шлифованных каменных орудий; с геологической — нижнеголоценовый возраст, около 10 000 лет, подтверждаемый радиоуглеродными датировками (см. [14, с. 309–310]). Приведённые доводы нельзя считать решающими. Они могут быть оспорены хотя бы указанием на хорошо известное мировой археологии наличие докерамического неолита. Однако, поскольку мы не ставим целью нашего сообщения изучение китайского мезолита, а концепция гуансиских авторов не лишена серьёзных оснований (довольно примитивный характер каменной индустрии, собирательство, добыча аквафауны и охота в качестве источников для поддержания жизни), то мы примем их точку зрения, но дадим ей свою интерпретацию. Во-первых, нам представляется, что поиски мезолита в Линнани являются теоретически и методологически вполне оправданными, так как здесь нередки многослойные, многостадиальные стоянки (например, Душицзы и Байляньдун), содержащие необходимый конкретный материал и естественным образом подталкивающие исследователей на поиски промежуточных явлений и периодов. Во-вторых, непрерывность исторического развития, отражённая в последовательной цепочке поздний палеолит–мезо­лит–ранний неолит, уже сама по себе является аргументом в пользу предположения о возможности возникновения неолитической революции там, где указанная последовательность имела место. Именно данный аспект поисков Хэ Най-ханя и Цинь Шэн-миня интересует нас здесь в первую очередь, однако предварительно отметим, что в период неолита крайний юг Китая — провинции Гуандун, Гуанси, Юньнань, Гуйчжоу и Цзянси были уже относительно густо заселены первобытными людьми. Так, например в Гуандуне, в ходе общепровинциальной разведки 1982 г., археологи вновь открыли или вторично обследовали почти 600 точек — пещеры, раковинные кучи, холмы, дюны и террасы — со следами  проживания  человека  (см. [2, с. 326; 3, с. 218]).  Они  относятся  к  разным стадиям неолита, ибо данный район в течение длительного времени, начиная с палеолита, являлся ареной деятельности человека. Среди них к раннему неолиту принадлежат первые две разновидности памятников, в особенности пещеры.

Карта 1. Археологические памятники в районе г. Лючжоу (по Чжоу Го-сину и И Гуан-юаню; см. [22])

Карта 1. Археологические памятники в районе г. Лючжоу

Продолжим наше исследование на примере двух из указанных выше памятников, а именно гуансиского Байляньдуна 白莲洞 (г. Лючжоу, 109°24'×24°20', см. карту 1); и гуандунского Хуанъяньдуна 黄岩洞 (уезд Фэнкай, 111°43'×23°32'; см. [21, 22; 7; 8; 9]).

Пещера Байляньдун находится в невысокой горе Баймяньшань, расположенной на территории производственной бригады Дулэ, приблизительно в 12 км к югу от центра Лючжоу^[3]  и всего в 5 км к северу от пещеры Тунтяньяньдун (госхоз Синьсин, уезд Люцзян) — места обнаружения остатков позднепалеолитического люцзянского человека. Она была открыта в 1953 г. В 1956, 1973, 1979, 1980, 1981–1982 гг. силами ряда организаций: Института палеонтологии позвоночных и палеоантропологии (ИППиП) АН КНР, Лючжоуского городского музея, Пекинского музея естествознания и др. здесь проводились разведка и раскопки.

Рис. 1. План пещеры Байляньдун

Рис. 1. План пещеры Байляньдун

Пещера, образовавшаяся в позднекаменноугольную эпоху (приблизительно 300–285 млн. лет назад) в мапинской свите^[4]и сложенная известняками и доломитолитами, состоит из двух частей: внешнего грота — главного места находок и длинного коридора. Её высота 5–6 м, ширина около 18 м, общая длина более 1800 м, площадь приблизительно 7500 кв. м. Отложения, мощность которых достигает 3 м, могут быть разделены сверху вниз на пять групп культурных слоёв с различным содержанием (см. рис. 2, 3).

Первая: фрагменты грубой керамики;

вторая: каменные орудия, среди которых доминируют галечные; некоторое количество примитивных шлифованных изделий — топоров с подшлифованным лезвием;

третья: в основном галечные орудия; попадаются изделия с отверстиями;

четвёртая: многочисленные мелкие орудия микролитического облика из кремня и изделия с отверстиями;

пятая: оббитые орудия палеолитического облика; немало мелких изделий из кремня; зубы человека.

Рис. 2. Стратиграфия разреза западной стены пещеры Байляньдун

Рис. 2. Стратиграфия разреза западной стены пещеры Байляньдун

Перечисленные слои принадлежат к трём различным периодам, отражающим три этапа истории человека каменного века: поздний палеолит — пятая группа (Байляньдун III), мезолит — вторая–четвёртая группы (Байляньдун II), ранний неолит — первая группа (Байляньдун I)^[5].

Приведённую периодизацию конкретизируют радиокарбонные даты, определяющие возраст некоторых байляньдунских слоёв. Одну из них, 12980±150 В.Р., т. е. 11030 г. до н. э. мы нашли в докладе лаборатории Пекинского университета (см. [1, с. 95, ВК81025]). К сожалению, она не привязана ни к одной из названных выше групп, а сообщается лишь, что был исследован «позднепалеолитический образец». Вторая, 12900±150 В.Р. (т. е. 10950 г. до н. э.), полученная на основе анализа образца из «верхнего слоя» восточной части пещеры, содержится в статье Чжан Чжи-хэна  (см.  [19, с. 42]).  Ещё две имеются у Чжоу Го-сина, который указывает, что возраст первой группы слоёв определён радиоуглеродом в 7500 лет В.Р., а пятой — в 30000 лет В.Р. (см. [21, с. 42]). Чжан Чжи-хэн и Чжоу Го-син не сообщают их лабораторных индексов, поэтому нам неизвестен источник их информации, но вряд ли есть основания сомневаться в правильности указанных дат и их культурно-стратиграфическом соотнесении.

Рис. 3. Стратиграфия разреза восточной стены пещеры Байляньдун

Рис. 3. Стратиграфия разреза восточной стены пещеры Байляньдун

Они в развёрнутой нами форме (чтобы облегчить их сопоставление с байляньдунским образцом ВК81025) рисуют следующую картину:

V группа слоёв: 30000 В.Р., 28050 B.C.; 29155 В.Р., 27205 B.C.

Верхний слой: 12900±150 В.Р., 10950 В.С.; 12535±150 В.Р., 10585 В.С.

I группа слоёв: 7500 B.P., 5550 B.C.; 7290 B.P., 5340 B.C.

В свете этих цифр, а также данных стратиграфии, отражённых на рис. 2 и 3, становится очевидным, что ВК81025, имеющий возраст 12980 лет, не может относиться к позднему палеолиту. Он хронологизирует либо какой-то этап мезолита, либо, скорее всего, очень ранний неолит. В итоге, соединив культурно-страти­графическое членение Байляньдуна с указанными датировками, мы можем сделать два вывода. Во-первых, позднепалеолитический «Байляньдун III» относится приблизительно к XXVIII ты­сячелетию до н. э., ранний неолит — «Байляньдун I» — к XI–VI тыся­челетиям до н. э., а промежуточный неолит — по меньшей мере к XV–XII тысячелетиям до н. э. Во-вторых, очевидна большая продолжительность использования пещеры первобытными людьми в качестве пристанища, превышающая 20000 лет в целом и 5,5 тыс. на этапе неолита. По-видимому, этому благоприятствовали естественные условия, но возможно также, что определённую роль сыграли и какие-то психологические факторы. Как бы то ни было столь длительное заселение пещеры представляет собой знаменательное и не столь уж частое в Китае явление.

К познанию стратиграфии, культурного содержания и времени заселения Байляньдуна исследователи пришли постепенно. В 1953 г. было установлено, что в нём имеются многочисленные раковины моллюсков и некоторое количество зубов оленя. В 1956 г. экспедиция ИППиПа под руководством Пэй Вэнь-чжуна нашла здесь оббитые галечные орудия, костяное шило и костяную иглу. Их изучение привело Цзя Лань-по, Цю Чжун-лана и других специалистов к выводу, что Байляньдун — позднепалеолитическая стоянка. О небольших раскопках, проведённых Лючжоуским музеем 22 августа 1973 г., имеется краткий отчёт (см. [6]), поэтому можно сказать о них несколько подробнее. В ходе их были обнаружены: кварцитовое односторонне оббитое галечное орудие серо-чёрного цвета, видимо, молот или чоппер, следы применения огня, остатки пяти видов териофауны — макака (Масаса sp.), пагума (Paguma larvata), крыса бамбуковая (Rhizomys sp.), олень (Cervus sp.), овца (Ovis sp.) и двух видов рыб. За исключением оленя остальные млекопитающие, как указано в отчёте, будто бы принадлежат к новым разновидностям.

Во время работ в июне 1979 и апреле 1980 г. были заложены три шурфа: два внутри и один вне пещеры, пополнены коллекции орудий и фауны и обнаружен третий нижний левый коренной зуб человека (Homo sapiens), вероятнее всего мужчины средних лет. Очень результативными оказались раскопки 1981–1982 гг., которые принесли два человеческих зуба, обильные остатки реликтов культуры и животных 30 видов. В итоге выяснилось, что Байляньдун — это богатый, представительный, «классический» памятник мезолита.

Фауна пещеры, кроме человека и животных, перечисленных выше, включает такие формы, как: медведь бамбуковый (панда большая, Ailuropoda melanoleuca), медведь (Ursus sp.), барсук длинноносый (Arctonyx collaris), дикобраз (Hystrix subcristata), кабан (Sus scrofa), мунтжак (Muntiacus sp.), носорог китайский (?) (Rhinoceros sinensis), стегодон (?) (Stegodon sp.), слон (Elephas sp.), полорогие (Bovidae indet.), амур чёрный (Mylopharyngodon piceus Richardson), сазан (Cyprinus carpio Linnaeus), птицы (Aves indet.) и черепахи наземные (Testudinidae indet.). На основе приведённых латинских определений можно заключить, что фауна Байляньдуна либо представлена трудноидентифицируемыми фрагментами, либо пока ещё слабо изучена и поэтому идентификация носорога и стегодона вызывает сомнения, а ряд форм отождествлён только на уровне рода (Ursus sp., Muntiacus sp., Elephas sp., и др.) и даже более высоких таксономических единиц (Bovidae indet., Aves indet. и др.).

Весьма важными могут оказаться итоги проведённого в Байляньдуне спорово-пыльцевого анализа, о котором у нас имеются крайне скудные сведения. Известно, однако, что там найдено немало пыльцы злаков (Graminae), в том числе, возможно, и земледельческих культур. Если эти сведения получат подтверждение, то их значение трудно переоценить. Байляньдун мог бы в таком случае стать первым заметным следом земледельческой неолитической революции в Китае и более того — опорной стоянкой, своего рода эталоном для компаративистских исследований других районов и памятников Китая. Однако пока об этом приходится писать лишь предположительно из-за отсутствия ясной картины достигнутых результатов.

Подведём некоторые итоги изучения байляньдунских материалов.

Прежде всего следует отметить, что этот памятник безусловно заслуживает самого тщательного и всестороннего исследования в поисках ответа на вопросы, касающиеся непрерывности его заселения, характера развития его каменной индустрии, закономерностей изменений в экономической жизни его обитателей и т. д. Для этого здесь имеются уникальные условия — наличие в одном месте следов позднего палеолита и раннего неолита, разделённых и в то же время объединённых мощным пластом промежуточного этапа — мезолита.

Во-вторых, хотя в отложениях Байляньдуна отражены три этапа развития первобытного человека, но доминирует среди них мезолитический и стоянка считается его «классическим» представителем. Тем не менее, рассмотрение её в рамках проблемы раннего неолита Китая представляется оправданным, так как благодаря присутствию здесь следов последовательного развития экономики и культуры на протяжении столь длительного времени в нашем распоряжении оказался ценный научный материал, который, вероятно, сможет помочь выяснить ряд важных вопросов истории каменного века, включая проблему неолитической революции.

В-третьих, анализ немногочисленных сведений о каменной индустрии Байляньдуна даёт возможность сделать интересные наблюдения, дополняющие то, что выше было сказано в связи с результатами спорово-пыльцевого анализа. Во второй группе слоёв имеются изделия, относящиеся или могущие иметь отношение к примитивной обработке земли. Это топоры с подшлифованным лезвием, галечные рубящие орудия типа чопперов, гальки с отверстиями, мелкие режущие орудия (вкладыши серпов?) и т. п. Одни из них могли служить для рубки деревьев — предварительного приёма для поднятия целины, превращения покрытой диким лесом территории в культивируемую землю; другие — в качестве груза для увеличения ударной силы заострённой палки, при помощи которой выдалбливались лунки в земле, например, для посадки корне- и клубнеплодов; третьи — для срезания стеблей злаков, входивших в рацион первобытных людей. Определённое значение имеет также наличие мелких каменных наконечников стрел, свидетельствующих о знакомстве байляньдунцев с луком и о сравнительно высоком уровне развития охоты. Высокоразвитая охота, в свою очередь, является необходимой предпосылкой приручения животных и возникновения разведения домашнего скота — элемента экономики, иногда играющего самостоятельную роль в обеспечении человека постоянным источником пищи, но чаще взаимосвязанного и взаимодействующего с земледелием. С учётом всех этих обстоятельств вполне допустимой становится мысль, что Байляньдун, будучи памятником докерамического, но, возможно, примитивно-земледельческого раннего неолита, вплотную приближает нас к решению проблемы неолитической революции в Китае.

В-четвёртых,  анализ  состава  фауны  тоже  выявляет  любопытные  моменты.   В верхнем слое пещеры обнаружены овца, буйвол (Bubalus bubalis Linnaeus) и кабан. Первые две предположительно представляют уже одомашненные формы. В спе­циальной статье, посвящённой зооархеологии Южного Китая, относительно буйвола, овцы и свиньи, найденных на разных ранненеолитических стоянках данного региона, Дай Го-хуа пишет, что они «очень возможно, являются самыми ранними приручёнными животными, известными в настоящее время в нашей стране», и добавляет, что эти находки дали «ценную путеводную нить» для изучения истоков первобытного скотоводства в Китае (см. [5, с. 97]). Из этого следует, что байляньдунцы, по его мнению, уже были знакомы с двумя одомашненными видами животных: овцой и буйволом, и в то же время знали только дикую форму столь важного домашнего животного, как свинья. Таким образом весьма вероятно, что мы имеем здесь дело с ранним и довольно своеобразным этапом становления первобытного скотоводства. Ранним — ибо количество доместицированных видов небольшое. Своеобразным — поскольку набор одомашненных животных не соответствует картине приручения диких зверей, известной по материалам других частей ойкумены. В Европе, например, первой, ещё в мезолите (VIII тысячелетие до н. э.), была одомашнена собака, а на начальном этапе доместикации находились, возможно, рогатый скот и свинья; в Юго-Западной Азии наблюдается следующий порядок: овца, коза, корова и свинья, а в Новом Свете — собака, гуанако и т. д. Для всей ойкумены в целом очерёдность, по-видимому, была такой: собака, свинья, мелкий рогатый скот — коза и овца, корова и, наконец, лошадь (последнюю, возможно, опередил осёл) (см., например, [30, с. 173–174, 201; 32, с. 127–129; 31, с. 17, 31–32, 41–44, 56–60, 82–83, 89; 36, с. 132; 34, с. 75]).

В этой связи небезынтересно сделать небольшое отступление в область мифологии. Среди мифов, связанных с архаическим женским божеством Нюй-ва (см. [25, с. 40–69; 33, с. 43–71]), в которых имеются южные элементы, есть и сюжет о создании  ею  шести  видов  домашних  животных  на  протяжении  шести  дней.    В первый она сотворила курицу, во второй — собаку, в третий — свинью, в четвёртый — овцу, в пятый — корову и в шестой — лошадь (см. [10]). Нетрудно заметить, что за исключением курицы, порядок, в каком Нюй-ва создавала свои творения, удивительно точно совпадает с наблюдениями современных учёных относительно последовательности одомашнивания животных. Как известно, наукой доказано, что древние мифы это не просто плод вымысла, а дополненное фантастическими элементами и потому несколько искажённое отражение действительности, особенно давно ушедшей, и в том числе отношений человека с окружающим его миром и его борьбы за существование (см., например, [11]). Поэтому можно предположить, что и в приведённом рассказе о Нюй-ва имеются отголоски подлинных событий седой старины, облечённых в оболочку мифологической фабулы.

Относительно буйволов бытует мнение, что они были «одомашнены очень давно, по-видимому, в Индии, во всяком случае достоверно, что их разводили в долине Инда ещё за 2000 лет до нашей эры» [31, с. 76]. Очевидно, что если байляньдунский буйвол, относящийся к столь раннему времени — скажем к X и даже, при крайней осторожности, к VI тысячелетию до н. э., в самом деле представляет уже доместицированную форму, то этот факт существенным образом меняет и обогащает наши познания о процессе приручения животных как в самом Китае, так и в пределах всей ойкумены в целом. Для полноты картины следует напомнить, что вероятно одомашненный буйвол был найден также в Душицзы (см. [27, с. 5, 8]). Если обе находки трактовать вместе, то отсюда вытекает, что: а) их возраст, по-видимому, действительно очень древний и лежит за пределами десятого тысячелетия до н. э.; б) территория Гуандуна–Гуанси (может быть, вместе с частью прилегающих к ней северных районов континентальной Юго-Восточной Азии) становится возможным центром первичной доместикации буйвола. Допуская мысль о правильности этих утверждений, мы в то же время помним о немногочисленности радиоуглеродных дат для Душицзы и Байляньдуна и о трудностях, связанных с бесспорным установлением принадлежности костяных остатков к одомашненной, а не дикой форме животного на начальных этапах процесса доместикации. Дело в том, что приручённые животные в связи с новыми условиями жизни, иным питанием и т. д. начинают постепенно меняться: несколько другую форму приобретают их костный остов, мышечная система, голова, но все эти изменения происходят сравнительно медленно, и поэтому на первых порах они малозаметны. Отсюда и возможности ошибок при классификации соответствующих находок и особенно такого крупного животного, как буйвол. Эти обстоятельства, на наш взгляд, не позволяют считать данную проблему окончательно решённой.

Иначе, как нам кажется, выглядит вопрос о байляньдунской овце. На западе Азии она действительно была одомашнена очень рано. «Одомашненные овцы,— пишет, например, Дж. Мелларт,— появились в нижнем слое поселения Заки Чеми (Северный Ирак.— С. К.) (он датируется 8900 или 9200 гг. до н. э. при новом периоде полураспада 5730 лет)» (см. [29, с. 22–23]). Близкую датировку приводит и В. М. Массон: «Накопленный фактический материал позволяет наметить общую эволюцию различных форм скотоводческого хозяйства. Территориально его древнейшие формы были связаны с зоной естественного обитания диких предков домашних животных. Такова, в частности, область козьих пастухов Загроса (горная система на юго-западе Иранского нагорья.— С. К.) VIII–VII тыс. до н. э., хорошо представленная поселениями Джармо и Тепе-Гуран (соответственно, Северный Ирак и Западный Иран.— С. К.). На ранних этапах жители этих посёлков разводили исключительно овец и коз; последние бесспорно преобладали.   В верхних слоях Джармо к числу домашних животных добавляется свинья» [28, с. 36]. По аналогии можно себе представить древнюю доместикацию овцы и на востоке континента. Остатки её, если иметь в виду только изучаемый нами район, были найдены в ряде мест, например, в Цинтане, Сяньжэньдуне, Цзэнпияни и др., следовательно, учёные располагают более богатым материалом для идентификации и сравнения, а это минимизирует возможность ошибки. Думается, что здесь оснований для сомнений значительно меньше, чем в случае с буйволом.

Итак, мы можем заключить, что при всех высказанных выше сомнениях, вероятность содержания насельниками пещеры ранних форм домашнего скота представляется нам довольно большой и без веских контраргументов её нельзя сбрасывать со счетов. Тем самым усиливается и тезис о зачаточном знакомстве байляньдунцев с искусственным выращиванием каких-то доместицируемых или уже доместицированных растений, о чём шла речь выше. Вообще говоря, раннее земледелие и раннее скотоводство не обязательно идут в паре, между ними нет взаимодетерминирующей связи, и, как показывает мировая археология, нередко они появляются и развиваются независимо друг от друга. Если, однако, современные специалисты, основываясь на разном исходном материале и пользуясь различными методами, приходят, как в данном случае, к выводу о том, что обитатели Байляньдуна достигли достаточно высокого уровня познания окружающей их природы, чтобы и выращивать некоторые растения и разводить определённые породы скота, то результаты их исследований, по нашему мнению, дополняют и подкрепляют друг друга. Иначе говоря, нам кажется, что при совместном рассмотрении данных о наличии земледелия и скотоводства в Байляньдуне мы можем быть несколько более уверенными в правильности выдвинутых гипотез, чем при их раздельной трактовке.

Продолжительность заселения пещеры Байляньдун может послужить ещё одним, пусть косвенным, аргументом, подкрепляющим предыдущие. Как указывалось выше, время проживания здесь людей определяется радиокарбонными датировками с XXIX/XXVIII тысячелетия до VI тысяче­летия до н. э., т. е. оно составляет 22–23 тысячелетия. Это весьма длительный срок, особенно если он был непрерывным. У нас нет материалов, чтобы судить об этом с полной определённостью. Анализ стратиграфических данных, как они отражены на рис. 2 и 3, показывает, что непродолжительные хиатусы скорее всего имели место. Но даже с их учётом можно констатировать, что пещера, если и не была обитаемой весь указанный период, то несомненно каждый раз заселялась на длительное время, измеряемое веками, а то и тысячелетиями. Такое явление возможно лишь в том случае, если её обитатели располагали достаточно обильными источниками пропитания, которыми они могли пользоваться на протяжении поколений. В общем плане ими могла быть среда обитания: богатые животной и растительной пищей леса и воды, которые в условиях тёплого влажного субтропического климата^[6] сравнительно легко и быстро самовоспроизводили свои ресурсы, нарушенные человеком. Однако с течением времени перед байляньдунцами, уже хорошо знакомыми через охоту и собирательство с животным и растительным миром, всё-таки мог встать вопрос об оскудении естественных запасов пищи и необходимости их восполнения новыми источниками. Потребность и возможность — два сильных стимула, подтолкнувших их на путь приручения зверей и обработки земли. Сам факт длительного проживания людей в Байляньдуне, если трактовать его изолированно, ещё не может служить основанием для выдвижения такой идеи, однако взятый вместе с высказанными выше соображениями по поводу земледелия и животноводства, позволяет, как нам кажется, её сформулировать.

Завершая рассмотрение материалов, связанных с пещерной стоянкой Байляньдун, мы хотели бы сделать основной вывод: её обнаружение снабдило нас данными, которые на настоящем этапе их изучения вплотную подводят к мысли о принадлежности её к памятникам, участвовавшим в осуществлении в этой части Азии неолитической (мезо-неолитической) революции, причём на этапе более высоком, чем Душицзы, если и последняя принимала участие в указанном процессе.

Пещера Хуанъяньдун (см. [7; 8; 9]) находится на территории производственной бригады Хээркоу волости Юйлао в уезде Фэнкай в центрально-западной части провинции Гуандун. Этот район сложен известняками, в результате чего здесь имеются многочисленные карстовые пещеры. В 1978 г. Гуандунским провинциальным музеем и несколькими местными управлениями культуры был организован спелеологический отряд, который провёл значительную работу по разведке пещер в уездах Фэнкай и Хуайцзи. Объектом изучения являлись их морфология и отложения, а побочным результатом — находки четвертичной фауны, остатков людей и их культуры.

Нагромождения, в которых присутствуют следы деятельности людей и остатки фауны, обычно располагаются у входа, реже — в глубине пещеры. Чаще всего встречаются четыре вида отложений:

1) серо-бурая песчаная глина (песчаный суглинок?), иногда сцементированная кальциевым веществом. Она имеется в трёх местах и обычно залегает вблизи входного отверстия. В ней часто попадаются свидетельства человеческой активности: угольки, зола, обугленные кости и т. п., а также раковины улиток, морских и пресноводных устриц и небольшое количество остатков современной фауны.      В одном из мест (Лоцзеянь) обнаружено несколько оббитых каменных изделий;

2) жёлто-бурый песок или глина, часто перемешанные с обломками кварцита и известняка и солидифицированные кальциевым веществом. Они содержат довольно значительное количество несильно фоссилизированных, хрупких остатков в основном современной фауны, но встречаются и такие вымершие формы из южного фаунистического комплекса Ailuropoda-Stegodon, как: мегатапир южнокитайский (Megatapirus augustus), стегодон восточный (Stegodon orientalis), носорог китайский (Rhinoceros sinensis), медведь бамбуковый (Ailuropoda melanoleuca baconi). В Тунчжунъяни^[7] (уезд Фэнкай) в этих отложениях найден человеческий зуб — средних размеров верхний правый второй премоляр^[8];

3) жёлтая песчаная сцементированная глина с небольшим количеством детрита и остатками фауны, по составу сходной с фауной второго вида отложений, но процесс её фоссилизации более продвинут, цвет — белее, а хрупкость — меньше;

4) жёлто-красная сильно сцементированная песчанистая глина с довольно крупными обломками известняка и брекчии. Она выступает в пещерах, расположенных выше 40 м и содержит очень мало остатков фауны, которые обнаружены только в двух местонахождениях.

Взаимное стратиграфическое соотношение описанных четырёх видов отложений даёт следующую картину: первый вид часто перекрывает второй, второй перекрывает третий, а подошва третьего нередко находится в ложносогласном контакте с четвёртым — последнее явление было отмечено, в частности, для Хуанъяньдуна.

Несколько общих наблюдений можно сделать относительно остатков фауны в указанных отложениях. В первом представлены только современные формы, тогда как в остальных трёх есть довольно много вымерших видов. Во втором доминируют современные, в третьем вымерших представителей фауны значительно больше, в четвёртом же находки фауны вообще немногочисленны, но характерными являются два момента: в обоих местонахождениях (см. выше, п. 4) имеются вымершие виды и отсутствует распространенный на юге Китая в среднем и верхнем плейстоцене слон азиатский (Elephas maximus Linnaeus). Таким образом, состав фауны, принадлежащей к южнокитайскому комплексу Ailuropoda-Stegodon, с одной стороны, хронологизирует рассмотренные отложения в полном согласии с их стратиграфией, указанной выше, а с другой — выявляет, что в общей сложности она сама не может быть древнее мезоплейстоцена: в ней нет ни нижнеплейстоценовых, ни тем более плиоценовых реликтовых форм. При раздельной трактовке можно сказать, что фауна жёлто-красной песчанистой глины (4), залегающей на высоте 100–120 м, является, по-видимому, мезоплейстоценовой; фауна жёлтой песчаной глины (3) ниже 80 м и жёлто-бурого песка (2) ниже 40 м — неоплейстоценовой и отчасти голоценовой (фауна из жёлто-бурых отложений без вымерших форм).

Описанные выше особенности, касающиеся района в целом, дают нам возможность полнее рассмотреть вопросы, связанные с Хуанъяньдуном. Он находится в 60 км к северо-востоку от Фэнкая в изолированном холме Шицзыянь, на высоте 15 м над поверхностью земли и смотрит на обширную долину, через которую на расстоянии примерно 500 м с северо-востока на юго-запад протекает река Юйлаохэ. Входное отверстие ведёт в горизонтальную пещеру, которая состоит из прохода длиною 18, шириною 2,5–5 м и зала протяженностью 30 м (север–юг), шириною 8–35 и высотою 15 м, в западной и северной сторонах которого имеются боковые полости. Дно зала покрыто двухслойными перемешанными нагромождениями из рухнувшего свода. Поверхность дна представляет собой тонкий травертиновый пласт; под ним лежит слой жёлто-бурого песка (второй вид отложений) мощностью в 2 м с культурными остатками. Эти отложения в значительной мере выбраны из пещеры местными жителями и только в северо-восточном углу сохранился небольшой нетронутый участок; ещё ниже залегает слой жёлтого песка.

Первая находка незначительного количества каменных изделий, среди которых имелось орудие, похожее на шлифованный топор, была сделана сотрудниками ИППиП и Гуандунского провинциального музея (ГдПМ): У Синь-чжи, Хуан Вань-по и др. ещё в 1961 г. (см. [13]). Затем, в начале 1964 г. сотрудники ГдПМ Ли Ши-вэнь и Чжу Фэй-су в серо-бурых сцементированных породах (первый вид отложений) у входа в пещеру нашли две кости черепа человека, а в зале собрали некоторое количество оббитых орудий. Наконец, в июне–июле 1978 г. были проведены раскопки и в жёлто-бурых отложениях центрального зала добыты оббитые каменные орудия, а в слое жёлтой песчанистой глины (по-видимому, третий вид) юго-запад­ной боковой пещеры — окаменелости фауны.

В итоге этих работ выяснилось, что в пещере имеются четыре местонахождения, представляющие интерес для археологов: три со следами человека и одно с остатками фауны, последние найдены в слое жёлтой песчанистой глины мощностью 1–3 м. Здесь обнаружены 14 видов животных: макака (Масаса sp.), орангутанг (Pongo sp.), дикобраз (Hystrixsubcristata), медведь бамбуковый (Ailuropoda melanoleuca baconi), медведь гималайский (Ursus thibetanus), стегодон восточный (Stegodon orientalis), слон азиатский (Elephas maximus), мегатапир южнокитайский (Megatapirus augustus), носорог китайский (Rhinoceros sinensis), кабан (Sus scrofa), олень (Cervus sp.), мунтжак (Muntiacus sp.), овца (Ovis sp.) и буйвол (Bubalus sp.). Среди этой фауны, которая в общем принадлежит к комплексу Ailuropoda-Stegodon, наличествует Elephas maximus, а несколько видов: Ailuropoda melanoleuca baconi, Stegodon orientalis, Megatapirus augustus и Rhinoceros sinensis относится к уже вымершим, поэтому её возраст вряд ли можно оценить иначе, чем как неоплейстоценовый и, следовательно, четвёртое местонахождение необходимо датировать палеолитом.

Первое из остальных трёх мест представляет собой слабо сцементированную серо-бурую песчанистую глину (первый вид), залегающую у правой стены входного отверстия и перекрывающую жёлтую песчаную глину (третий вид). Здесь были найдены две черепные кости Homo sapiens, средних лет мужчины и ребенка, пол которого не удалось установить, а также зола, угольки, обожжённые земля и кости, раковины улиток и устриц, костные остатки птиц и териофауны: дикобраз, олень, мунтжак, кабан и др.

Второе местонахождение — слабо сцементированная светло-коричне­вая песчанистая глина, залегающая на расстоянии 1 м к северу от первого и на том же уровне. Его содержание тоже совпадает с предыдущим.

Третье местонахождение — сцементированный жёлто-бурый песок на дне центрального зала. Эти отложения, как упоминалось, сильно нарушены людьми. Здесь были найдены: большое количество оббитых орудий, одно с отверстием, и фрагмент шлифованного, а также костные остатки свиньи, оленя и мунтжака, раковины улиток и устриц, зола, угольки и т. п.

Каменная индустрия Хуанъяньдуна представлена 122 изделиями, в основном галечными, из крупнозернистого и кварцевого песчаника, а в отдельных случаях из известняка, гранита и кварцита. Среди них лишь два фрагмента относятся к категории шлифованных: орудие из плоской круглой гальки с отверстием, проделанным с двух сторон (см. рис. 4: 9) и топор (?) из кварцевого мелкозернистого песчаника, длиною в 6 и шириною лезвия 4,5 см (см. рис. 4: 8). Среди оббитых имеются 32 рубящих орудия трёх видов: с прямым лезвием с одного края на довольно массивных плоских овальных или продолговатых гальках (10 штук), с лезвиями с двух краев на круглых или овальных гальках (4), с выпуклым лезвием (18) (см. рис. 4: 1–4); 6 скребков не очень регулярной формы на довольно тонких плоских гальках (см. рис. 4: 5–7); 16 молотов на плоских круглых или цилиндрических гальках разной величины; 36 нуклеусов; остальные 30 изделий в отчёте не идентифицированы.

Для Хуанъяньдуна имеются две радиокарбонные даты: 9980 и 9000 гт. до н. э. (см. [23, с. 367б, ZK–676–1, 677–1]). Обе они получены на основе изучения раковинных образцов, но первый из них взят из серо-бурой песчанистой глины у входа в пещеру (первое местонахождение, где обнаружены черепные кости
сапиенса), второй — из жёлто-бурого песка в зале пещеры (третье местонахождение). Между ними существует различие в 980 лет, вероятно, в какой-то мере отражающее определённую хронологическую разницу, которую, однако, до получения новых дат не следует абсолютизировать. Если обе даты развернуть в пределах двух стандартных отклонений: 10380–9580 и 9600–8400, то окажется, что они перекрываются (на отрезке в 20 лет: 9600–9580), а это означает возможность синхронности датируемых событий, или же небольшое отдаление друг от друга, умещающееся в пределах какого-то одного периода.

Такой вывод совпадает со стратиграфическими и типологическими наблюдениями. Все три культурных местонахождения залегают примерно на одном уровне и не перекрывают друг друга, иначе говоря, хронологическое расстояние между ними не очень большое. Обнаруженный в них инвентарь тоже близок типологически и стадиально, хотя возможно, что между первым и вторым местонахождениями, с одной стороны, и третьим — с другой, имеются небольшие различия, которые, по-видимому, и нашли отражение в радиокарбонных датах.

С учётом указанных моментов представляется обоснованным отнесение Хуанъяньдуна к ранненеолитическим, докерамическим памятникам.

Сопоставление каменной индустрии Хуанъяньдуна с изделиями из Душицзы показывает их довольно значительную близость, с тем однако, что последние несколько примитивнее, особенно те из них, которые были найдены в нижнем слое. Данное обстоятельство подводит к выводу о том, что Хуанъяньдун представляет более высокий уровень развития, являясь, возможно, продолжателем традиций Душицзы и, в частности, достижений носителей культуры его верхнего слоя.

В заключение необходимо сказать несколько слов об экономической основе жизни хуанъяньдунцев. В отчётах этот вопрос не затрагивается и материала для его рассмотрения очень мало. И всё же несколько соображений можно выдвинуть. Как отмечалось, заметна определённая культурная близость и возможная преемственность Хуанъяньдуна и Душицзы. Рассматривая последний памятник, мы указали, что это, по-видимому, стоянка доземледельческого неолита, но с одомашненным буйволом, который позволяет предполагать, что душицзысцы уже начали постепенный переход к производящему хозяйству, по меньшей мере в виде примитивного разведения скота (см. [27, с. 8]). Если же хуанъяньдунцы унаследовали их культурные достижения и развили их дальше, то логично предположить, что это произошло прежде всего в экономической сфере и что за прошедшие приблизительно три тысячелетия (Душицзы: 12950 г. до н. э., Хуанъяньдун: 9980 г. до н. э.) они должны были сделать хотя бы небольшой шаг вперёд в указанной области. Следует также помнить, что оба памятника находятся в близком географическом соседстве, — расстояние между ними составляет приблизительно 180 км, — поэтому нет оснований полагать, что географический фактор мог резко изменить образ жизни хуанъяньдунцев по сравнению с душицзысцами и затормозить их прогресс или даже повернуть его вспять. Впрочем, если бы это имело место, то, например, их каменная индустрия должна была бы быть примитивнее душицзыской, а не наоборот. Тем не менее, одного этого сравнения недостаточно, и чтобы выяснить характер экономики Хуанъяньдуна, необходимо в нём самом найти какие-то соответствующие данные. О них и пойдёт сейчас речь.

Рис. 4. Каменная индустрия Хуанъяньдуна (по Сун Фан-и и др.; см. [9, с. 2])

Рис. 4. Каменная индустрия Хуанъяньдуна

Во-первых, в составе фауны первого и третьего местонахождений имеются ечжу 野猪 — дикая свинья (кабан) и чжу 猪（豬） — свинья. Во втором случае не подчёркивается, что это цзячжу 家猪 — домашняя свинья, но само противо­поставление ечжу и чжу указывает, что последняя должна бы представлять собой доместицированную форму. В этой связи заслуживают внимания два обстоятельства: а) как указывалось, свинья была одним из первых одомашненных животных, её появление здесь вполне логично и вписывается в общие закономерности исторического развития; б) если ечжу найдена в первом, то чжу —
в третьем местонахождении, которое является несколько более поздним, а следовательно, и дальше ушедшим по пути прогресса. Поэтому нам кажется довольно убедительной гипотеза, что обе находки трактуемые вместе, с одной стороны, отражают процесс доместикации данного животного, а с другой — свиде­тельствуют о наличии в Хуанъяньдуне элементов производящей экономики в виде разведения домашнего скота. К этому можно добавить, не придавая данному факту чрезмерно большого значения, что в четвёртом местонахождении оказались остатки овцы и буйвола (а также дикой свиньи). Как отмечалось, оно скорее всего датируется поздним палеолитом, но тем не менее нельзя исключить, что названные животные являются ранненеолитическими, одомашненными формами — вспомним душицзыского буйвола и байляньдунских буйвола и овцу — остатки которых, в силу тех или иных природных процессов, оказались затерянными среди находок более раннего времени. Представляется, что вероятность такого предположения не так уж мала, особенно если между поздним палеолитом и ранним неолитом пролегает не очень длительный хронологический интервал.

Во-вторых, анализируя состав инструментария Байляньдуна, мы обратили внимание на наличие орудий, которые могли иметь или имели отношение к примитивной обработке земли. Как нам кажется, такие предметы наличествуют и в Хуанъяньдуне: каменный шлифованный топор, перфорированное изделие, рубящие орудия, возможно, молоты. Конечно, их присутствие нельзя считать прямым доказательством, они не представляют «классических» сельскохозяйственных орудий, вроде серпов, зернотёрок и т. п., и всё же, вкупе с другими рассмотренными выше элементами дают возможность поставить в порядке рабочей гипотезы вопрос о знакомстве хуанъяньдунцев с какой-то формой примитивного земледелия. В этом плане нам представляется обоснованным помещение Хуанъяньдуна в один ряд с Душицзы и Байляньдуном. В заключение остаётся выразить сожаление, что значительная часть его отложений вместе с находящимися в них предметами была использована местными жителями для их хозяйственных нужд, т. е. уничтожена с точки зрения науки, что несомненно сильно затрудняет всестороннее исследование данной пещеры и связанных с нею проблем.

Итоговый вывод

Рассмотренные выше проблемы линнаньского мезолита, Байляньдуна и Хуанъяньдуна вместе с ранее описанной стоянкой Душицзы позволяют вполне обоснованно ставить вопрос о возможности неолитической революции на крайнем юге Китая на переходе от финального плейстоцена к голоцену и ранней стадии последнего. Судя по имеющимся материалам, осуществление исключительно или в первую очередь через скотоводство было (могло быть) её характерной чертой. Земледелие, вероятно, появилось позднее и в начале, скорее всего, играло второстепенную роль. Совершившись, если наши построения верны, на территории КНР (с точки зрения современной геополитической ситуации в регионе), она со всей очевидностью являлась частью исторических процессов, протекавших в Юго-Восточной Азии и вряд ли находилась в какой-либо связи с событиями, происходившими на Центральной равнине — колыбели китайской цивилизации. В этом плане особую важность приобретает вопрос об этнической принадлежности насельников рассмотренных памятников, который, однако, пока не может быть решён из-за отсутствия необходимых данных. Думается, что тем не менее допустимо априори отбросить мысль о прото-хуасяских аффилиациях, не исключая в то же время, например, связей с прото-чжуанами. Неясной остается и их расовая характеристика. Предположительно они были монголоидами. Если, однако, учесть что люцзянский человек, один из их возможных позднепалеолитических (около 40000 лет В.Р.) предков, обладал некоторыми австрало-негроидными признаками (например, его симотический указатель равен 28,3; назомалярный угол — 143,5° и т. п.), то сложность проблемы станет очевидной. Как бы то ни было, обнаружение Душицзы, Байляньдуна и Хуанъяньдуна бесспорно принесло много нового и ознаменовало значительный шаг вперёд в изучении ранней истории человека в Восточной и Юго-Восточной Азии.

Литература

1. ↑ Иероглиф 覃， обозначающий его фамилию, обычно имеет два чтения: тань и янь (см. [26, № 3684]), однако как фамильный знак он может произноситься также цинь (см. [17, т. 3, с. 4215а]), что и имеет место в данном случае (см. [35]).
2. ↑ Название Линнань 岭南 (иначе Линбяо 岭表 или Линвай 岭外) подразумевает земли, расположенные к югу от горной системы Улин 五岭, состоящей из пяти хребтов: Юэчэнлин, Дупанлин, Мэнчжулин, Цитяньлин и Даюйлин на границе Хунани–Цзянси и Гуандуна–Гуанси, т. е. территорию двух последних провинций (см. [17, т. 1, с. 70, т. 2, с. 1807]).
3. ↑ В районе Лючжоу имеется хорошо развитой карст, изобилующий множеством пещер, в отложениях которых богато представлены остатки фауны, включая гигантопитеков и первобытных людей разных времён. Они стали основой введения в науку ряда терминов: лючэнский фаунистический комплекс гигантопитека (нижний плейстоцен), лючжоу-бицзяшаньский фаунистический комплекс (средний плейстоцен) и фаунистический комплекс люцзянского человека (верхний плейстоцен), отражающих историю развития и состав плейстоценовой фауны Южного Китая (см. [22, с. 1, 17–18]).
4. ↑ Мапин 马平 — историческое наименование территории, которая с 1937 г. стала называться уездом Люцзян. Известняки свиты Мапин или их эквиваленты широко распространены в Гуандуне, Гуйчжоу, Юньнани и некоторых других районах Китая (см. [17, т. 2, с. 2950; 15, с. 760.3–4]).
5. ↑ Определения Байляньдун I, II, III в указанной последовательности даны вслед за Чжоу Го-сином (см. [21, с. 42]). В согласии с обычной практикой их порядок должен быть обратным, т. е. палеолит следовало бы именовать Байляньдун I, а неолит — Байляньдун III.
6. ↑ Об этом свидетельствует наличие в фауне Байляньдуна таких теплолюбивых форм, как: Масаса sp., Paguma larvata, Bubalus bubalis, Testudinidae и др.
7. ↑ Тунчжунъянь, как Хуанъяньдун, расположена на территории производственной бригады Хээркоу волости Юйлао.
8. ↑ Вместе с зубом обнаружено девять видов фауны, в том числе два вымерших: Megatapirus augustus и Rhinoceros sinensis, поэтому не исключено, что он принадлежал палеоантропу, но пока трудно об этом судить с полной определённостью.