От колесничной упряжки к древнекитайской кавалерии

 
 
АННОТАЦИЯ: В статье рассмотрена история военной реформы конца IV в. до н.э. в северном древнекитайском княжестве Чжао, где велась активная борьба с кочевниками. Конные отряды кочевников постоянно угрожали границам Чжао, а борьба с ними могла вестись только кавалерийскими войсками. Их создание вызвало много технических и социально-политических новаций и нарушило традиционные нормы земледельческого хозяйственно-культурного воспроизводства.
 
*******************
О начале верховой езды в Старом Свете существует достаточно много мифических историй, и только о появлении кавалерии в составе китайских армий мы имеем прямые письменные свидетельства. Это тем более удивительно, что история коневодства, этапы и периоды освоения лошади человеком, центры её доместикации, последовательность распространения лошади по континенту Евразии до сих пор не получила достоверного освещения. А ведь роль лошади в жизни человечества с некоторого (различного для разных территорий) времени становится необычайно значительной. До сих пор конный спорт остаётся азартным развлечением для участников и зрителей; престижным видом удовольствий и статьёй немалого дохода для удачливых игроков. Казалось бы, в этой характеристике проявляются все компоненты необходимые для проявления повышенного интереса к истории лошади, как биологического вида, вошедшего в тесный симбиоз с человеком, а также к тому пути, на котором складывалось и совершенствовалось взаимодействие коня и человека.
 
Костные останки лошади в связи с деятельностью человека становятся известны ещё с неолитической эпохи. Некоторым исследователям представлялось, что это были останки уже одомашненных лошадей, впрочем доказать ошибочность таких представлений несложно.
 
Костяки лошадей находили в виде больших скоплений на Украине и в Сибири. Д.Я. Телегин даже сослался как-то на мою консультацию по поводу встречающихся среди них костяных изделий, что-де они могут являться древнейшими псалиями, что было совсем не так. В 1972 г. я ещё мог подозревать в этих предметах приспособления для спутывания ног одомашненных лошадей для их выпаса, но много позднее пришёл к выводу, что сквозь отверстия в этих предметах пропускали конец ремня или волосяного, либо сухожильного аркана, чтобы на конце образовалась затягивающаяся петля. Полагаю, что это была деталь лассо, которым могли ловить диких лошадей. Изображения лошадей известны уже в наскальном и мобильном искусстве палеолита. Кому-то даже привиделись уздечки на некоторых из них. Много споров возникало вокруг находок неолитических костяков лошадей. Кто-то воображал, что лошади были тогда уже окончательно одомашнены и использовались в транспортных целях. Г. Косине (G. Kossinna) даже высказал предположение о конных завоевательных походах того времени. Переводчик советской литературы о первобытности на немецкий язык А. Хойслер взял эту проблему под свой особый контроль, присовокупив к ней и проблему ранних индоевропейцев. Он с тевтонской твёрдостью внушал своим читателям недоказуемую мысль, зародившуюся на ранних фазах европейского шовинизма, что нигде кроме Средней Европы не могли появиться настоящие индоевропейцы, и только они были способны обуздать лошадь, соорудить колесницу и начать использовать эти достижения в военных целях.
 
Однако археологические исследования на материках Старого Света, преимущественно в Евразии и Северной Африке, позволили восстановить многие стороны реальной картины начального периода взаимодействия человека с лошадью. Приходится признать, что начальный момент хозяйственного использования лошади по-прежнему остаётся неуточнённым, так же как и не определена достоверно территория, где было положено начало симбиозу человека и лошади, устойчиво продолжавшемуся почти повсеместно до середины ХХ века. Значительно дольше сосуществуют с человеком различные виды крупного и мелкого рогатого скота, свинья, да собака и кошка. Конечно, роль этих животных в жизни человечества далеко не равноценна, хозяйственные функции их на протяжении тысячелетий претерпевали изменения, но все они неизменно вовлекались в домашнюю и производственную жизнь коллективов. Большинство указанных видов изначально пополняли (порою весьма значительно) пищевой рацион населения. Хозяйственное использование их мускульной энергии становится очевидным, когда бовидов ставят в запряжки сельскохозяйственных орудий (пахота, рыхление почвы бороной, обрушивание зерна молотильными досками) и древнейших транспортных конструкций (волокуши, сани, колёсные повозки). Становление этих процессов их поэтапное развитие пока слабо поддаётся чёткой хронологизации.
 
Лошадь — быстрое, нервное, пугливое, малосильное животное, — наследует отчасти транспортные «обязанности» бовидов где-то на рубеже III и II тыс. до н.э. О регулярном использовании верховых лошадей почти ничего не известно до I-го тыс. до н.э. Использование лошади в упряжке прослеживается достаточно убедительно по трём видам археологических источников: изображениям запряжек; находкам соответствующих колёсных экипажей и конской сбруи в могилах; находкам там же захоронений лошадей. Переход к запряжке лошадей потребовал массы инженерных усилий: надо было во много раз уменьшить вес повозки, увеличив её прочность, понизив высоту центра тяжести (снижение опасности опрокидывания экипажа), сопротивляемость изломам. Настоятельно необходимым стало повышение управляемости экипажа за счёт более строгого обуздания лошади; подчинения её дистанционному воздействию человека: через определённые узлы и конструкции упряжи и сбруи; за счет её длительной специальной выучки. При этом лошадь стали использовать для лёгких экипажей, предназначенных для переездов знати, для участия в военных действиях. Китай обретает конскую запряжку и экипаж уже в готовом виде [5; 6; 7; 8; 9]. С конца эпохи Инь и в течение всего Западного и Восточного Чжоу идёт накопление опыта управления конём, использование его в разных ситуациях: в войнах, на охоте, в многообразных ритуалах политической, религиозной, мемориальной сфер. Китайские конструкторы вносят много разнообразных новшеств в устройство экипажа, в средства управления им, в снаряжение коней и их убранство. Многие из их решений обусловлены недостатком конского поголовья в самом Китае, зависимостью Китая от поступления лошадей извне (малочисленность конского поголовья вынуждает китайских специалистов, воздерживаться от разносторонних самостоятельных опытов работы с конём из опасения за его жизнь и здоровье), воздействием опыта окружающих Китай кочевых племён на снаряжение лошадей и способы управления ими.
 
Окружающий Китай «кочевой мир» в начальные века первого тысячелетия до н.э. активно переходит от использования упряжной лошади к верховой езде. В Китае же, благодаря интенсификации процессов интеграции, объединительным центростремительным движениям (им содействует, среди массы других факторов, также и ощущение внешней опасности, исходящей от кочевников), нарастает осознание необходимости соблюдения и укрепления основ традиционной жизни. Отсюда берёт начало конфликт, связанный с отношением к всякого рода новациям: они расшатывают привычный уклад, а тем самым затрудняют объединительные процессы, несут угрозу стабильности общества. Именно подобные проблемы вызвали то общественное напряжение, которым сопровождались реформы Чжаоского Улин-вана (правил в 325–295 гг. до н.э.) [1; 2; 15].
 
Технические вопросы, которые я здесь рассматриваю, таковы: 1) от кого непосредственно могли в Китае заимствовать кавалерийскую уздечку; 2) какова история уздечек верховых лошадей, попавших в Китай; 3) насколько китайские специалисты были готовы и способны к самостоятельному экспериментированию в области усовершенствования средств управления лошадьми.
 
Итак, кочевники, которые могли поставлять Китаю лошадей, были активны на севере и западе от его древних границ. В свою очередь эти границы определялись вполне определённым набором природных факторов. Земледельческая культура за целый ряд неолитических тысячелетий стала как бы внутренней сутью Страны. Возможности же её устойчивости определялись характером почв, обводнённостью края, климатическими условиями, достаточными для вегетации наиболее плодородных злаков, овощей, фруктов, шелковицы, лубяных и других технических культур. Того набора земледельческих культур, на котором вплоть до середины ХХ века были сосредоточены все интересы и усилия основного продуктивного слоя китайского населения — крестьянства (как это доходчиво разъяснено императором Юн Чжэном в комментарии к четвёртому афоризму «Священного эдикта» (Шэнъюй) императора Кан Си). Многочисленность и интенсивная производственная занятость этого подавляющего большинства китайского населения придавали ему монолитность и стойкую поведенческую и ментальную традиционность. Притом земледельческое хозяйство было способно прокормить на каждой единице пригодной для него площади значительно бо́льшую массу населения, чем скотоводство. Конечно, набеги вооружённых скотоводов на мирных земледельцев всегда кончались прискорбным ущербом для оседлых землепашцев, но в условиях чересполосного устойчивого сосуществования земледельческих и скотоводческих групп последние, в конечном счёте, оказывались в проигрыше: они приобщались к земледелию («оседали на земле»).
 
Глубокая вовлечённость земледельцев во внутреннюю жизнь страны, распространялась на все страты населения, которые весьма тесно взаимодействовали друг с другом, благодаря генетическим родовым и устойчивым соседским связям. Стойкость подобных отношений остаётся актуальным явлением вплоть до конца «традиционного порядка» в Стране в 1911 г. Летописные документы показывают, что долгое время Китай старался лишь отгородиться от «кочевого мира» строительством протяжённых монументальных оборонительных стен и сигнальной системой оповещения о возникновении внешней опасности, угрозе вторжения кочевников на земледельческую территорию. Сигналы от охранных башен, расставленных цепочками по разным направлениям, сходились в центры армейской дислокации «княжеств», откуда в случаях опасности выступала соответствующая армия. В некоторых пограничных заставах могли содержаться значительные войсковые контингенты, о чём свидетельствуют раскопки крупных чэмакэнов периодов Чуньцю и Чжаньго.
 
Естественно, такой, по преимуществу оборонительный образ действий не способствовал активному интересу к жизни кочевой среды. Сведения об этом населении были отрывочными и часто невнятными. Поэтому нет оснований говорить определённо, чем именно, кроме наименований, различались нападавшие на китайские владения кочевники в эпохи Шан и Чжоу. Лишь начало эпохи централизованных империй резко изменило эту ситуацию. Сведения о соседях стали необходимы для того, чтобы вести по отношению к ним активную экспансионистскую политику и строить с ними соответствующие взаимоотношения, позволяющие претендовать на превосходство над кочевниками. Именно в это время данные о соседях, в том числе и отдалённых, появляются в исторических сочинениях Сыма Цяня и Бань Гу. Это полноценная разносторонняя информация, способствующая успешному общению на внешних торговых путях и успехам в военных действиях. Характерно, что мысль о получении лучших конских пород от кочевых соседей со времён Цинь Шихуана, приобретает огромное значение в китайской внешней политике. С этого времени китайцы уделяют внимание знакомству с соседями, но, увы!, в их обозначениях привычно используют преимущественно те же наименования, которые употреблялись в отношении племён кочевников в древних исторических сочинениях. Подобные процессы характерны и для позднеримской, византийской, персидских империй. Путаницы в исследования этногенеза, локализацию этносов и языковых и этнокультурных единств различных эпох все эти обстоятельства внесли необычайно много (ср.: [11, с. 384–418]).
 
Историческая сумятица лишь возросла, когда у специалистов появилась возможность сопоставлять исторические сведения, суммированные и детерминированные в основном поздними комментаторами, с археологическими данными, накопленными в огромных объёмах за последние десятилетия. Я не могу здесь обсуждать общие методологические и методические проблемы историко-культурных исследований Восточной и Центральной Азии, но забывать об их слабой разработанности ни в коем случае нельзя. Это неизбежно сказывалось на определении источников, откуда правитель-законодатель черпал знания, необходимые для создания китайской кавалерии.
 
Конечно, чжаоский Улин-ван мог руководствоваться знакомством с нравами и обычаями кочевников владения Чжуншань, как бы врезанного в территорию Чжао, но как показала разведывательная миссия, направленная им в Цинь, стратегические планы Улин-вана шли значительно дальше, чем всего лишь борьба с кочевниками. Он надеялся победить Цинь, но вовлечённый в династические интриги, связанные с чжаоским престолонаследием и последствиями его же реформ, проиграл борьбу и потерял собственную жизнь. Однако военная реформа уже стала явью: одетые в тяжёлые кожаные куртки, с закреплёнными на них металлическими бляхами и в кожаные шаровары, кавалеристы, ставшие моделями для «статуарной армии» Цинь Шихуана, суть прямые наследники «чжаоской конницы». Циньские стратеги взяли на вооружение идею всесокрушающей конницы. Основатели династий «…устанавливали законы в соответствии (т.е., сообразуясь. — П.К.) с обстоятельствами. Законы и правила, установления и приказы — всё следовало разумной необходимости. Одежда инвентарь оружие — всё должно быть удобным для пользования. Также и правила поведения не должны идти только по одному пути, а полезным для государства не обязательно должно быть только древнее» [4, с. 65]. Так сформулировал свою творческую стратегическую идею создатель китайской кавалерии — чжаоский Улин-ван.
 
Среди основополагающих технических проблем, связанных с использованием лошади как источника физической энергии для хозяйственной и производственной деятельности человека, решающее значение приобретает управление лошадью. Необходимо было добиться безоговорочного подчинения коня требованиям возничего, кучера, всадника. Эта задача не вставала так остро при управлении быками (волами), но эквиды с бовидами соотносятся, пожалуй, как холерик с флегматиком. Вол защищён от шока высоким болевым порогом и медленной реакцией на раздражение. Использование носового кольца, к которому прикреплялся повод, и уколов деревянным или металлическим остриём-стрекалом были способны побудить его к ленивому подчинению, но лошадь — самый нервный вид эквидов, способный к быстрой реакции и выполнению сложнейших манёвров, требует очень бережного, почти что «нежного» обращения. Ведь поведение испуганной, «шокированной лошади» непредсказуемо, а так как она сильнее и массивнее человека, то оно опасно для самой его жизни. Таким образом, приручая лошадь, человек должен обладать инструментами, способными причинить лошади такую «дозированную» боль, которую она способна перенести, не впадая панику и сохраняя понимание того, что она сама может эту боль уменьшить, правильной реакцией на неё. А способ требуемых от нее действий ей подсказывают используемые человеком знаки и средства, с которыми её ознакомили в процессе интенсивного обучения. В запряжке, посредством удил и вожжей, осуществляется дистанционное управление лошадью, обеспечивающее возчику возможности: начать движение, менять скорость, осуществлять повороты, остановку. При этом свободу лошади ограничивает сбруя и упряжь, связывающие её с экипажем, который также своим весом и движением, сдерживает её порывистость. В ассирийской боевой упряжке значительную роль играли также форейторы, сидящие на спинах лошадей, и осуществлявшие прямой контакт с ними. Не буду обсуждать эту специфику, характерную для первой половины I-го тыс. до н.э., потому что в Китае это не зафиксировано ни в текстах, ни в археологических находках. Естественно, при верховой езде контакт человека с конём становился непосредственным, что вносило в этот контакт массу дополнительных моментов, далеко не всегда облегчающих всаднику работу с лошадью.
 
Однако, «центральным» инструментом управления конём всегда оставались удила. Но здесь проявляются технические трудности, на которые я по небрежности не обращал особого внимания. Обозначение удил с псалиями в древних текстах — бяо [12, № 8603]. Именно так обозначают удила упряжных лошадей, состоящие из двух металлических пластинок (псалиев) с круглыми отверстиями в центрах и с припаянными к ним с двух противолежащих длинных сторон трубочками, сквозь которые пропускались нащёчные ремни узды. А сквозь центральные отверстия пластин продевался повод, волосяной или кожаный. Проходя через беззубые части лошадиных челюстей, он выполнял функцию мягких удил. Такие удила употреблялись как в течение всей иньской эпохи, так и большей части чжоуской. Позднее появились удила, состоящие из двух металлических стержней, завершающихся с двух концов кольцами. Причём два кольца, вставленные друг в друга, соединяют оба стержня подвижным сочленением. Эти кольца и примыкающие к ним стержни помещаются в пасть лошади, опираясь на беззубую часть её челюсти. Тогда как вторая пара колец,– внешняя, выступает из пасти наружу с обеих сторон морды. За них крепятся поводья у кавалерийской лошади. Или концы вожжей — у упряжной. Такие удила, с большими внешними кольцами, появляются в чемакэнах эпохи Чжаньго (в археологической литературе их обозначают как сянь, а в древней классике значение знака [12, № 2958] — «держать что-то во рту»). При натяжении вожжей или поводьев стержни во рту лошади, благодаря центральным кольцам, перемещаются, становясь под углом друг к другу, а сами кольца упираются в верхнее нёбо пасти, вызывая необходимый болевой эффект. Всё это подробно описано в специальной работе крупнейшего современного специалиста по проблемам древнего коневодства Мэри Э. Литтауэр [17]. Но для того, чтобы удила не смещались в пасти лошади в ту или другую сторону, обычно используют специальные ограничители. Они либо продеваются во внешние кольца удил, к которым крепятся поводья или вожжи, или каким-либо способом укрепляются на самих стержнях удил. К этим ограничителям (трензелям, псалиям; изредка в текстах их называют цзе [12, № 2095], как верительные бирки древних посланников, но чаще их также именуют бяо), через специальные проделанные в них отверстия, прикреплены нащёчные (боковые) ремни уздечки, что придаёт всей этой системе связность, жёсткость и способность, устойчиво не скользя и не смещаясь, удерживаться на морде лошади. Разъясняя всё это наиболее простыми словами, я стремлюсь укрепить взаимопонимание между переводчиками и специалистами.
 
Длительное применение мягких удил в древней колесничной запряжке может быть оправдано двумя обстоятельствами. Во-первых, отрывом китайских коневодов от среды, где лошадь уже стала постоянным спутником человека. Во-вторых, какими-то опытами всё тех же китайских коневодов, направленных на то, чтобы предохранить лошадей от повреждений пасти, губительных для них. Потеря редкого, к тому же специально обученного животного, которому часто могли и не находить замены — это был крайне тяжёлый урон для войскового строя. И для поздних веков, как показывает средневековая новелла, гибель войсковой лошади была бедствием для ответственных лиц.
 
Время регулярного перехода к уздечкам с металлическими двухштанговыми грызлами с крупными внешними кольцами (они описаны выше; см. также: [13, табл. LIII, 4]) должно быть скорректировано двумя моментами: более тесным и регулярным общением с кочевниками-коневодами, даже если оно выражалось только в военных противостояниях; переходом к постоянному использованию верхового коня. То, что тема лошади ближе к концу первого тысячелетия до н.э. становится особо актуальна, нашло своё выражение в реалистичных и экспрессивных скульптурах лошадей из заупокойного храма Цинь Ши-хуана, а также в летописном рассказе о модели коня, отлитой по указанию одного из ханьских полководцев из металла трофейного оружия, захваченного у южно-китайских племён. Скульптура предназначалась для наглядного обучения солдат. В дальнейшем изображения лошадей обрели вид канонического стандарта, ставшего буквально ритуальным в танскую эпоху.
 
В вопросе о вероятных пунктах или кочевых племенах, откуда могло быть осуществлено непосредственное заимствование и принципов устройства уздечки, и самой металлической узды, выясняется весьма огорчительное для наших целей обстоятельство. Конечно, кое-что могли бы прояснить раскопочные данные о точно фиксированном расположении деталей узды и сбруи в могилах, либо чемакэнах (этим вопросам в литературе уделяется явно недостаточное внимание). Но уже к IV в. до н.э. конское металлическое снаряжение степных кочевников резко стандартизируется, а, как следствие, конструктивно упрощается, причём различные упрощения касаются также и ременной сбруи. На огромных пространствах «кочевого мира», в том числе в курганных памятниках Синьцзяна [16, с. 140, рис. 98, 5; 14, с. 150, 151, рис. 3, 4, с. 166, рис.19, 7, с. 209, рис. 63, 1], утверждается сходный, почти стандартный, вид металлической узды. Различия могут быть в ременном оголовье, в псалиях (ограничителях). Именно в этом, в наибольшей степени, проявилась творческая фантазия китайских специалистов в области разработки конского снаряжения (образцы псалиев, преимущественно, из случайных находок отличаются большим, но можно сказать случайным, не типичным разнообразием [10, с. 45, рис.27; 8, с. 417, рис. 34, А, 7-15]). Бронзовые удила сменяются железными (то же самое происходит и с вооружением, и со всем снаряжением коня и всадника), но при этом сами типы металлических предметов не меняются. Весьма затрудняют сопоставления данных исторических и археологических источников большие неопределённости в хронологии последних. Конечно, появление специальной работы, посвящённой хронологии большого периода Евразийского прошлого, прямо касающегося начала «кочевых времён» [3], внесло некоторую определённость в соответствующую проблематику, но любой непредубеждённый профессионально осведомлённый читатель легко поймёт, сколь пока ещё зыбки основания хронологии периода и сколь большие колебания датировок в них присутствуют. И это при том, что исторические даты античного мира и китайского летописания приобретают достаточно жёсткую определённость уже к концу VI в. до н.э.
 
Литература
1. Васильев К.В. «Планы Сражающихся царств» (исследование и переводы). М., 1968.
2. Васильев К.В. Истоки китайской цивилизации. М., 1998.
3. Евразия в скифскую эпоху. Радиоуглеродная и археологическая хронология. СПб., 2005.
4. Сыма Цянь. Исторические записки (Ши цзи). М., 1992, т. 6.
5. Кожин П.М. К вопросу о происхождении иньских колесниц // Культура народов Зарубежной Азии и Океании. Сборник МАЭ. Вып. XXV. Л., 1969. С. 29–40.
6. Кожин П.М. Об иньских колесницах // Ранняя этническая история народов Восточной Азии. М., 1977. С. 278–287.
7. Кожин П.М. К проблеме происхождения колёсного транспорта // Древняя Анатолия. М., 1985. С. 169–182.
8. Кожин П.М. Этнокультурные контакты населения Евразии в энеолите — раннем железном веке (Палеокультурология и колёсный транспорт). Владивосток: Дальнаука, 2007.
9. Кожин П.М. Китай и Центральная Азия до эпохи Чингисхана: проблемы палеокультурологии. М.: ИД «ФОРУМ», 2011.
10. Комиссаров С.А. Комплекс вооружения Древнего Китая. Эпоха поздней бронзы. Новосибирск, 1988.
11. Никогосов Э.В. Роль словарей в формировании и закреплении этнополитических концепций в КНР // Традиции Китая и «четыре модернизации» / Информационный бюллетень ИДВ АН СССР. № 33. М., 1982. Ч. 2.
12. [Ошанин И.М. (ред.)] Китайско-русский словарь. Под ред. проф. И.М. Ошанина. М., 1952.
13. Шанцуньлин Гого муди (Шанцуньлин, могильник царства Го). Пекин, 1959.
14. Шульга П.И. Синьцзян в VIII–III вв. до н.э. (Погребальные комплексы. Хронология и периодизация). Барнаул, 2010.
15. Сhan-Kuo Ts’e. Translated by J.I. Crump. Oxford, 1970.
16. Xingjiang Chawuhu daxing shizu mudi fajue baogao 新疆查五虎大型十足 目的发掘报告. Beijing, 1999.
17. Littauer M.A. Bits and Pieces. Antiquity, vol. 43, n. 172.
 
P.M. Kozhin, Doctor of History. Department of scientific publications of the Institute of Far Eastern Studies RAS, Moscow, Russia
 
From Chariot’s Team to Ancient Chinese Cavalry
 
ABSTRACT
This paper examines the reform of forces in ancient Chinese northern state Zhao in IV century B.C. conducting heavy struggle against nomads which required use of cavalry. Creation of Chinese cavalry initiated significant technical and sociopolitical innovations, which disturbed popular agricultural traditions.
 
Ст. опубл.: Общество и государство в Китае. Т. XLV, ч. 1 / Редколл.: А.И. Кобзев и др. – М.: Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт востоковедения Российской академии наук (ИВ РАН), 2015. – [718] стр. (Ученые записки ИВ РАН. Отдела Китая. Вып. 17 / Редколл.: А.И.Кобзев и др.). С. 24-33.