|
Тематический раздел
|
Место расписной керамики Китая среди евразийских неолитических культурСтанислав Роберт Кучера, пан Станислав, а по дружески, по-польски — Стах, всем своим научным творчеством органически связан с классической школой европейского китаеведения, где веками складывалась традиция комплексного подхода к научным проблемам, к предметам исследования любой степени сложности. Поэтому я и решился посвятить ему этот краткий обзор темы, затрагивающей этнокультурные основы китайского прошлого. Однако формально она касается древнего прошлого той территории, где в бронзовом веке оформилась величественная народная китайская культура. Проблемы доистории этой цивилизации и её места в общем историческом, этнокультурном, лингвистическом и иных гуманитарных аспектах занимают далеко не последнее место в ряду исследовательских интересов С.Кучеры. Это подтверждает изданная им в 1996 г., объёмистая и крайне информативная монография, посвящённая древнейшему прошлому Восточной Азии. И более раннее исследовательское обозрение тех же проблем, касающихся палеолитических и мезолитических культур этого огромного восточно-азиатского края, доведённое автором до начальных моментов ранней китайской государственности (1977). Я намеренно не указываю названий этих работ. Даже если они и известны читателю-профессионалу, то для него это будет дополнительной причиной заглянуть в поражающую разнообразием библиографию Стаха (см. [31]). Что же касается дальнейшего текста, то я просто хочу поделиться со своим давним другом и коллегой соображениями о проблематике, интерес к которой сближает наши творческие исследовательские пути (этим объясняется большое количество отсылок к моим работам). С начала ХХ века в европейской гуманитарной науке многие исторические проблемы стало возможно если не решать, то, во всяком случае, готовить к решению, не только с помощью письменных исторических документов и лингвистических данных, а средствами полевых археологических исследований. С их помощью удавалось уже непосредственно на конкретных материалах соответствующих эпох рассматривать определённые историко-культурные ситуации в их развитии, наблюдать процессы, происходившие в человеческом обществе, испытывавшем быструю хозяйственную, промышленную, политическую, социальную эволюцию, зародившуюся ещё в палеолите и ускорившуюся при переходе к современной, послеледниковой природной среде. Фактически именно новое состояние жизни человечества, складывавшееся на всей территории обитаемой суши после таяния ледника, явилось подосновой общего подъёма культуры, зарождения цивилизаций, практически послужив истоком формирования гуманитарного сообщества нового времени. Благодаря утверждению научной археологии, с её методами полевых работ и возможностями выхода на большой круг биологических наук и наук о Земле, удалось сформулировать положение о том, что развитие современной глобальной цивилизации берёт начало в неолитической эпохе. Основанием для этого стала констатация двух моментов в историческом процессе. Во-первых, человек заселил, хотя и крайне неравномерно, все регионы земного шара, пригодные для естественного проживания его популяций. Во-вторых, в процессе расселения человечество по наитию, а отчасти и в силу приобретённого опыта, выявило ряд константных топосов. Они определились в качестве наиболее благоприятных центров сосредоточения поселенческой активности. Практически, с момента появления скотоводческих и земледельческих культур человечество получило экономическую базу для всестороннего развития. Предшествующие эпохи были связаны с очень значительными протяжёнными перемещениями человеческих групп разного состава и численности по земной суше. Для них трудно пока построить подробную картину распространения и развития. Неолитическая эпоха создала условия для более прочной привязки человеческих коллективов к определённым видам региональной природной среды. Дальнейшее развитие сопровождается значительными перемещениями человеческих масс — переселениями, миграциями, расселениями (см. [21]). Однако, утвердившиеся в неолите основные «региональные центры» редко смещаются, оставаясь как бы реперами, знаменующими устойчивость общей картины расселения. Конечно, такая картина в целом была действенна для определённых эпох. Сама по себе конфигурация расселения человеческих масс и его интенсивность могли меняться, но принципы развития остаются неизменными в течение всего послеледникового периода. Общая картина заселённости суши (точнее — Старого Света, ибо другие материки в силу ряда научных, исторических и политических причин недостаточно освоены археологическими исследованиями) показывает довольно равномерный демографический рост (см. [14]). Oн, правда, с различной степенью периодичности может прерываться, либо сокращаться в силу как природных процессов, так и характера антропогенной среды и специфики деятельности человеческих коллективов. Выражением подобных проявлений развития становятся определённые следы материальной культуры древнего человечества. Классифицируя их сравнительные достоинства с точки зрения репрезентативных качеств, приходится признать, что основными надёжными показателями эволюции и развития могут быть сами по себе следы поселений человека и его хозяйственно-экономической деятельности (особенно выразительны оказываются следы различных видов разработок полезного сырья, тяготеющие к горным и часто опустевшим? ныне местностям), древние могильники, характеризующие одновременно и количественные параметры древних человеческих популяций, их половозрастной, этнокультурный состав, состояние материальной культуры, структуру общества, определённый круг его традиций, обычаев и ритуалов. Со времени становления гончарного производства керамика оказывается наиболее массовым материалом, характеризующим интенсивную трудовую и хозяйственную деятельность населения. Когда появилась керамика, ещё отсутствовала металлургия и металлообработка (см. [25, с. 6–13]) . Керамический материал определял достаточно полно основные особенности региональных и ареальных культур. Он становился индикатором, характеризующим специфику развития, отражающим популяционные, этнические, культурные, хозяйственные, социальные и идеологические особенности отдельных монолитных и смешанных группировок. Стабильность расселения, утвердившаяся в неолите, как уже показано, не была абсолютной. Проницаемость регионов для переселенческой подвижности, оставалась значительной. Конечно, вопрос о возможности выявления общих ностратических корней древнейшего языка далёк от своего разрешения. Однако, несколько основных евразийских лингвистических группировок, идущих ещё от ледниковой эпохи, оставались стабильны в послеледниковом развитии. Это — огромная область распространения афроазийских и семитских языков. Столь же отчётливы в территориальном плане оказываются и тибето-бирманские, тунгусо-маньчжурские, австронезийские и др. языковые ветви. В этом ощущается определённая изначальная популяционная стабильность населения, являвшегося носителями этих языков (возможно, следует сказать «изначальных языков представителей соответствующих формирующихся языковых семей»). Единственная группа, которая определённо не поддаётся никакой узкой локализации, это языки индоевропейского круга (см. [16; 17]). Однако, индоевропейские языки представляют собою форму речевого общения очень значительной части современного человечества. Помимо этого понятия, термины и логика индоевропейских языков послужили созданию всей системы современных научных знаний и самих наук (см. [2; 7]). Это привлекает именно к данной языковой семье повышенное внимание. Впрочем, если подходить к проблематике с позиций, охарактеризованных выше, сразу становится заметной присутствующая здесь методологическая погрешность. Языковый материал может быть оценён с точки зрения смыслового сходства, аналогичности и даже идентичности его конкретных составляющих (слов, грамматических форм), т.е. фонетико-смысловых соответствий словаря и грамматических систем в различных даже пространственно удалённых друг от друга устойчивых лингвистических группировках (языках отдельных народов, этносов, «племён»). Фактически, прямые лингвистические свидетельства могут быть обнаружены в древности не ранее начала систематической текстовой записи (нарративные письменные источники). Для дописьменной эпохи лингвистическая география может твёрдо базироваться лишь на двух положениях. Либо лингвистическая группировка в течение всего исторического (т.е. периода письменной истории) времени неизменно пребывала в одних и тех же географических пределах или выдвигалась за эти пределы, отрываясь от своего основного ядра с определённой периодичностью и по определённым причинам, которые могут быть доказательно объяснены. Либо языковая среда той или иной лингвистической семьи в различных частях своего ареала обнаруживала какие-то особенности, которые с помощью глотто-хронологических наблюдений можно надёжно датировать, а тем самым и определить время отделения культурной группы от основного массива (ядра расселения) данной языковой семьи. Ориентируясь на указанные моменты, приходится строить ретроспекцию языковой истории для дописьменного периода. Она будет выглядеть крайне абстрактно, если не увязать её с данными других антрополого-исторических наук, каковыми являются этнология, культурология и археология. Такие попытки стали сравнительно регулярными с 80-х годов ХIХ в. Однако трудностивозрастали по мере накопления опыта таких сопоставлений. Именно с этим связан невероятный разнобой в «установлениях» языковой принадлежности населения, даже относящегося к чётко определённым археологическим культурам. Самым обычным явлением было утверждение о наличии взаимосвязей между отдельными ступенями языкового развития на основании формального сходства отдельных предметов материальной культуры, либо с помощью гипотез, предполагающих вероятные взаимодействия археологических культур в пространстве и во времени. Объективный переход к новому этапу исследований станет возможен лишь с помощью комплексного подхода к особенностям и изменениям материальной культуры близких или последовательно сменяющих друг друга археологических культур. Однако для этого необходимо установление твёрдых критериев для объективного анализа системного развития производственных отраслей в пределах крупных археологических культур, архаических культурно-хозяйственных областей и историко-культурных регионов. В то же время, если появляется возможность доказать отсутствие прямых взаимодействий между близкими во времени и пространстве культурами, это станет прямым основанием для выявления между ними границ, пограничий, непроходимых барьеров. Распространение керамики, превращение её в один из видов наиболее массовых древних артефактов, предоставило исследователям возможности для построения, уже в пределах неолитической эпохи, картины сравнительно дробного регионального членения значительных территорий Старого Света (надёжность такого подразделения территории, естественно, прямо зависит от степени археологической изученности регионов) (см. [20, с. 129–152]). Когда в 1921 г. Ю.Г.Андерсон раскопал первые памятники эпохи неолита в Ганьсу и Хэнани, наличие в них расписных (крашеных) сосудов указало исследователю путь возможного сравнительного изучения этих материалов на пространстве Евразии. К тому времени было выявлено два крупных региона расписной керамики. Один — в Европе (на территории от Балкан до начала лесной полосы на севере и в пределах плодородного степного пояса южной и юго-восточной Европы). Второй —в Месопотамии, где с большой очевидностью определялся его культурный центр. Он широко распространился на территории Ирана, Туркменистана, Переднего Востока, а несколько позднее проявился в Индии и Пакистане. У Ю.Андерсона, ознакомившегося с результатами исследований этих регионов, не было оснований сомневаться в том, что им открыт третий крупный евразийский центр расписной керамики эпохи неолита. Он сразу же отразил этот вывод в таблицах и на обзорной карте юга Евразии. Коллекции, добытые исследователем, заняли достойное место в Музее дальневосточных древностей в Стокгольме (см. [34]; благодарю М.Е.Кузнецову-Фетисову, ознакомившую меня с этой рекламной публикацией, снабжённой обширнейшей библиографией). Обращало на себя внимание высокое качество выработки сосудов данной коллекции. Это была керамика, связанная с погребальной обрядностью. Огромные сосуды типа амфор шаровидной формы с массивными боковыми ручками и относительно высоким узким горлом составляли очень показательную часть коллекции. Керамика была старательно расписана цветными яркими по преимуществу геометрическими орнаментами. Основным сырьём для производства сосудов служила особо пластичная белая глина — каолин. Это позволяет современным не обременённым профессиональными знаниями «специалистам» говорить о зарождение в то время фарфора. В действительности появление фарфора вызвано созданием определённых гончарных технологий с применением отливки изделий в формах, высокотемпературного длительного обжига и т.д. Однако и формы сосудов, и изысканная орнаментация как бы подчёркивали их особое значение в жизни древних неолитических земледельческих общин. В дальнейшем, по мере накопления археологических материалов в каждом из вышеуказанных крупных регионов, возникали у учёных мысли о возможности альтернативных подходов к решению проблемы взаимосвязи этих регионов, а в случае выявления такой связи, о степени её глубины и значимости. Бóльшая часть XX века в исследовании первобытных культур прошла под знаком противоборства идей автохтонизма и миграционизма. В свете сложившихся вокруг этих фундаментальных положений гипотез и концепций, распространявшихся на исторические, этнологические, антропологические, археологические, географические, языковедческие исследования, коренным образом менялась оценка рассматриваемых неолитических регионов и их роль в процессах оформления и прогресса евразийских цивилизаций. До сих пор эта проблематика не получила окончательного разрешения. При этом местные восточноазиатские исследователи в основном склоняются к идеям автохтонизма. Евразийские и американские их коллеги либо солидаризируются с ними, либо склоняются к признанию исконной, глубинной взаимосвязи указанных регионов. Проводя сравнительное изучение культур данных регионов и исследуя происхождение керамического производства, возникновение и развитие керамической орнаментации (крашеной, рельефной, скульптурной), возможно признать определённый хронологический приоритет керамических традиций ближне- и средневосточного регионов, по сравнению с двумя другими. Его первичность подтверждается тем, что именно в этом регионе наиболее ясно прослеживаются исходные формы керамических изделий и их орнаментов. Впрочем, один момент, реально важный для разграничения миграционистских и автохтонистских идей, может быть обозначен сравнительно чётко: автохтонное развитие могло протекать сравнительно монотонно в пределах ареалов речных бассейнов или их значительных частей, прерываясь лишь при крупных общеевразийских подвижках населения, которые со времён неолита прокатывались по материку с ускоряющейся периодичностью (в 1967 г. для эпохи бронзы я определял такую периодичность в среднем четырьмя столетиями). Практические наблюдения над этнологическими материалами местных культур Мексики и Юго-Запада США, начатые Ф.Кэшингом во второй половине XIX в., подтвердили вывод Г.Земпера, сформулированный в 1851 г. в период подготовки всемирной выставки в Лондоне, что керамическое производство восходило к формам и орнаментации контейнеров, выполненных из естественных материалов (плетения, камень, дерево). Формы и орнаменты, свойственные этим материалам, первые керамические опыты и воспроизводили (см. [12; 6; 36]). Заключения об использовании плетёных, каменных и иных прототипов были механически перенесены на европейские неолитические материалы К.Шухардтом. В настоящее время удаётся систематизировать основной набор показателей, подтверждающих реальность такого развития производственных технологий. Заимствования ясно стали проявляться в культурах, использовавших плетёные и деревянные контейнеры (каменные прототипы имеют более ограниченную сферу распространения). Основной характерной особенностью ранних керамических орнаментов является символическое, упрощённое воспроизведение на глиняных сосудах сетки, которая образовывалась на плетёных изделиях при пересечении тонких и гибких растительных прядей, употреблявшихся в качестве «основы» и «утка» (использование терминологии, связанной с ткачеством, здесь вполне уместно — техника подобна, различен лишь исходный материал). Естественное возникновение в плетениях такой сетки имело огромное значение для развития всех видов изобразительных фигур, выполнявшихся на поверхностях изобразительного поля. Эта сетка давала возможность чётко структурировать в вертикальных и горизонтальных размерных соотношениях, как отдельные знаки и фигуры, так и сложные композиционные построения, возникающие при передаче повествовательных сюжетов. Сетчатые основы вертикально-горизонтальных и диагональных переплетений воспроизводятся на керамических изделиях повсеместно (кое-где они выходят из зоны крашеной керамики, охватывая различные области распространения рельефной орнаментации) (см. [19, с. 7, 8; 23, с. 182, 194, примеч. 8]). Характерно, что в ближневосточном регионе развитие уже специфически керамических орнаментов идёт по линии геометризации изображений и выполнения большей части фигур в прямолинейных и угловатых сочетаниях штрихов, тогда как европейский регион, и особенно восточноазиатский, склоняются к тому, что фигуры, располагающиеся на криволинейных поверхностях, часто и сами обретают изогнутые и округлённые очертания. При этом во многих европейских культурах сетка получает распространение в составе рельефной орнаментации, тогда как в восточной керамике она может исчезать и остаются только наборы знаковых фигур (см. [15]). В восточноазиатских исторических областях представлены различные криволинейные, закруглённые, круглые, как бы подчёркнуто выделенные группировки основных «смысловых» знаков, располагающихся на фоне всё тех же, достаточно чётких и мелких сетчатых ячеек, образующих на сосудах фоновые поля. Такое подразделение фоновых пространств и основных орнаментов оказывается крайне типичным для всей продукции восточноазиатского региона, связанной с плетением, ткачеством и различными видами вышивки (этот приём характерен и для многих орнаментов ритуальных металлических сосудов и инвентаря). Весьма давно возник спор между венгерскими исследователями П.Патаем и Ж.Чалогом относительно возможного происхождения геометрической орнаментации керамики от плетёных или тканых орнаментов (см. [12, с. 332, 333]). Сейчас выясняется, что такая постановка проблемы неконструктивна. Плетёные орнаменты при исполнении контейнеров возникали естественно, и их можно было выполнять в достаточно разнообразных вариациях, не задумываясь над тем, что мягкие нити могут переплестись неправильно, случайно или произвольно. Растительные пряди утков и основ плетёных изделий были гибкими, упругими, но легко подчинялись рукам мастера и его замыслам, к тому же в ранних керамических изделиях воспроизводились не только плетёные орнаменты, но и сами формы контейнеров, создаваемых в плетениях. Поэтому ранние образцы изделий не стоит прямо сопоставлять с ткацкой продукцией. Только развитые формы и разновидности орнаментов уровня изделий трипольских и кукутенских мастеров выдерживают сравнение с образцами тканей уже напрямую (см. [28, с. 161–199]). Ткани стали обычным производственным материалом. Они появляются в кавказских курганах в виде оттисков на глине (грубые известны уже в неолите: мне довелось наблюдать оттиски ткани полотнянного переплетения на спаях лент неолитических сосудов из памятника Имирис-гора, материалы которого я осматривал на предмет выяснения специфики керамического производства по предложению автора раскопок А.И.Джавахишвили в 1972 г.). Встречаются отдельные фрагменты тонких тканей, законсервированных медными окислами (см. [26, с. 61–66]). А в третьем–втором тыс. до н.э. появляются письменные данные об обширной торговле тканями на Ближнем Востоке (см. [10, с. 57, 118 и др.]). Разнообразие форм неолитической посуды, если рассматривать их без привязки к отдельным памятникам и некрупным ареальным культурам, очень велико, поэтому в рассмотрение можно включать лишь керамические изделия с расписной орнаментацией и из памятников, в которых именно такая орнаментация была доминирующей. Таким образом, удаётся избежать акцентирования мелких ареальных культур с одной стороны, а с другой — приблизиться к тому среднему набору керамических форм с расписной орнаментацией, который в европейских исследованиях обычно соотносился с «культурой Яншао». Если же ограничивать наблюдения поясом неолитических культур от Цинхая до Хэбэя, то здесь можно даже без натяжки видеть крупное этнокультурное неолитическое единство с большим количеством территориальных и временны́х ответвлений, в котором доминирование расписной посуды в неолитический период является нормой. Наиболее характерные расписные сосуды: миски различной глубины (роспись могла наноситься либо на внутренней, либо на внутренней и внешней поверхностях), высокие горшки с чётко оформленным плоским дном («плоскодонная традиция») и крупные (примерно до 20–40 л вместимостью) амфоры (образцы изделий см.: [9; 3; 37; 38; 39; 15, с. 142–144]; благодарю С.А.Комиссарова, Е.А.Гирченко за указание сводных китайских публикаций). Здесь необходимо более чётко определиться с терминологией. Амфоры — это обычно сосуд с двумя боковыми ручками. Амфоры, связанные с культурами с расписной керамикой, а в Европе и с последующим развитием культур эпохи бронзы, в которых происходит переход от расписной посуды к посуде с рельефной (штампованной, резной, прочерченной, скульптурной) орнаментацией, определяются достаточно чётким набором признаков, позволяющим распознавать их в культурах Старого Света на очень больших территориальных пространствах. Древнейшие виды расписных неолитических амфор в Европе зафиксированы в Фессалии, распространены они в ближне- и передневосточных культурах. Эти амфоры с обширным бомбовидным туловом и невысокой шейкой, по всей видимости, являлись сосудами, предназначавшимися для коллективных трапез. В процессе развития керамического производства в них происходило изменение формы дна от круглого к плоскому. В Китае круглодонных форм амфор не обнаружено, что свидетельствует о проникновении этой культуры на центрально-китайскую равнину в относительно позднее время. Характерно, что большинство орнаментов, употреблявшихся для украшения амфор, да и всего сопровождающего их керамического комплекса, имеют «обратимый» характер (см. [32, с. 139–152]). Это указывает на то, что основной прорисованный узор мог в определённых изобразительных полях восприниматься как фоновое пространство, тогда как фон обретал смысловую нагрузку. Такого рода подразделение узоров, изменение их качества (то они выполняли функцию фона, то ведущего смыслового орнамента) — крайне характерно для неолитических и многих культур эпохи бронзы на большей части степей и полупустынь евразийского пространства. В китайских памятниках яншаоского круга эта норма перестаёт быть всеобщей. Узоры, имеющие обратимый характер, сами по себе становятся как бы фоновыми (или не воспроизводятся совсем). Ведущую же роль обретают достаточно простые смысловые композиции. На них начали строить реконструкции мифологических и фольклорных сюжетов, как полагают, отражающих истоки духовной культуры Китая, его древнейших религиозных и ритуальных представлений (см. [3]). Особенностью фоновых пространств в орнаментальных полях тех культур, где были широко представлены крупные амфоры, являлось наличие различного рода сетчатых узоров. Доминирование таких узоров по всему пространству Старого Света подчёркивает изначальную взаимосвязь плетёной и керамической техник. Именно в культурах неолита можно видеть, как гончарство постепенно избавлялось от технического наследия производств, которые дали ему исходные формы ёмкостей-контейнеров (плетение, деревообработка, обработка камня). Специфика древнекитайского керамического материала и его орнаментации не указывает на изначально независимую линию развития определённых видов керамического производства в Китае. Она лишь подчёркивает, что это производство сформировалось как заимствованное технологическое достижение и имело большое влияние на развитие китайской художественной культуры. Здесь необходимо кратко остановиться на технической характеристике той керамики, которая оказалась связана с использованием росписи. Конечно, в каждом из крупных евразийских регионов набор форм посуды, появившихся при распространении керамики, весьма значителен. Здесь сказываются разные тенденции керамического производства, восходящие как к разным прототипическим формам, так и относящиеся к разным уровням и периодам развития самого керамического производства, но я считаю возможным придерживаться лишь указанного ранее набора керамических форм, так как они имеют общеевразийское распространение. Техника изготовления сосудов достаточно проста. Используются исключительно приёмы ручной лепки. Заготовка сосуда выполняется из широких лент, которые от плоского дна возвышались последовательно друг над другом. Затем заготовку обрабатывали «техникой наковальни и лопатки», которая наиболее типична для амфорных культур. Этой обработкой значительно растягивали по ширине и высоте тулово сосудов, придавая их бокам округло-выпуклые формы. Крупные сосуды «собирали» из отдельных частей (придонная часть, верхняя часть тулова, горловина), соединяя их последующей обработкой (см. [11]). Готовый сосуд покрывали ангобом из тонко отмученной жидкой глины и далее либо грунтовали краской в один цвет, либо прямо по ангобу, тщательно выровняв его путём заглаживания и даже лощения, выполняли наборами кистей разной ширины орнамент. Обычно орнаменты составляли из различного рода геометрических фигур: треугольников, ромбов, зигзагов, прямых линий, меандров, кругов. Орнаменты имели повторяющиеся в пределах горизонтальных зон раппорты. Их количество, по окружности, в китайском материале определялось числами от двух до восьми повторений. Для чёткого размещения орнаментальных зон по поверхности изобразительного поля, выполнению композиции предшествовала разметка поверхности, выполнявшаяся тонкой кистью. Элементы разметки иногда нарочито акцентировали и они могли приобретать самостоятельное значение в общей ритмике узоров. Иногда в геометрию орнамента вплетались и различные геометризированные образы животных, людей, растительности. Ритмика узоров, их сложность, гармоничность и диссонансы находят очень сложные отклики и соответствия в этологии определённых популяций, языковой акцентуации, музыкальных ритмах и вокализации речи. Все эти проявления в свою очередь накладывали определённый отпечаток на саму структуру орнамента и его ритмические особенности. Таким образом, в областях, где данные виды орнаментации не были первоначальными, а внедрялись вместе с группами пришельцев, орнаментация могла подвергаться кардинальным преобразованиям, которые вносило в неё, как в Китае, всегда более многочисленное, чем пришельцы, местное население. Проблема, которая здесь рассматривается в связи с изучением одного вида массового материала, представляет собою относительно небольшую часть огромной тематики, связанной с пониманием, теорией и историей миграционных процессов, проходивших в жизни сообщества гомо сапиенс в течение всего послеледникового периода, практически вплоть до эпохи Великих Географических Открытий. Собственно, это время общего подъёма рационального сознания, духовной культуры, расцвета технических достижений и обретения человеком «власти» над всей территорией земного шара, пригодной для обитания. Эти проблемы специалисты пытались решать уже с античных времён. Но настоящий «исследовательский штурм» темы начинается после вступления в Новую историю. Выявление параллелизмов в развитии человеческих группировок в разных регионах мира активно изучается начиная с середины ХVII в. Здесь большую роль сыграли исследования в Новом Свете, предпринятые учёными иезуитами и администраторами Новых территорий. Они широко затронули всю сферу общественно-политической жизни и поведенческой специфики туземного населения Америки, Восточной и Юго-Восточной Азии, Австралии и Океании. Конечно, для этого были прямые предпосылки, связанные с колонизацией и христианизацией населения этих земель. Хотя теперь в качестве ведущей исследовательской проблемы акцентируются жестокости колонизации, но не следует всё же мерки современной жизни переносить на ту эпоху. Достаточно вспомнить ранние периоды крещения населения в самой Европе для того, чтобы было чему ужаснуться. При освоении «колониальных пространств» других материков, христианизация их не отличалась гуманностью, но некоторые религиозные ордена, особенно иезуиты, говорили о возможности и даже необходимости считаться с традиционным духовным наследием колонизуемых стран, с тем чтобы облегчить для себя возможности общения с местными жителями и упростить для «туземцев» сам процесс перехода в христианство. Важным аргументом в этом подходе явилась библейская идея о изначальном единстве человечества. В 1721 г. Ж.-Ф.Лафито издал монографию, в которой устанавливал прямой параллелизм в развитии между древними народами Старого Света, описанными в Библии и в античных источниках, и населением Нового Света, которое как бы задержалось на архаичных уровнях сознания, общественной жизни, технического опыта и государственного строительства (см. [24, с. 112–120]). Общая идея такого построения заложена уже в Библии. Собственно, её разрабатывают средневековые летописцы, когда ведут начало человеческой истории от двенадцати библейских «колен» (племён). Можно сказать, что в это время сложилось два направления в развитии гуманитарных наук. Это проблема панойкуменных миграций и проблема формирования и распространения больших языковых семей в начале на территории Старого Света, а затем — в пределах ойкумены. Вопрос о распространении расписной керамики неолитической эпохи из ограниченного числа центров в пределах всего евразийского пространства стал особо актуален после того, как к двум выявленным в начале ХХ в. центрам этой продукции, изученной в южной Европе и на Ближнем и Среднем Востоке, присоединился вновь обследованный регион в бассейне Хуанхэ. Огромная территория Евразии, где выявлялись аналогичные культурные достижения, при её углублённом изучении, сравнении культуры и антропологических типов древнего и современного населения, предоставляла специалистам широчайшие возможности для построения невероятно разнообразных, часто противоречивых гипотез и концепций, касающихся распространения, развития и перемен в этнокультурной, языковой специфике известных здесь народов. Многие специалисты усомнились в правомочности признания единой особой евразийской зоны становления крашеной керамики. Смущали огромные пространства, трудности переселений, мысли об античных временах, когда народы и территории Восточной Азии казались туманной и скорее сказочной географической загадкой. Но почему-то мало кто задумался над тем, что в первой четверти XIII в. монгольские тумены Чингисхана преодолевали пространства от Керулена до Средней Европы в течение одного сезона, а ведь это были полчища конников, имеющие довольно ограниченный набор вооружения и весьма малый опыт столь длительных походов. Причём в неолитическую эпоху люди, по всей видимости ещё не владевшие транспортом с животной тягой, шли по неведомым маршрутам, на которых встречалось очень мало заселённых пространств. Земли не надо было завоёвывать, их надо было осваивать. Опыт европейского расселения показывает, что человек неолита осознавал необходимость поиска лучших условий проживания, организации хозяйства и более благоприятной природной среды. Переселения открывали перед ним возможность широчайшего выбора таких оптимальных условий. Для согласованных переселений даже крупных этнических групп уже в неолите сложились устойчивые традиционные правила. К сожалению, отсутствие письменной традиции не даёт возможности ознакомиться с ними конкретно, хотя ретроспективно их основные положения выявляются благодаря античной письменной традиции и источникам эпохи Великого переселения народов. Этнология демонстрирует, насколько скромен, целесообразен, стандартен и обеспечен самыми простейшими надёжными средствами регулярный быт кочевых народов. Конечно, быт оседлых земледельцев более сложен. Однако следует помнить, что и он не исключает разного рода перемещения поселений и населения, что происходит не только при каких-то стихийных бедствиях, эпидемиях, войнах, но и при истощении почв и т.п. Сами способы расселения в силу природных, популяционных, хозяйственных факторов способствовали усилению, а затем и закреплению этнического разнообразия. Выработка таких различных стратегий расселения, как сплошное, фронтальное, или прерывистое, очаговое, а тем более, многократно-повторное и маргинально-трансформирующее (последнее часто было связано с ареалами, где земледельческие культуры вторгались в среду подвижного скотоводческого населения или «древнейшие скотоводы» просачивались в глубь земледельческих территорий)[1], способствовала усилению этнического и этнокультурного многообразия. Кроме сплошного, фронтального расселения[2], которое осуществлялось в ареале плодородных земель обычно на небольшие расстояния, для всех остальных видов расселений существовали два варианта — дальний и близкий. Причём и первый из них мог подразумевать продвижение организованной группы на очень значительные расстояния, что зависело от наличия или отсутствия вокруг и поблизости земель, пригодных для оптимальной организации жизни на новом месте, от особенностей ареала, в котором проходили переселения. При, казалось бы, достаточно большом значении, которое придавалось расселениям и миграциям некоторыми школами специалистов, миграционные ситуации обычно не рассматривались в конкретике тех эпизодов, которые обязательно должны были возникать (и возникали) в ходе миграций. В 1967 г. я обратил внимание на один из видов миграций, который подробно описан в первой книге Юлия Цезаря «Записки о Галльской войне» (De Bello gallica, I, 2–17) (см. [5, с. 6–12]). Там Цезарь с дотошностью полководца-практика описывает планы европейских племён, ощущающих необходимость вынужденных переселений под давлением надвигающихся римских легионов. С иных позиций и в связи с историей европейских расселений такие ситуации изучались многократно, но в качестве реального примера, связанного с историей миграций, это явление больше практически не рассматривалось. Ясно, что здесь речь шла о перемещениях в уже заселённом регионе и в ситуации, близкой к стандартному фронтальному расселению. Трансъевразийские расселения имели, естественно, иной характер. Мне приходилось отмечать, что уже в бронзовом веке такие миграции по заселённым местностям имели маятниковый характер и совершались с частотой в пределах четырёхсот лет. Но и эта тема, если и получила развитие, то скорее демагогического характера — в некоторых работах Л.Н.Гумилёва. Конечно, практическая разработка этой тематики в евразийских масштабах была затруднена неравномерностью изученности в археологическом плане очень многих территорий и прежде всего части регионов Азии, особенно вне пределов активных археологических работ, проводившихся исследователями СССР. Естественно, при недостатке изученных археологических объектов исследования сосредоточились на узком круге памятников, вошедших в число общепризнанных реперов доисторического прошлого человечества. Вследствие такой ситуации развитие археологических знаний оказывается ущербным. Историко-культурные, лингвистические, и филологические построения и гипотезы, основанные на подобном выборочном материале, не могут быть полноценными. Естественно, что конкретные случаи расселений и миграций на огромных азиатских просторах и даже в той части этих территорий, где заведомо протекало древнейшее историческое прошлое ранних цивилизаций, не могут быть рассмотрены на фактическом материале. Здесь необходимы хотя бы устойчивые осмысленные установки, позволяющие направить целесообразный поиск на объекты, которые могут иметь решающее культурообразующее значение. От них прокладывались векторы, определявшие ведущие ветви древнего расселения. Принципиальное наличие таких векторов подтверждается тем, что все основные протяжённые выявленные миграционные трассы стойко придерживались широтных направлений. Древний человек ещё в доистории имел представления о реальном существовании тех самых широтных климатических полос, которые в античной, а затем и в арабо-мусульманской историографии определялись как «семь климатов земли». Уже к Х в. эти климаты прочно были увязаны с определёнными физическими типами людей, родом их занятий и размещением исторических центров расселения. Это нашло отражение в космографической и географической литературе (см. [35; 8, с. 196–207]). Однако реальных условий расселений и освоения новым населением определённых территорий все эти данные практически не касались. Казалось бы, наиболее яркие картины культурно-исторических и этнических перемен в ареалах массовых миграций проявились в эллинистическую эпоху. Многие районы юга Азии, причастные к трансъевразийским путям, резко меняют свой культурный уровень и ориентации развития. Однако конкретные условия, ситуации и обстоятельства таких перемен остаются слабо изученными. Таково же положение и с картиной преобразований, индуцированной монгольскими завоеваниями. Притом, что данные Рашид-ад-дина в «Джами-ат-таварих» достаточно чётко указывают размеры тех монгольских групп, появление которых и оседание в определённых ареалах вызвало переориентацию культурного развития у многомиллионных масс туземного населения. А ведь монгольские контингенты редко приближались по составу к целым туменам (10 000). Конечно, состав 600–800–1000 воинов подразумевал ещё и их семейства и значительный уже обслуживающий персонал, но в отношении популяционной ситуации, когда масса туземцев многократно превосходила число пришельцев, приходится признать, что культуроопределяющим фактором оказывались не количественные соотношения, а власть завоевателей и её многообразные законодательные и физические инструменты, а также интересы, и даже капризы, завоевателей. Эти моменты, наверное, наиболее ярко можно проследить по словарям староанглийского языка, хотя бы в пределах от доминирования датчан и до последовательного внедрения в поселенческую среду нормандских баронов после прихода к власти Вильгельма Завоевателя. Вначале романские слова стали заучивать, чтобы понимать приказания хозяев, затем — чтобы лучше перед ними выслужиться, и наконец — чтобы повысить свой социальный статус. Обычный ход лингво-социальных процессов в обществе, где полноправие — удел лишь победившей стороны. В этом плане характерен запрет филистимлян на употребление железа евреями и на многое другое. Всё это должно было сопровождаться соответствующими словарными изменениями (см. [27, с. 276, 277]). Впрочем, расширять списки невыполненных или непредусмотренных исследований вряд ли целесообразно. Нужно просто осознать, что отсутствие необходимых практических данных препятствует не только установлению периодизации миграционных ситуаций в поясе евразийских трансконтинентальных контактов, но и мешает пока даже предварительному разграничению специфики миграций разных периодов и установлению последствий и динамики изменений, вызываемых различными видами и условиями развития миграционных ситуаций. В отношении миграций культур крашеной керамики наибольшая трудность, требующая объяснения, связана с изменениями характера хозяйственной деятельности в каждом из основных регионов и ареалов стабилизации подобных неолитических популяций. Особенно большого внимания требует случай с древнекитайской культурой крашеной керамики, где неолитическое население, помимо основной сельскохозяйственной культуры — пшеницы, стало активно осваивать культуру проса. Расписная керамика оказалась очень заметным явлением, затронувшим бóльшую часть южных территорий Старого Света. Её существование охватывает очень обширный хронологический период, и, казалось бы, наличие крашеной керамики должно определять какой-то значительный период существования на соответствующих территориях Евразии устойчивой и неизменной популяции. Однако если такая ситуация соответствует развитию событий в начале периода, когда население, использующее в керамическом производстве роспись, активно расселилось по материку и заняло на нём все наиболее перспективные с точки зрения аграрного хозяйства территории, то конец периода, конец производства расписных керамических изделий или резкое сокращение их изготовления, очевидно, связано не с популяционными изменениями, а с переменами техники производства, вызванными прежде всего резким увеличением объёмов соответствующих популяций. Любые изменения численности популяции, интенсивности заселения территорий, связаны с необходимостью значительных перемен в образе жизни, ведении хозяйства, организации производства. Во все периоды традиционного развития человеческой культуры, то есть развития, подчиняющегося прежде всего нуждам и интересам значительных масс людей, появление различных новшеств в хозяйственной, производственной, общественно-политической жизни бывает обусловлено стремлением обеспечить всё население необходимыми средствами существования и соответствующими данному уровню эпохального развития условиями жизни. При этом, естественно, будет сохраняться тенденция к соблюдению баланса в общественной жизни между группами населения, обеспечивающими популяцию пищевыми ресурсами, являющимися неизменно основным критерием возможного существования популяции, и группами потребителей, удовлетворяющими различного рода инфраструктурные запросы населения и обеспечивающими организационные и стабилизирующие отношения в жизни коллективов. При определённых техниках аграрного хозяйства, которые были практически неизменны в течение тысячелетий, оставалось также неизменным число работников и подсобных средств (включая рабочий скот как энергетическую силу) на единицу обрабатываемой площади. Здесь пропорциональность по отношению к общему объёму популяции должна была сохраняться жёстко и не могла быть изменена без ущерба для снабжения людей пищевыми средствами. В пределах других групп потребителей пропорциональные изменения могли происходить лишь в случаях возникновения каких-нибудь кратковременных нужд (недород, война, переселение, стихийные бедствия), либо в случае структурных перемен в соотношении общественных групп и общей системы организации социума. Причём эти перемены в силу того, что объём потребляющих групп не мог быть произвольно увеличен, должны были осуществляться за счёт совершенствования, рационализации и стандартизации производства, ведь именно ремесленные производства отвлекали от аграрного труда наибольшее количество полноценных работников. Рассматривая группы, обеспечивающие бытовые, хозяйственные, общественные и прочие потребности человека, не участвующие в аграрном труде, можно констатировать, что обеспечивать, не снижая уровня потребления, потребности популяции в услугах возможно только при повышении квалификации работников и интенсификации их труда за счёт технических усовершенствований и повышения нагрузки на каждого работника. Просматривая хронологическую последовательность развития гончарной техники в евразийских коллективах, связанных с производящим хозяйством, убеждаешься, что упадок производства расписной керамики вовсе не сопровождается общим упадком производственной техники гончарства. Гончарные изделия продолжают в своих формах воспроизводить образцы предшествующего времени, но начинающееся внедрение гончарного круга, позволяет производить значительно больше изделий определённых форм и размеров. Жертвой именно такой производственной интенсификации становится роспись керамической посуды. И действительно, если отделить роспись от прямых функций того или иного керамического изделия, то она оказывается всего-навсего данью традиции и определённым показателем некоторых особых свойств самой духовной культуры. Если традиция подразумевала, что соблюдение определённых правил, повторение определённых действий, адекватное воспроизведение предшествующей материальной культуры обеспечивает единство, монолитность, а тем самым благополучие коллектива, то, следуя устоям духовной культуры, человек надеялся предохранить себя и какую-то часть своей материальной культуры от разрушения временем или неправильным использованием. Сокращение расписного орнамента и полное его исключение из расширяющегося гончарного производства, таким образом, вовсе не означают смену популяции, появление какого-то нового населения, а знаменуют собою, значительную переориентацию каких-то областей духовной культуры, переоценку её ценностей. Однако, такая переориентация имела обязательно весьма основательные и жёсткие историко-культурные, политические, экономические, популяционно-демографические и духовные обоснования. Распространение крашеной керамики по значительному участку евразийской территории, по зоне высокоплодородных почв, пригодных для земледелия, связано с целым рядом особенностей последующего развития культур, характеризующихся крашеной керамикой. Анализ колонок регионального развития таких культур показывает, что они в основном накладываются в ареалах, где было предшествующее население, на местные более древние культуры керамического производства. Поэтому в самой крашеной керамике усиливается разнообразие форм сосудов, видов их орнаментации, технических приёмов выделки и хозяйственно-производственного назначения. Очень многие из указанных особенностей зависят от того, какова была демографическая нагрузка на те территории, куда приходит население с крашеной керамикой, в предшествующее её появлению время. Чем больше разнообразие видов и форм керамических изделий обнаруживается на вновь освоенных культурами крашеной керамики территориях, тем более напряжённой, интенсивной и многолюдной представляется предшествующая жизнь населения вновь освоенных областей. В этом смысле наиболее показательными оказываются культуры крашеной керамики южной и юго-восточной Европы. Здесь в обширных, обводнённых, покрытых густой речной сетью равнинах и в предгорьях невысоких хребтов ещё с мезолитической эпохи развивались сравнительно устойчивые культурные единства, обычно с небольшими диапазонами распространения. В большинстве керамических разновидностей, складывавшихся изначально в этих ареальных единствах — культурах, сравнительно отчётливо выявляются прототипы многих керамических форм и видов орнаментации, свойственных в дальнейшем местным культурам. Собственно, местными, судя по их отличиям от типичных форм культуры крашеной керамики, являются разновидности, восходящие опять же к деревянным прототипам и в некоторой мере к плетёным сосудам. Именно эти разновидности посуды вносят в состав крашеной керамики серии изделий, подражающих деревянным формам, и изделия, орнаменты которых являются часто разработкой изначальных плетёных орнаментов, переносившихся помимо внедрения в керамическое производство также и в практику ткачества. Распространение последнего подчёркивается интенсивным использованием в европейских культурах различных видов шнуров и нитей. В некотором роде это явление связано с особенностями способов охоты и рыболовства. Плетение сетей, изготовление силков на птицу и мелкого зверя требовали появления мягких и достаточно податливых материалов, из которых и с помощью которых легко было изготовлять различного рода капканы, арканы, ловушки. В свою очередь в хозяйственной жизни нити и верёвки приобретали значение как средство упаковки. Различного рода тяжи, позволяющие целым отрядам людей «впрягаться» в нечто вроде упряжки для того, чтобы совместными усилиями перемещать крупные, тяжёлые, неподъёмные для отдельных лиц предметы, например скальные обломки, — становились необходимой и распространённой частью хозяйственного инвентаря. Деревообработка также оставила на керамических изделиях достаточно заметный след. Некоторые формы цилиндрических сосудов, изготовление сосудов с подражанием притёртым крышкам (в глиняных изделиях такие крышки нефункциональны), сосудов с низкими круговыми поддонами, подражающими деревянным и каменным изделиям, выполненным на токарном станке (простейшие формы вращательных конструкций, предназначавшиеся для обработки камня и дерева, появляются весьма рано), — показывают дальнейшее внедрение в керамическое производство особенностей, свойственных обработке некерамического сырья. Всё это значительно разнообразит серийные репертуары изделий и, при недостаточно тщательной фиксации данных и минимальном количестве наблюдений, затрудняет возможности распознания специфики развития и характера взаимоотношений различных взаимосвязанных и взаимодействующих «ремесленных» производств. А само это разнообразие указывает на большую активность и интенсивность хозяйственной и производственной жизни местного населения. Сходную картину отражают и культуры, распространявшиеся на Ближнем и Среднем Востоке в бассейнах местных великих рек. В Месопотамии — вдоль русел Тигра и Евфрата, в Северной Индии — в долинах Инда и Ганга, в отдельных регионах обширных плоскогорий, идущих из Месопотамии к восточному побережью Средиземного моря, протянувшимся по обширным территориям Ирана, Пакистана, Афганистана. Впрочем, говоря о последних современных странах, необходимо упомянуть и о том, что здесь демографическая нагрузка на территорию, занятую земледельческим населением, в среднем резко снижалась. Здесь начинается, как в Иране, и отчасти в Малой Азии, территория оазисного расселения. Эта форма расселения становится всё более типичной по мере продвижения по Центральной Азии на восток. Правда, в первые тысячелетия после ледникового периода усыхание и опустынивание внутренних, далёких от морских побережий территорий Азии не было интенсивным, что и облегчало значительные массовые передвижения и переселения земледельческого населения. Чем ближе к нашим дням, тем большее значение в центральноазиатском малообводнённом регионе приобретают группы кочевников-скотоводов. Они осваивают огромные пустынные пространства и вытаптывают на них сети устойчивых дорог, облегчавших их подвижную хозяйственную жизнь, и создававших предпосылки для обширных евразийских контактов. Оценив условия распространения крашеной керамики в трёх западных регионах (юг Европы, Древний Восток, Индия (последние два региона благодаря значительным полевым археологическим работам всё больше могут быть сближены в исследовательских обобщениях, присоединяющих к ним также Среднюю Азию и Кавказ), можно провести сравнение между ними и Восточноазиатским земледельческим регионом. Здесь также крашеная керамика накладывается на огромную свиту мелких поселенческих структур, где керамическое производство начиналось в основном благодаря заимствованиям опыта соседей и развивалось в пределах мелких сельских общин, среди весьма разнообразного набора производств, обеспечивающих людским коллективам различного рода бытовые и хозяйственные удобства. Группы населения крашеной керамики, пробившиеся в восточный регион, помимо типичной культуры пшеницы, являющейся как бы символом всего этого огромного культурно-хозяйственного единства, освоили известную ещё до их появления в этих краях культуру проса. На этих двух основаниях сложился пищевой рацион и местная культура питания, при этом распространение крашеной керамики способствовало значительным социальным сдвигам в регионе: укрупнению коллективов и неравноценности индексов демографического роста в различных областях. С какого-то момента в развитии, по всей видимости, связанного с появлением металлической продукции и её утверждением в качестве ведущих разновидностей «технического» сырья, решающую роль в демографических изменениях приобретает уже не процесс освоения техники полеводства, а организационные моменты, связанные со структурой, иерархией, политическим доминированием, появлением устойчивых культурных центров, обеспечивающих интеграцию крупных поселенческих масс на очень обширных территориях. Список литературы
Ст. опубл.: Синологи мира к юбилею Станислава Кучеры. Собрание трудов / Колл. авторов. – М.: Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт востоковедения Российской академии наук (ИВ РАН), 2013. – 576 стр. – (Ученые записки Отдела Китая ИВ РАН. Вып. 11. / Редколл.: А. Кобзев и др.). С. 77-99.
Автор: Кожин П.М. |
Новые публикации на Синологии.Ру Историограф Сыма ЦяньМеждународное обозрение от 27.04.2024 о Китае Час истины. Конфуций и конфуцианство Час истины. Россия и Китай. История отношений Император и его армия |
