Интеллектуальная история Китая и современные концепции всемирной истории

 
материалы к размышлению^[1]
 
1. Если попытаться представить в предельно сжатом виде основную тенденцию развития историографии в последние 100 лет, итоговая формула будет звучать так: «от истории идей к интеллектуальной истории». Само по себе понятие «истории идей» было введено в 1936 г. А. Лавджоем в контексте изучения полной биографии изучаемой идеи. Речь, разумеется, шла об идеях, которые получили широкое распространение и «…стали частью мыслительного инвентаря многих людей» [7, p. 20]. Это позволило Лавджою выйти за пределы истории философии и включить в историю идей историю литературы, распространив сферу её компетенции на изучение идей и чувств, определяющих действия людей минувших эпох, а также процессов формирования общественного мнения [2, c. 178–180]. Именно здесь – «корни» столь «модного» ныне внимания к авторам второго и третьего плана, чьи творения не отвечают современным интеллектуальным или эстетическим запросам и стандартам, но с точки зрения репрезентации своей эпохи – гораздо более важны, нежели великие. Они же составляли интеллектуальное окружение великих писателей и в значительной степени определяли моральные и эстетические ценности эпохи [3, c. 329].
 
2. На рубеже 1980–1990-х гг. интеллектуальная история, исподволь расширяя своё исследовательское пространство, пришло к необходимости изучения всех видов творческой деятельности человека, включая её условия, формы и результаты, – в долгосрочной исторической перспективе [3, c. 334]. Это, кстати, позволяет вполне успешно примирить приверженцев как традиционных методик, определяющих буквальным термином «интеллектуальная история» своё проблемное поле, так и приверженцев постмодернистской установки родовой общности литературы и истории как «письма» (при всех их жанровых различиях и различиях правил дискурса).
 
3. В современной историографии проблемы интеллектуальной истории не могут не соотноситься с более глобальными тенденциями. Именно в конце ХХ в. в условиях глобализации и переосмысления места Китая на мировой арене, проявился острый интерес к исторической макроперспективе, ориентированной на изучение разнообразных последствий развития глобальных взаимосвязей.
 
4. Главная проблема заключается в том, что универсальная (всеобщая) история продолжает рассматриваться как идея единой истории человечества в просвещенческой философской традиции линейно-стадиального её осмысления. Активно разрабатывавшиеся в первой половине ХХ вв. цивилизационные подходы оказались встроенными в линейную схему, породив разнообразные иерархические пирамиды. Происходит такая ситуация по причине телеологичности восприятия интеллектуального развития неевропейских культур, восходящих к философии истории Г. Гегеля.
 
5. Возвращаясь к исследовательскому полю синологии, несложно убедиться, что до сих пор понятия «интеллектуальной истории Китая» и «истории китайской философии» в значительной степени совпадают. Фактически – это та версия истории китайской мысли, которая была оформлена трудами, главным образом, Лян Ци-чао и Ху Ши в 1920-е гг. Оба выдающихся интеллектуала Китая, однако, находились под сильнейшим воздействием немецкой Geistsgeschichte, на смену которой пришли построения А. Лавджоя.
 
6. Общая картина интеллектуальной жизни позднеимперского Китая в современном виде была предложена Дж. Левенсоном. В общих чертах она сводится к тому, что события 1898 г. были последней попыткой реализации политической программы «Школы канонов современных знаков», а точнее её самыми яркими представителями – Кан Ю-вэем и Лян Ци-чао. В представлении Левенсона, Вэй Юань и Гун Цзы-чжэнь рассматривались как их непосредственные предшественники, причём связанные не только с неоконфуцианской линией, но и так называемым «Движением за усвоение заморских дел». Указанная схема является линейной и прямо соотносится с ситуацией, описанной в п. 4. В рамках схемы Левенсона, совершенно теряется, например, Чанчжоуская (возрождение «Школы канонов современных знаков» Лю Фэн-лу и Чжуан Цун-юем), не говоря о Тунчэнской школе неоконфуцианства, которые с позиций середины ХХ в. считались тупиковыми ветвями развития общественной мысли Китая.
 
7. Здесь необходимо отметить, что попытка построения глобальной истории опирается на представления о структурной когерентности мирового исторического процесса и взаимозависимости его локальных акторов. Здесь также вводится понятие «связанной истории». Структурно такие многоуровневые модели являются не пирамидальными, а сетевыми [4, c. 45].
 
8. Проиллюстрируем это на материале противостояния ортодоксов и представителей «Ханьского учения» в эпоху династии Цин. Как было выявлено Б. Элманом, в конце XVIII в. модель отношений всесильного временщика Хэ-шэня и дасюэши (Великого секретаря) Чжуан Цун-юя была практически полностью аналогичной противостоянию группировки Кан Ю-вэя – Лян Ци-чао, формально патронируемой безвластным императором Гуан-сюем, и группировкой Жун-лу и императрицы Цы-си. Противостояние 1780-х гг. закончилось разгромом Чанчжоуской группировки и отстранением от двора её представителей, которые, в отличие от Кан Ю-вэя, занимали гораздо более высокое положение в эшелонах власти, имели реальную государственную власть, не говоря об ином социальном статусе [5].
 
9. Как было выявлено Б. Элманом, представители Чанчжоуской школы уже в 1760-е гг. приступили к интерпретации классических текстов школы Гунъяна как созданных непосредственно Конфуцием, но эти выкладки никогда не публиковались. Характерно, что в современных обобщающих работах о них вспоминают редко, в лучшем случае как предшественников Вэй Юаня и Гун Цзы-чжэня, которые и признаются провозвестниками реформирования Китая в XIX в. Однако на самом деле, такое положение является искусственным, и сконструированным историками ХХ в. По сравнению с Лю Фэн-лу и Чжуан Цун-юем, Вэй Юань и Гун Цзы-чжэнь занимали невысокие посты, и практически не были известны в чиновном мире своей современности.
 
10. Итак, если попытаться «удревнить» на столетие ситуацию со школой Гунъяна как политической проблемой, окажется, что возникает ряд весьма нестандартных вопросов, на что вновь обратил внимание Б. Элман [6, p. 382]. Вопросы эти имеют как философское, так и социокультурное измерение. Например, выясняется, что хотя Кан Ю-вэй и претендовал на высокое происхождение и древность своего рода (возводя его чуть ли не к чжоускому Вэнь-вану), интеллектуалы там появились только за полвека до его рождения, а высшую степень цзиньши он получил в своём роду первым (и последним). Семейство Чжуан из Чанчжоу с XVI в. поставило 29 обладателей учёной степени цзиньши, 11 из них служили в придворной академии Ханьлинь. Клан Лю, породнившийся с Чжуанами, породил 13 цзиньши, сам Лю Фэн-лу служил в Академии Ханьлинь. На дворцовых испытаниях 1745 г. Чжуан Цун-юй оказался вторым, а его младший брат на экзаменах 1754 г. – первым. Влияние клана Чжуан – Лю из Чанчжоу на государственные дела стало максимальным, когда Лю Лунь (1711–1773) достиг ранга министра Государственного совета. Сам Чжуан Цун-юй дослужился до Великого секретаря (дасюэши) Палаты церемоний. Лю Фэн-лу был внуком обоих, и, безусловно, самым влиятельным интеллектуалом Китая в начале XIX в. [6, p. 382]. По Б. Элману, создание специфической историко-филологической и философской концепции Чанчжоуской школы относится к тому периоду, когда представители её оказались удалены от двора (в 1780-е гг.), и занимались делами своей родной провинции и уезда [6, p. 383].
 
11. Приведённый пример является хорошей иллюстрацией действительного положения в китайской интеллектуальной истории, которая, во-первых, признаётся почти полностью тождественной истории конфуцианства; во-вторых, это практически то же, что и история китайской философии. Происходи это, во многом, по политическим причинам: поскольку вопросом вопросов современного комплекса гуманитарных дисциплин, занимающихся Восточной Азией, становится проблема модернизации на Дальнем Востоке. В зависимости от отношения к конфуцианству, всякий исследователь, встающий на этот путь, вынужден решать первичную дилемму – является ли конфуцианство ускоряющим фактором модернизации и глобализации. Очевидно, что этот путь бесперспективен.
 
12. Предлагаемые сегодня модели глобальной истории могут пониматься как единое пространство культуры мирового масштаба, в котором каждый народ является одновременно творцом культуры и её потребителем^[2]. Иными словами, речь идёт не об интегративных, а коммуникативных моделях. Только тогда в пространстве интеллектуальной истории можно будет вернуться к традиционной для Китая, но непривычной для западных исследователей нерасчленённости областей познания и их взаимного перекрытия. В этом контексте тождественность интеллектуальной истории Китая и конфуцианства тоже найдёт своё место, в условиях нераздельности собственно интеллектуальных, политических и социокультурных процессов традиционного общества и его современных превращённых форм.
 
Литература
1. Мартынов Д.Е. Китай в концепции всемирной истории В.Д. Жигунина // Историк в историческом и историографическом времени. Казань: Изд-во «ЯЗ», 2013.
2. Репина Л.П. «Второе рождение» и новый образ интеллектуальной истории // Историческая наука на рубеже веков. М.: ИВИ РАН, 2001.
3. Репина Л.П. Историческая наука на рубеже XX–XXI вв. М.: Кругъ, 2011.
4. Репина Л.П. Идея культурного синтеза и «эскиз картины всемирной истории» В.Д. Жигунина // Историк в историческом и историографическом времени. Казань: Изд-во «ЯЗ», 2013.
5. Elman B. Classicism, Politics, and Kinship: The Ch’ang-chou School of New Text Confucianism in Late Imperial China. Berkeley: Univ. of California Press, 1990.
6. Elman B. The Failures of Contemporary Chinese Intellectual History // Eighteenth-Century Studies. 2010. Vol. 43, No. 3.
7. Lovejoy A. The Great Chain of Being. A Study of the History an Idea. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1936.
 
Ст. опубл.: Общество и государство в Китае. Т. XLIV, ч. 1 / Редколл.: Кобзев А.И. и др. – М.: Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт востоковедения Российской академии наук  (ИВ РАН), 2014. – 594 стр. – (Ученые записки ИВ РАН. Отдела Китая. Вып. 14 / Редколл.: А.И. Кобзев и др.). С. 219-223.

---

1. ↑ В настоящей работе развиваются идеи, выраженные в статье [1, c. 49–52].
2. ↑ Определение В.М. Межуева (Идея культуры. М., 2006. С. 370).