Сравнительный опыт политической трансформации Китая и России

 
 
Как известно, СССР и КНР, представлявшие к началу реформ (конец 70-х годов для КНР и середина 80-х годов – для СССР) «социалистическую альтернативу» мирового развития, начали глубокие преобразования с разного статусного уровня: Советский Союз был «сверхдержавой», а КНР по показателям социально-экономического развития находился на уровне государств «третьего мира».
 
После неудачной попытки «перестроить» социализм и распада СССР векторы общественного развития России и Китая оказались направленными в разные стороны: Россия приступила к капиталистической модернизации, а Китай начал проводить модернизацию, базирующуюся на смешанных социалистическом и капиталистическом началах.
 
Проведение модернизации в обоих государствах пришлось на время, когда мировое развитие стало с каждым годом все больше определяться процессом глобализации, вызвавшим усиление взаимосвязи всех происходящих в мире процессов. Глобализация постепенно преобразует разделенные государственными границами экономику, политику, общество, культуру, информационные потоки разных стран в единое мировое пространство, «растворяя» в себе государства. Слабые государства раньше других не выдерживают экзамен глобализацией, их «растворение» начинается с потери возможности отстаивать свои национально-государственные интересы и влиять на ход мировых событий. Мир уже разделился на две неравные части: «золотой миллиард» – это население стран, пребывающих в относительном благополучии (США и Канада, Западная и Северная Европа, Япония), и пять миллиардов людей, живущих в странах с относительно неблагополучными условиями. Правительства государств «золотого миллиарда» еще в состоянии оберегать национальные интересы, влиять на менее мощные, менее самодостаточные и стабильные государства. Но и им уже приходится поступаться частью суверенитета, так как экономическое могущество в мире переходит в руки транснациональных корпораций и компаний, совокупные валютные резервы которых в 5–6 раз превосходят резервы центральных банков всех стран мира.
 
Какое место занимают Россия и КНР в этом процессе сейчас, какую перспективу они имеют в обозримом будущем? Оба государства последние два десятилетия стали для исследователей предметом сравнения, а их руководители оказались в положении состязающихся по принципиальным вопросам партнеров. Результаты очевидны: в сфере экономики Китай, имея в начале реформ восьмикратное отставание от Советского Союза, к 2000 г. уже в пять раз превзошел экономические показатели России и, несмотря на все его нерешенные проблемы, уже превратился в экономическую сверхдержаву. При этом рост экономического могущества положительно отражается на условиях жизни большинства населения КНР. Обрушение же экономики России стало социальнойкатастрофой, вследствие этого ее население начало стремительно сокращаться.
 
В сфере социально-политической Китай поддерживает стабильность и порядок все годы реформ, в то время как Россия все 90-е годы жила в состоянии перманентного социально-политического кризиса.
 
В сфере науки, образования, культуры и информации Китай сделал рывок вперед, а Россия – скачок назад.
 
Столь впечатляющие подвижки в положении двух стран объясняются главным образом действием субъективных факторов, а именно эффективностью политического руководства в КНР и неэффективностью – в России времен президента Б. Ельцина, разной степенью эффективности политической теории, обеспечивающей выработку и реализацию стратегий национального развития двух стран. Высшее руководство России модернизацию страны воспринимало как своеобразную капиталистическую революцию с заранее определенным финалом. Российская политическая наука с началом реформ развивалась преимущественно в направлении интерпретации зарубежных, главным образом западных, теорий, научная состязательность в политологии не поощрялась. Зачастую западные эксперты приглашались советниками и оказывали большое влияние на принятие важных политических решений.
 
Что касается КНР, то ее политическая мысль активно создавала собственное политическое знание, изучала и синтезировала как зарубежные, так и традиционные, уходящие в глубь тысячелетий теории. Продуктом подобного синтеза можно считать теорию построения социализма с китайской спецификой. Одно из главных ее исходных положений – это смена акцентов в отношении к двум основам марксизма – теории классовой борьбы и учению о диктатуре пролетариата, с одной стороны, и материалистическому пониманию истории, с другой. При жизни Мао Цзэдуна китайское руководство считало политику локомотивом истории, но с началом реформ главным ориентиром было признано экономическое развитие, а главным предназначением политики и власти – забота об экономическом благополучии и социальном спокойствии.
 
Китай и Россию отличает не только кардинальная смена российской властью идеологических ориентиров и переход от социалистической идеологии к идеологии либеральной. Важную роль играет разница в подходах к разработке стратегии реформ. Китайские стратеги избрали классический подход пошагового, постепенного продвижения к цели, который основывается на принципах «переходить реку вброд, нащупывая камни», и «с помощью фактов искать истину». Ни одно сколько-нибудь заметное начинание не предпринималось при главном китайском реформаторе Дэн Сяопине без экспериментальной апробации. Замысел реформаторского начинания воплощался на ограниченной территории (как правило, одной или нескольких провинций) при обязательной персональной ответственности конкретного лица.
 
Российское же руководство 90-х годов стратегически важные решения принимало, как правило, путем прорисовки модели, за основу которой брался зарубежный образец, теоретически и организационно даже не адаптированный к российским условиям. Решение реализовывалось сразу в масштабе всей страны. Эффективной системы персональной ответственности не устанавливалось. Политики, с именем которых связаны колоссальные политические провалы (А. Чубайс, Е. Гайдар, с. Кириенко), оставались во власти и в политике.
 
Разработка стратегии реформ в КНР выстраивалась с учетом баланса между новым и традиционным. В духовной сфере легитимация либеральных ценностей ограничивалась сферой гражданских и экономических отношений, причем ценности личного благополучия, дабы не стимулировать массовый рост индивидуализма, не придавалось самостоятельного характера. По замыслу Дэн Сяопина часть общества не просто получала возможность разбогатеть, а разбогатеть, чтобы затем помочь разбогатеть другим. Традиционная ценность общего сохраняла приоритет над ценностью частного, не ломая резко традиций даже при проведении либеральных экономических преобразований.
 
Что касается политических ценностей и новых для Китая политических институтов, руководство КПК не объявляло наступления демократии как это имело место в России 90-х годов, а поставило задачу ее построения к середине XXI века. Благодаря этому инерционность традиционной системы ценностей и институтов была использована во благо реформе, а не во вред.
 
Принципиально отличалось отношение высшего руководства Китая и России к вопросу о реформировании политической сферы. Позицию лидеров КПК по этому поводу на XIV съезде КПК в 1992 г. генеральный секретарь ЦК КПК Цзян Цзэминь изложил, указывая, что для проведения открытой внешней политики и решения задач экономического строительства в государстве необходимо поддерживать политическую стабильность (см. [1]). Из этого следует, что политическая стабильность определяет для китайских лидеров и область реформирования, и масштаб, и допустимую меру риска. В интересах сохранения стабильности КПК отказалась от проведения кардинальной политической реформы, а реформирование политической системы свела к совершенствованию того, что есть, и медленному экспериментальному культивированию нового. Лишь со временем и постепенно подготавливаются серьезные шаги, к числу которых следует отнести предложение Цзян Цзэминя расширить социальную базу КПК за счет «предпринимателей и техперсонала, работающих по контракту на предприятиях с участием иностранного капитала, индивидуальных хозяев и частных предпринимателей, лиц, занятых в посреднических профессиях, лиц свободных профессий и других» [2]^[1].
 
Хотя китайский подход к политической реформе – не образец для подражания, имеет смысл задаться вопросом, а были ли определены критерии относительно безопасного реформирования в России? Если да, то что это за критерии, и какие политические институты контролировали их соблюдение? Попытка найти ответы на поставленные вопросы приводит к выводу о том, что таких критериев и эффективных политических институтов контроля для проведения политической реформы в России при режиме
Б. Ельцина не существовало.
 
Кроме ценностей и институтов успех реформирования зависит от поведения политической элиты и остального населения страны. В дореформенный период истории в обоих государствах к политической элите предъявлялись высокие моральные требования. Это служило важным условием доверия масс к ее представителям, а следовательно и к политическим институтам. Доверие обеспечивало поддержку массами проводимой властью политики, которая по определению считалась нравственной и проводимой во имя общего блага.
 
В целом такое положение мало изменилось в Китае, хотя для поддержания нравственной чистоты и законопослушания политической элиты руководство прибегает к жестким и не принимаемым западным сообществом карательным мерам. Полную противоположность представляет ситуация с формированием и поведением политической элиты в России. Имена всех трех выше упомянутых политиков России, двое из которых были в свое время заместителями Председателя Правительства, а один – Председателем Правительства РФ, общественное мнение связывает с тысячекратным обесцениванием рубля и «замораживанием» сбережений в 1992 г., провальной для страны чековой приватизацией, дефолтом 1998 г. Сохранение подобных политиков во власти не вызывает доверия к ней. Например, опрос ВЦИОМ, проведенный в июне 2001 г., показал, что уровень недоверия к А. Чубайсу составляет 73,9%. При подобном уровне доверия к власти поведение масс законопослушанием, а тем более энтузиазмом отличаться не может.
 
Сравнение политических трансформаций, которые произошли в России и Китае, показывает, что в КНР сохранилась система политического руководства и управления обществом социалистического типа, вобравшая в себя многие конфуцианские традиции. Эта система сохраняет эффективность и на этапе проведения рыночных реформ в сфере экономики. В то же время в России была создана новая модель политического руководства и управления, основанная на идеях либерализма и демократии, «очищенных» от традиций. Именно эта модель сделала возможным кардинальное перераспределение национальных ресурсов, обогатившее немногих за счет большинства населения страны. Либерализация политического руководства и управления страной в этих условиях (лишенное экономической состоятельности и самостоятельности, население не могло и не сможет реализовать политические и прочие свободы) обернулось повсеместным и тотальным усилением бюрократии. Бюрократия, к своей радости, лишилась естественного антагониста в лице несостоявшегося гражданского общества. Функция контроля в политической системе России оказалась выставленной на «свободную приватизацию», что вызвало системный беспорядок. В то же время стратегический контроль в КНР традиционно продолжает осуществлять правящая партия – КПК.
 
Российский опыт политического реформирования внимательно изучается в КНР, и даже подвергается косвенной критике на самом высоком уровне. Еще в самом начале российских реформ генеральный секретарь ЦК КПК Цзян Цзэминь счел нужным заметить, что целью реформирования политической системы Китая является «отнюдь не введение... западной системы многопартийности и парламентаризма» [1]. Что касается ответной реакции российской стороны на явно неординарные успехи китайских реформаторов, то все 90-е годы в близких к власти политических кругах России априори господствовало мнение о «несопоставимости» общественно-политического опыта РФ и КНР, а, следовательно, о малоперспективности изучения современной китайской политической теории и практики. Интенсивные контакты руководства двух стран на нынешнем этапе дают основания предположить, что политический опыт КНР все-таки станет у нас предметом серьезного изучения.
 
В свое время многих обескуражил призыв президент РФ Б. Ельцина найти национальную идею. Получалось, что власть вначале избрала образец для подражания, нарисовала модель преобразований, а затем ставит вопрос: «А зачем все это нужно?».
 
В политологии к понятию национальной идеи издревле подходят с точки зрения предназначения государственной власти. Для чего она, для всеобщего блага или для господства одних над другими? История стран мира в разные эпохи дает на этот вопрос, как правило, то один, то другой ответ. Вопрос в том, какая из альтернатив соответствует складывающейся исторической ситуации. Принцип политической мысли древнего Китая «использовать прошлое на службе современности» помог идеологам современных китайских реформ определиться с выбором в пользу всеобщего блага, то есть блага народа и власти. Если даже по рыночному подходить к управлению страной, то забота правителя о народе выгодна самому правителю: «Правителя, – полагал древнекитайский философ Сюнь-цзы, – [можно сравнить с] лодкой, а народ – с водой; вода может нести лодку, а может ее и опрокинуть» [3, с. 153].
 
Иначе был сделан выбор в России. Предназначением государственной власти стало господство, осуществлявшееся во имя утверждения и защиты отнюдь не всеобщего блага, а частной собственности.
 
Полезно вспомнить, однако, что такое положение не соответствует представлениям даже идеологов классического либерализма. Например, Джон Стюарт Милль считал полезным подчинение частной собственности общему благу (см. [4, с. 172–173]).
 
Следование разным по своей полярности национальным идеям, пожалуй, является главным объяснением места, занимаемого Китаем и Россией в глобализирующемся мире. Китай при всех его нерешенных проблемах фактически является национально-государственным субъектом глобализации, в то время как Россия, по мнению бывших госсекретарей США Г. Киссинджера и З. Бжезинского, уже исчерпала себя как самостоятельный планетарный фактор (см. [5, с. 6]). Есть основания полагать, что современное российское руководство эту оценку не разделяет. Может быть, его заставляют задуматься уроки китайской трансформации?
 
Литература
1.  Цзян Цзэминь. Цзякуай гайгэ кайфан хэ сяньдайхуа цзяньшэ буфа доцюй ю чжунго тэсэ шэхуйчжуи шие дэ гэн да шэнли (Ускорить процесс реформы, расширения внешних связей и модернизации, добиться более значительной победы в строительстве социализма с китайской спецификой). – Жэньминь жибао. 21.10.1992.
2.  Цзян Цзэминь. Речь на торжественном собрании по случаю 80-й годовщины со дня основания КПК. Синьхуа. 2.07.2001.
3.  Древнекитайская философия. Т. 2. М., 1972.
4.  История политических учений. Ред. проф. В. Мартышин. Вып. 2. М., 1996.
5.  Мясникова Л. Глобализация экономического пространства и сетевая несвобода. – Мировая экономика и международные отношения. 2000, № 11.
 
Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XXXII научная конференция / Ин-т востоковедения; Сост. и отв. ред. Н.П. Свистунова. – М.: Вост. лит.,  2002. – 366 с. С. 149-154.

---

1. ↑ Это предложение заслуживает отдельного рассмотрения, и в данном контексте автор ограничится тем, что не разделит высказываемых некоторыми специалистами мнений о серьезных идеологических переменах в КПК, к которым может привести данная новация.