Правовой статус даосских и буддийских священнослужителей в имперском Китае

(на материале кодексов Тан и Мин)
 
На сегодняшний момент в отечественной синологии было высказано две точки зрения на правовое положение даосского и буддийского духовенства в имперском Китае. Одна точка зрения, принадлежащая Е.И. Кычанову, заключается в том, что буддийское и даосское духовенство представляло собой особое сословие. Данное мнение основывается на факте различия между монахами, ушедшими из семьи и монахами, оставшимися в семье, которые не рассматривались отдельно, поскольку не выпадали из разряда тяглых (см. [7, с. 71]). Вторая точка зрения была высказана А.С. Мартыновым, обратившим внимание на то, что буддийская сангха была приравнена к семье и фактически никак не выделялась в качестве какой-то отдельной группы с отдельными правами (см. [8, с. 16]).
 
Поскольку на современном этапе мы располагаем полными переводами уложений династий Тан (618–908) и Мин (1368–1644), выполненных В.М Рыбаковым и Н.П. Свистуновой, есть возможность, во-первых, сопоставить указания на представителей даосского и буддийского духовенства в обоих кодексах, а, во-вторых, заново соотнести две высказанные точки зрения с тем, чтобы понять какая же из них ближе к указанным в уложениях реалиям.
 
Довольно серьезная неоднородность структуры китайского права периода империи является хорошо известным фактом. При рассмотрении дел и, соответственно, при фиксации форм правонарушений в кодексах, специально оговаривался целый ряд условий, на основании которых выносилось судебное решение. Важнейшими аспектами, которые учитывались при судопроизводстве, были ранговые отношения, отношения так называемой «тени» (инь 陰), то есть степени близости лица к императорской семье или чиновникам высокого ранга, а также степень родственной близости в семье [9, с. 47–65].
 
Правоприменение четко делилось на два неравных уровня, соответствующих основной стратификации китайского общества того периода. Это уровень чиновников и аристократии (родственников императорской семьи), и уровень лично свободных простолюдинов и лиц, в разной степени пораженных в правах. Те, кто находились на верхних ступенях социальной лестницы, имели право на некоторые послабления, выражавшиеся, во-первых, в праве на так называемое «обсуждение», то есть право на ходатайство на Высочайшее имя от палаты наказаний об обсуждении дела конкретного лица, а также еще на три типа послаблений. Данное деление вносило дополнительную дифференциацию уже в высший слой, поскольку в категорию тех, относительно кого предписывалось «обсуждение» попадали далеко не все.
 
В кодексе империи Тан (618–907) приводятся следующие категории лиц, имеющих право на «обсуждение»: близкие родственники императора и императрицы; люди, давно находящиеся на императорской службе; лица, совершившие доблестные поступки; лица, известные своими талантами и добродетельностью; лица, имевшие большие заслуги и способности; лица, занимающие должности первого, второго и третьего ранга; лица, проявившие усердие на должностях; лица, являющиеся потомками предшествующих династий – для Тан это потомки домов Северное Чжоу (557–581) и Суй (581–618) [3, с. 103–105]. Кодекс династии Мин (1368–1644) содержит такой же список, только в несколько ином порядке [1, с. 310–311].
 
Следующей по рангу привилегией было право подачи прошения на Высочайшее имя в случае совершения преступления, караемого смертью. К этой категории относились близкие родственники наследника престола, близкие родственники и представители трех предшествующих поколений, и последующих, если виновный относится к категории подпадающих под «восемь обсуждений», а также чиновники пятого ранга и выше, включая и тех, кто имел титулы знатности этих рангов [9, с. 50].
 
После этой привилегии шло право на уменьшение наказания на 1 степень в случае преступления, наказываемого ссылкой или меньше. Она выступала как дополнительная привилегия для лиц, пользовавшихся двумя первыми привилегиями, а также чиновники седьмого ранга и выше и ряд родственников тех, кто пользовался второй привилегией благодаря своему рангу [9, с. 51].
 
Наконец, последней формой привилегий была замена наказания выкупом, в которую попадали чиновники остальных рангов, ряд близких родственников тех, кто пользовался третьей привилегией, наложницы чиновников пятого ранга и выше, а также те, кто обладал так называемыми добавленными должностями [9, с. 51–52].
 
Следует еще раз подчеркнуть, что все перечисленные привилегии, включая и право на выкуп, касались только представителей чиновничества, за некоторым исключением отдельных случаев, предусмотренных для четвертой привилегии.
 
Относительно простолюдинов действовали иные нормы.
 
Во-первых, за исключением замены выкупом по возрасту, малолетству или недееспособности той или иной степени, других вариантов этой привилегии для них предусмотрено не было. Во-вторых, на простолюдинов распространялось теоретически общее для всей системы права положение о том, что из двух вариантов наказания выбирается более строгое. В-третьих, простолюдины гораздо строже наказывались, если совершали преступление против чиновника [9, с. 32–37]. Последнее хорошо объясняется общим представлением об отношениях, которые должны быть между представителями высших и низших слоев. То же самое касалось и отношений между лично зависимыми и свободными.
 
Еще одним важнейшим регулятором была система внутрисемейных отношений. Здесь все определялось степенью родственной близости, которая характеризовалась длительностью траура. Различались четыре основных срока несения траура: ци 期 – один год, дагун 大功 – 9 месяцев, сяогун  小功 – 5 месяцев и сыма 緦麻 – три месяца. Отдельно стоял самый длинный срок траура, чжаньцуй 斬衰, который длился три года и отправлялся по отцу и матери, а также по мужьям [9, с. 36; 1, с. 208–214]. Важным аспектом права была так называемая коллективная ответственность, особенно когда дело касалось преступлений против государства, которая также измерялась степенью близости.
 
Таким образом, в системе права императорского Китая имелось четкое различие между тремя слоями общества, которое кодировалось наличием или отсутствием привилегий, а также системой внутрисемейных связей, включающих в себя принцип коллективной ответственности.
 
В связи с вышеизложенным, интересно рассмотреть, как же определялось место представителей даосского и буддийского духовенства в традиционной системе права. Специфика их положения определялась в первую очередь тем, что они сознательно выводили себя из традиционной системы социальных связей, что требовало от составителей кодексов законов известной гибкости, учитывая тот факт, что, несмотря на уход от мира, представители этих групп все же совершали преступления.
 
Для этого было необходимо привести эту категорию лиц в соответствие с существующей системой социальных отношений. Этому посвящены главы уложений, которые называются «Указания на даосов и буддистов». Согласно этим главам, отношения в монастырях и обителях уподобляются отношениям в больших семьях. Так, и танский, и минский кодексы приравнивают отношения с наставниками к отношениям со старшими и младшими братьями по отцу и, если речь идет о наставнице, к их женам, а послушники приравниваются к сыновьям старших и младших братьев [3, с. 287; 1, с. 386]. Отношения же к так называемым «трем основам», то есть настоятелям, владыкам храма (обители) и распорядителям обрядов, если речь идет о монахах, приравнивались в танском кодексе к отношениям к старшим родственникам близости сыма [3, с. 288]. Кодекс Мин не уделяет этому внимания.
 
Важной особенностью жизни буддийских монахов и даосских священнослужителей была строгая дисциплина, подразумевающая половое воздержание или, по крайней мере, крайнюю умеренность в этой сфере, а также нестяжание. По мнению Е.И. Кычанова, это обстоятельство особо учитывалось законодателями, поскольку они рассматривали совершение ими развратных действий как нарушение тех норм, которые они же и проповедовали. В кодексе династии Мин вопросу развратного поведения монахов была даже посвящена отдельная статья в разделе о бракосочетаниях [3, с. 289; 2, с. 138; 7, с. 74]. Несомненно, здесь проявляется забота законодателей о нравственном здоровье общества, которое и было в их глазах главной задачей права [9, с. 32].
 
Тоже касается вопроса о порче священных изображений, которому посвящена статья танского кодекса в разделе о формах разбоя и хищений. Причем суровость наказания строго увязана со статусом изображаемого лица, а также с принадлежностью похитителя к той общине, где данный персонаж почитается [5, с. 83–85].
 
Еще одним важным аспектом, формирующим статус как даосских, так и буддийских священнослужителей, были ограничения, накладываемые на любую инициативу в области самостоятельного создания центров, а также самостоятельного пострига. Связано это было с задачами сохранить максимальное количество тяглых, в также, что немаловажно, с поддержанием хотя бы формальной компетентности представителей даосской и буддийской общин, поскольку их деятельность напрямую была увязана с укреплением идеологических основ государства. Для этого практиковалась хорошо известная практика выдачи специальных удостоверений (дуде 度牒). Ответственность за выдачу фальшивого удостоверения несли и «три основы» монастыря, и отец семейства (в том случае, если он принимал в этом участие), и чиновники, отвечающие за этот вопрос [4, с. 117–120; 2, с. 104–105]. Интересно расхождение в описании случаев в двух кодексах. Танский кодекс трактует только об уходе в монахи, а кодекс Мин оговаривает, помимо этого, также и вопрос самовольной организации монастырей, хотя в обоих случаях рассматривается вопрос об учете дворов и несении повинностей. Такое внимание к вопросу самовольно организации монастырей в минском кодексе связано, скорее всего, с общим контекстом преобразований в этой области, осуществленных по инициативе Чжу Юаньчжана (1368–1398). Известно, что указ 1373 г. предписывал ограничить количество буддийских монастырей и даосских обителей, их не должно быть больше одного в каждой области и провинции, а все монахи и священнослужители должны были быть обязательно приписаны к одному из них [10, с. 190].
 
Отдельного рассмотрения требует упоминание в кодексах так называемых «даосских и буддийских чиновников». Н.П. Свистунова объясняет их появление усиленными требованиями к контролю за деятельностью даосских и буддийских обителей, подчеркивая тот факт, что они назначались из числа монахов. Собственно, сочетание «даосские и буддийские чиновники» характерно именно для кодекса Мин, хотя есть указания, что эти лица всегда назначались из числа священнослужителей [6, с. 31–32]. Интересно, что вопрос о них в минском кодексе подвергнут специальному рассмотрению в статье, посвященной штатным чиновникам, в то время как в кодексе династии Тан они упоминаются во вполне определенном контексте. Упоминание о них встречается только в связи с вопросом о незаконном постриге, что вполне объяснимо, поскольку именно в подтверждении законности оснований на постриг и заключалась их основная функция. В кодексе династии Мин относительно этих чиновников кроме указания о стандартных взысканиях говорится, что их следует возвращать в мир в том случае, если их действия связаны с действиями, «оскверняющими строгие правила монашеской жизни» [1, с. 322]. Интересно, что танский кодекс данную меру не предписывает, что может служить косвенным указанием, в том числе, и на то, что они необязательно должны были принадлежать к числу монашествующих.
 
Таким образом, суммируя приведенные данные, можно сказать, что статус большинства представителей даосского и буддийского духовенства и монашества был равен статусу простолюдинов, однако регулировался дополнительными нормами, учитывающими специфику их образа жизни, а также той роли нравственного ориентира, которая от них требовалась. Если же, как это происходило уже с эпохи Суй, из их среды назначались чиновники, то они, соответственно, подчинялись тем нормам, которым следовали и все остальные представители служилого сословия. Именно последний факт заставляет усомниться в тезисе Е.И. Кычанова о том, что буддийские и даосские священнослужители рассматривались как особое сословие. Скорее, они рассматривались как особая группа в рамках существующих социальных слоев, относительно которых требовались некоторые дополнительные предписания.
 
Источники
 
1. Законы Великой династии Мин со сводным комментарием и приложением постановлений (Да мин люй цзи цзе фу ли). Т. 1. Вс. ст., перевод с кит., комментарии Н.П. Свистуновой. М: Наука, 1997.
2. Законы Великой династии Мин со сводным комментарием и приложением постановлений (Да мин люй цзи цзе фу ли). Т. 2. Вс. ст., перевод с кит., комментарии Н.П. Свистуновой, М.: Восточная литература, 2002.
3. Уголовные установления династии Тан (Тан люй шу и). Т. 1, цз. 1–8. Вст. ст., перевод с кит., комментарии В.М. Рыбакова. СПб: Петербургское востоковедение, 1999.
4. Уголовные установления династии Тан (Тан люй шу и), цз. 9–16. Вст. ст., перевод с кит., комментарии В.М. Рыбакова. СПб: Петербургское востоковедение, 2001.
5. Уголовные установления династии Тан (Тан люй шу и), цз. 17–25. Вст. ст., перевод с кит., комментарии В.М. Рыбакова. СПб: Петербургское востоковедение, 2005.
 
Литература
 
6. Горбунова С.А. Китай: религия и власть. История китайского буддизма в контексте общества и государства. М., 2008.
7. Кычанов Е.И. Государственный контроль за деятельностью буддийских общин в эпоху Тан–Сун // Буддизм и государство на Дальнем Востоке. М., 1987.
8. Мартынов А.С. Государство и религии на Дальнем Востоке (вместо предисловия) // Буддизм и государство на Дальнем Востоке. М., 1987.
9. Рыбаков В.М. Танский кодекс и его основные положения // Уголовные установления династии Тан (Тан люй шу и). Т. 1, цз. 1–8. Вст. ст., перевод с кит., комментарии В.М. Рыбакова. СПб., 1999.
10. У Хань. Жизнеописание Чжу Юань-чжана. М., 1980.
 
Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XLI научная конференция / Ин-т востоковедения РАН. - М.: Вост. лит., 2011. – 440 с. – (Ученые записки Отдела Китая ИВ РАН. Вып. 3 / редкол. А.А. Бокщанин (пред.) и др.). – ISBN 978-5-02-036461-5 (в обл.). С. 364-368.