Политическая модернизация Китая

Данная публикация представляет новые материалы научного семинара “Современные проблемы развития”, который возглавляет В.Г. Хорос, д.и.н., руководитель Центра проблем развития и модернизации ИМЭМО РАН.

На двенадцатом заседании^[1]семинара выступили:

д.п.н., гл.н.с. ИДВ РАН А.В. Виноградов (докладчик),

д.э.н., гл.н.с. ИДВ Я.М. Бергер,

к.э.н., вед.н.с. ИДВ О.Н. Борох,

д.и.н., гл.н.с. ИМЭМО А.Г. Володин,

д.и.н., гл.н.с. ИДВ Ю.М. Галенович,

к.и.н., вед.н.с. ИМЭМО Э.Е. Лебедева,

д.и.н., гл.н.с. ИДВ А.В. Ломанов, д.э.н.,

гл.н.с. ИМЭМО А.И. Салицкий,

В.Г. Хорос.

А.В. Виноградов. Выделение различных аспектов модернизации, в частности политической, объективно повышает ее социально-исторический статус. Думаю, мы сейчас не просто наделяем модернизацию новыми смыслами, на самом деле происходит усложнение этого явления, что заставляет нас провести ревизию знаний о модернизации, в том числе для того, чтобы определить в ней место политической модернизации.

Нынешний кризис дал гораздо больше оснований для пересмотра роли модернизации, чем предыдущий критический анализ ее опыта. Кризис заставил все государства мира признать необходимость преобразований и показал, что существующая социальная организация в целом обнаружила системное несоответствие требованиям эпохи. Именно поэтому Китай, оказавшийся в лучшем положении, чем многие другие страны, привлек всеобщее внимание, равно как и, в частности, проводимая им политика модернизации, в которой при желании можно увидеть намек на пути выхода из мирового кризиса. Такой интерес связан и еще с одним обстоятельством: уже осознается, хотя, на мой взгляд, пока не в полной мере, что модернизация имеет существенное отличие от реформы. Реформа - это всегда преднамеренная, но непродолжительная по времени корректировка исторического процесса, которая затем вновь уступает место всесилию естественной истории. Модернизация ориентирована на значительно более длительный, чем реформа, срок и получает, таким образом, шанс конституироваться в новый тип развития и поменять характер истории^[2].

1. Согласно классическому определению, модернизация означает переход от традиционного (аграрного) общества к современному, индустриальному. Необходимо, однако, отметить, что понятия “аграрный” и “традиционный” применительно к восточным обществам требуют дополнительных уточнений. Между традиционным обществом в Китае и, например, в исламском мире все же есть некоторая разница. Так вот эту разницу теория модернизации не всегда учитывала и поэтому игнорировала такую важную категорию, как идентичность.

Есть и другая не менее важная проблема: до сих пор четко не определено понятие современности. Ее олицетворением по умолчанию считается нынешний североатлантический Запад, превосходство которого над остальным миром не ставится под сомнение. Поэтому доказательство неизбежности модернизации как приближения других государств к экономическим показателям Запада и обретения в той или иной степени других его отличительных качеств носит нередко аксиоматический и линейный характер. В действительности же реализация данной модели на практике невозможна, поскольку на протяжении последних 300 лет сама Западная Европа радикально менялась, а ее превосходство, как выясняется, измеряется не только экономическими показателями. В начале XIX в. Китай производил 1/3 мирового ВВП, Европа - 27%, а США - 2%, но такие экономические показатели тогда никак не помогли Китаю противостоять западной экспансии. И сейчас, став по ВВП второй экономикой в мире, он по-прежнему не воспринимается как передовая мировая держава и ориентир для модернизации. Более того, бурный экономический рост мало связан с приближением политических и культурных характеристик китайского общества к идеальной модели западного мира и западной идентичности. Китай по-прежнему продолжает считаться модернизирующейся страной. Но если экономические показатели не служат универсальным критерием развития, то тогда и параметры модернизационного транзита требуют уточнения.

Сейчас после выхода западного общества на новые рубежи перед многими развивающимися странами возник и другой вопрос: возможен ли непосредственный переход от традиционного общества к постиндустриальному, то есть минуя общество индустриальное, которое в значительной степени теряет свою привлекательность?

Что же не изменилось в облике западного мира за последние столетия? Прежде всего - его общепризнанное научно-техническое превосходство, которое и является, таким образом, бесспорным индикатором/эталоном современности. Только заимствование научно-технических достижений никогда не вызывало отторжения со стороны национальных культур Востока/Юга, тогда как все остальное - от экономических моделей до политической системы и бытовой культуры - наталкивалось на их стойкое неприятие. Из этого следует, что успешная модернизация всегда есть результат синтеза, включающего существенную долю традиционного.

Так называемые запоздалые, или догоняющие, модернизации по сравнению с аналогичными процессами в Европе в политическом плане отличаются высокой ролью государства. Они невозможны без осмысленной, предлагаемой сверху стратегии, без всеобъемлющих и целенаправленных усилий, предпринимаемых в масштабах всего общества. “Запоздалая” модернизация, по крайней мере на начальном этапе, есть демонстрация политической воли, направленной на ликвидацию отсталости от более развитых центров.

Формирование в Европе общества модерна происходило органическим путем, снизу, через появление и последующее скоординированное развитие точек роста, и это качественно отличает данный процесс от модернизации, инициируемой сверху и требующей особых процедур согласования. Главное различие между ними состоит в общественно-политической организации общества и роли политического фактора в ходе развития. Это подтверждается анализом мировых волн модернизации. Китай на протяжении большей части XX в. отдавал предпочтение социально-политическим и экономическим моделям не западных демократий, а авторитарных режимов (СССР, Япония, Германия) как наиболее эффективным для достижения стоящих перед ним целей.

Начало модернизации - это акт политической воли, задача которого заключается в правильном выборе точки и угла приложения сил, от чего будет зависеть логика дальнейшего развития. Если импульс от политической власти будет идти последовательно к инновациям, экономике и социальной структуре, то логическим завершением этого процесса станет обновленная политическая система. Но констатировав эту инверсию, приняв за основу другую точку отсчета, следует признать, что успех модернизации будет определяться не столько экономическими достижениями, как было принято считать, сколько расчетом и политической волей.

2. Политическая модернизация в нашем случае, таким образом, имеет два значения, или две фазы. Во-первых, создание политического механизма для инициирования модернизации и необходимых научно-технологических, социально-экономических и общественно-политических преобразований, непосредственно определяющих национальную идентичность, которая, в свою очередь, стимулирует эти преобразования. Только благодаря ей, и это важно подчеркнуть, открываются новые горизонты развития. Во-вторых, формирование эффективной и стабильной политической системы, соответствующей новому качеству общества и обновленной идентичности.

Что касается первого значения, то мировая практика, китайская и российская в том числе, подтверждает, что все успешные модернизации осуществлялись, как правило, авторитарными политическими режимами. В основе этих модернизаций лежала идея национального возрождения или борьбы за достойные позиции в мире, которая принимала форму общественного движения, а реализация данной идеи достигалась общенациональной мобилизацией посредством идейно-воспитательной и пропагандистской работы среди населения и репрессий против политических оппонентов. В зависимости от того, каким методам отдавалось предпочтение, механизмом проведения в жизнь политики модернизации служила либо армия, либо высокоорганизованная и дисциплинированная партия авангардного типа.

Но поиск этого механизма занял довольно продолжительное время.

Все современные политические системы появились в результате целенаправленных усилий по повышению эффективности власти. Демократическая модель в Европе стала следствием повышения действенности монархической системы правления в итоге борьбы новых предпринимательских классов. Что я имею в виду? Разделение трех властей возникло в Европе в XVII в. Первоначально для облегчения контроля за деятельностью административной власти на местах был сформулирован принцип “тройного разделения властей” - законодательной, исполнительной и судебной, при этом окончательное решение оставалось за монархом. После свержения монархии новые экономические классы, представленные выражающими их интересы партиями, закрепили при создании политической системы сложившийся механизм разделения трех властей, который ликвидировал монополию на власть, сохранив, однако, свойственную монархии стабильность. И сегодня половина западноевропейских стран - королевства, княжества и т.п. Конечно, они выглядят декоративно по сравнению с монархиями, например, Персидского залива, но иногда их номинальные, как правило, главы могут превращаться из символа в действенный фактор национальной консолидации (достаточно вспомнить роль Хуана Карлоса в Испании после Франко).

В конце XIX - начале XX вв. в Китае, как и в России, также возникла задача повышения эффективности власти, прежде всего в связи с империалистической экспансией западных держав. Еще с середины XIX в. Китай стал переходить к заимствованию западных достижений в промышленности и вооружениях. Для этого в 60-е годы того столетия был учрежден департамент заморских дел. Но стремлейие перенимать только материально-технические достижения не привело к быстрому и радикальному улучшению ситуации. Поэтому уже в конце века, после поражений в войнах с Францией и Японией, реформаторские круги империи во главе с Кан Ювэем предприняли попытку реорганизации государственного управления в ходе “100 дней реформ”. Несмотря на то что и эта попытка провалилась, она дала толчок с 1901 г. политическим реформам, направленным на установление в Китае конституционной монархии. Речь шла, как и в Европе, о перераспределении власти в пользу более динамичных социальных сил при сохранении части власти у монарха. Однако и эта естественноисторическая по сути трансформация не получила позитивного развития. Неразвитость классовой структуры, слабость новых экономических классов препятствовали созданию эффективной системы представительства и сотрудничества. Предпосылки для смены типа политической власти не сложились.

Крайне медленный темп преобразований при нараставшем внешнем давлении обрекал это реформаторское движение на поражение. Инициатива перешла к политическим радикалам, которые в 1911 г. встали во главе революции, свергшей монархию. Провозглашение республики, тем не менее, не означало утверждения демократических принципов и форм правления - китайское общество не было готово их принять. В результате на место старой пришла более динамичная и эффективная, но тоже авторитарная власть. Сунь Ятсен уже через несколько месяцев уступил место президента высокопоставленному императорскому чиновнику - премьеру и главнокомандующему Юань Шикаю. В стране установилась диктатура, и только внезапная смерть Юань Шикая в 1916 г. уберегла Китай от реставрации монархии и одновременно привела к разделу страны на сферы влияния между милитаристскими кликами.

Внимание Сунь Ятсена, остававшегося нравственным символом революции, обратилось к Советской России. Итогом изучения советского опыта явились в начале 20-х годов реорганизация по большевистскому образцу Гоминьдана и создание революционной армии, которые и стали непосредственным инструментом политических преобразований по предложенной Сунь Ятсеном схеме: военное правление - политическая опека - конституционное правление. Однако республиканский Китай при Гоминьдане так и не стал демократическим. Он был территориально раздроблен, милитаризирован, авторитаризм господствовал как в центре, так и на местах.

Власть Гоминьдана не была прочной, а нравственный облик его руководства после Сунь Ятсена не соответствовал традиционным представлениям о морали. Исторические обстоятельства (гражданская война и война с Японией, милитаристская раздробленность), организационная слабость Гоминьдана и потеря им авторитета вследствие неэффективной экономической политики и коррупции предопределили его поражение. Только КПК со строгой партийной дисциплиной и нравственно чистой репутацией, высокоорганизованная и вооруженная идеологией социальной справедливости в марксистской интерпретации, смогла пробудить массы традиционного общества. Постепенно был найден нужный политический механизм - сложившаяся вокруг практически всевластных политических вождей авангардная партия, способная привести в движение инертное, вертикально интегрированное общество и добиться на этом пути позитивных результатов. Это была первая фаза политической модернизации. Успехи после образования КНР в 1949 г. в значительной степени также были связаны с такой жесткой авторитарной системой, сумевшей мобилизовать население на решение задач социально-экономического развития.

Главный недостаток такой системы заключался в том, что неограниченные властные полномочия вождя открывали широкие возможности для злоупотреблений и действия случайных факторов. Эксперименты, инициированные с конца 50-х годов Мао Цзэдуном, до этого достаточно точно выбиравшим стратегический курс развития, стали представлять реальную угрозу для государства. Но воспрепятствовать им было крайне сложно. Высокая концентрация власти блокировала формирование механизмов ее обновления и воспроизводства, поскольку установление при жизни вождя любых форм преемственности угрожало его монополии на власть. Власть становилась пожизненной, а вместе с этим нарастали ее недостатки - неэффективность порядка принятия решений и контроля за их исполнением. Из-за отсутствия механизма преемственности власти тормозился процесс модернизации. Задача состояла в том, чтобы перевести эффективную авторитарную систему в институциональную форму и избавить ее от случайностей, связанных с отдельным человеком.

Задачи оптимизации политической модели могут решаться и демократическим путем. Об этом свидетельствуют как теория, так и практика модернизации: экономическая модель, построенная на частной инициативе и предпринимательстве, обычно ведет к формированию демократической политической системы, которая, в свою очередь, создает наиболее благоприятные условия для деятельности независимых хозяйственных субъектов. Ее характерными чертами, как известно, являются: выборность власти, наделяющая власть легитимностью; обеспечение динамизма через регулярное обновление власти; отсутствие “естественной монополии” на власть - разделение властей. В целом ряде государств Восточной Азии политическое развитие пошло именно в этом направлении, но общим у них всегда было прямое, непосредственное и мощное влияние на этот процесс западных держав (Ю. Корея, Тайвань и Гонконг).

Естественноисторическая трансформация политической системы не получила развития ни в России, ни в Китае. Обе страны вышли из естественного течения истории, не сумев модернизировать монархии, и были обречены искать продолжение за ее пределами. С этого момента перед ними возникла задача: как усовершенствовать и сделать более эффективной авторитарную систему. Институциализация эффективной авторитарной системы и стала задачей второй фазы политической модернизации.

3. Современная история Китая началась с окончания “культурной революции”. Последние годы жизни Мао Цзэдуна характеризовались безраздельным господством неформальных и внеправовых принципов руководства, при этом задачи оперативного управления выполнял уже не лидер, а его приближенные, естественно, претендовавшие на осуществление властных функций и после ухода вождя. Такую ситуацию еще нельзя считать разделением властей, но это уже было разделение власти, которое так и осталось не преодоленным. Отсутствие механизма преемственности обусловило окончательное завершение “культурной революции” и начало нового этапа в развитии КНР. Переход власти к “четверке”, возможно, надолго законсервировал бы действовавшую социальноэкономическую и общественно-политическую модель, как это произошло в Северной Корее после кончины Ким Ир Сена, но, поскольку не был определен порядок преемственности, история пошла по другому руслу.

Очень скоро после смерти Мао Цзэдуна выяснилось, что Хуа Гофэн, ставший его официальным преемником, не готов к выполнению этой миссии. Наиболее авторитетные лидеры КПК, так же как до этого “банда четырех”, постоянно оспаривали его легитимность и заставили в конце концов вернуть в руководство страны Дэн Сяопина. На 3-м пленуме ЦК КПК (1978 г.) Дэн Сяопин утвердился во главе партийного руководства прежде всего потому, что в ходе общественнополитических дискуссий обрел высший в КНР - идеологический - авторитет. Доказав политическую состоятельность выдвинутых им лозунгов “реалистического подхода к делу” и “практика - критерий истины”, он стал в один ряд с Мао Цзэдуном. Возраст Дэн Сяопина, плохо соответствовавший масштабу стоявших задач, был, вероятно, главным, но не единственным препятствием для занятия им высших постов в партии и государстве. Для страны, оказавшейся на перепутье, важно было не допустить нового раскола во власти, сохранить сплоченность партии и политическую стабильность. В этих условиях роль неформального лидера и идейно-нравственного авторитета, традиционно чрезвычайно высокая в Китае, позволяла Дэн Сяопину вести успешный поиск исполнителей рангом ниже, на которых можно было бы возложить всю текущую работу.

Политические преобразования начались с ограничения срока пребывания на высших должностях. Передав высшие посты в партии и правительстве от Хуа Гофэна Ху Яобану и Чжао Цзыяну, Дэн Сяопин и “второе поколение” руководителей КПК утвердили в стране сменяемость власти, не обусловленную естественными причинами, а значит - контролируемую^[3]. Протекавший после разгрома “четверки” процесс перераспределения полномочий оказался связан не только с негативными последствиями монополизации власти Мао Цзэдуном, но и, полагаю, с внутренним настроем самих ветеранов. Они, принимая решение об ограничении пребывания в должности двумя сроками и о невозможности совмещения высших постов в исполнительной власти и партийной иерархии, ограничивали не столько свою власть, сколько власть будущих руководителей. Отказ от пожизненного занятия постов и регулярное обновление власти были закреплены юридически, создав предпосылки для предотвращения ее монополизации и для повышения ответственности. Но этого оказалось недостаточно для утверждения преемственности.

На начальном этапе для контроля за исполнением решений и формированием круга преемников были учреждены Центральная комиссия по проверке дисциплины и Центральная комиссия советников, призванная компенсировать ослабление фактической роли ветеранов повышением их формальной значимости и авторитета. В дополнение к этому Дэн Сяопин сохранил пост председателя Военного совета (ВС) ЦК КПК и Центрального военного совета (ЦВС) КНР, дававший ему право оперативного вмешательства в критических ситуациях. В июне 1989 г. он воспользовался этим правом, сменив высшее руководство КПК и определив стратегию дальнейшего развития страны.

Для дальнейшего утверждения алгоритма преемничества власти в качестве следующей меры необходимо было институциализировать его механизм. Традиционное китайское общество, в котором отсутствуют развитые экономические классы, могло быть дифференцировано только по возрасту - “старший-младший”. Взаимоотношения поколений регулировались принципом “сыновней почтительности” (сяо - одна из центральных категорий в китайской культуре). Представления нынешних китайских руководителей о поколениях можно рассматривать в качестве одной из интерпретаций сяо. В авторитарной системе, выросшей из традиционного конфуцианского общества, только смена поколений позволяла, сохраняя преемственность, открыть простор инициативе и инновациям.

Важным условием институциализации порядка преемственности стало налаживание партией системы непрерывной подготовки кадров высшего звена. Ху Яобан и Ху Цзиньтао были первыми секретарями ЦК комсомола, представляли взгляды нового поколения, имели возможность политического и профессионального роста вместе со своими сверстниками в рамках политической организации. Партийно-политический опыт Ху Яобана в значительной степени способствовал формированию идеи о поколенческой преемственности руководителей КПК как о новом уровне идейно-организационного единства. Исторически сложилось так, что, занимая пост проректора Центральной партийной школы (ЦПШ) с 1977 г., он вел там разработку основных положений и подготовку руководящих кадров для проведения реформ. С тех пор ЦПШ стала одним из ведущих теоретических учреждений компартии и одновременно центром обратной связи высшего руководства со страной. В частности, поэтому отчетные доклады ЦК съездам проходят первую публичную апробацию в выступлениях генерального секретаря ЦК КПК перед выпускниками и слушателями ЦПШ в год проведения съезда. Первым ректором ЦПШ был Мао Цзэдун, ректорами - Хуа Гофэн и Ху Цзиньтао, с 2007 г. им стал Си Цзиньпин, который считается наиболее вероятным кандидатом на пост генерального секретаря после ухода Ху Цзиньтао.

Важным следствием прижизненного поиска и отбора преемников стареющими лидерами в 80-е годы стало особое разделение власти между поколениями - принятие стратегических решений осталось за обладавшими бесспорным авторитетом ветеранами. Позже из этой практики выросла традиция опеки старшими лидерами руководителей нового поколения, что проявляется в поиске и по степенном введении в состав высших органов власти вероятных преемников. Роль индивидуальной инициативы и личных связей в этой работе чрезвычайно велика. Так, Хуа Гофэн в свое время был замечен Мао Цзэдуном, Дэн Сяопин выдвинул Ху Цзиньтао, которому, в свою очередь, обязан своим продвижением Ли Кэцян, одно время считавшийся его наиболее вероятным преемником. Традиция личных поручительств и рекомендаций, воплощающих определенные нравственные принципы, на протяжении столетий существовала в императорском Китае в качестве обязательного условия для сдачи государственных экзаменов на занятие чиновничьих должностей.

Следующим элементом институциализации обновления власти стала легитимизация нового поколения руководителей. В идеократическом государстве, которым в той или иной степени являлась каждая из социалистических стран, высший авторитет был закреплен за марксистской идеологией, определявшей основные направления развития. Легитимным лидером поэтому мог стать только тот, кто внес заметный вклад в разработку идейно-теоретической платформы партии, то есть принял участие в формулировании общественно значимой цели. Еще при Мао Цзэдуне КПК “отстояла” в рамках международного коммунистического движения право на существенные коррективы марксистской идеологии, получившие известность как “идеи Мао Цзэдуна”. Дэн Сяопин, доказав превосходство своих идеологических максим, победил Хуа Гофэна в борьбе за лидерство в КПК. После этого Дэн Сяопин, Цзян Цзэминь и Ху Цзиньтао как авторы соответственно теории “строительства социализма с китайской спецификой”, идеи “тройного представительства”^[4], концепции “гармоничного общества” и “научного взгляда на развитие” вошли в число высших авторитетов, поскольку их политический курс был легитимизирован идеологически.

Наряду с подбором и воспитанием преемников, не менее важную роль в сложившейся практике передачи власти играет ограничение полномочий лидера. Сейчас генеральный секретарь ЦК, официально являясь представителем поколения высших руководителей, даже в оперативном отношении отнюдь не всесилен. Более того, ведется поиск двух центральных фигур следующего поколения руководства, которые затем займут посты генсека и премьера Госсовета, второго лица в Постоянном комитете Политбюро. Эта традиция “неравновесных дуумвиратов” берет начало во взаимоотношениях Мао Цзэдуна и Чжоу Энь- лая, а также менее известном сотрудничестве Дэн Сяопина и Чэнь Юня. Центральное звено руководителей следующего, '"пятого” поколения также представлено парой - Си Цзиньпином и Ли Кэцяном.

Наконец, еще одним важным элементом воспроизводства власти является то, что передача постов новому руководителю осуществляется постепенно, в чем прослеживается историческое влияние Центральной комиссии советников КПК. Должность генерального секретаря, с которой начинается передача власти, дает право на избрание председателем КНР, председателем ВС КПК и ЦВС КНР. Занятие этих постов растягивается на два с половиной года. Есть основания полагать, что данный срок может быть увеличен. В результате власть действующего лидера ограничена не только временем и постами, но и полномочиями других членов действующего руководства, а также авторитетом предшественников, сохраняющих на протяжении определенного периода значительное влияние.

4. В целом, как представляется, Китаю удалось институциализировать систему воспроизводства власти в рамках традиционной политической культуры и в соответствии с задачами модернизации. Основными элементами этой системы являются:

-     обладающая монополией на власть партия авангардного типа, оставшаяся от первой фазы политической модернизации - революционной смены власти;
-     отказ от пожизненности пребывания на высших партийных и государственных постах;
-     представление о поколениях руководителей и принцип периодического обновления руководства;
-     институциализированный механизм поиска и подготовки преемников;
-     идеологическая канонизация высшего руководства, обеспечивающая легитимность власти;
-     постепенность передачи власти и постов новому руководству.

Кумулятивный эффект названных элементов привел к тому, что современная политическая система КНР приобрела необходимый динамизм, а в результате идеологической обработки населения, близкой конфуцианским традициям, - легитимность и стабильность. Важно отдавать отчет в том, что в идеократической и мобилизационной системе общественное мнение формируется в соответствии с задачами, которые ставит власть, путем идейно-теоретического воспитания, политических кампаний, проводимых массовой политической партией. (В западных демократиях, наоборот, общество само определяет цели, ценности и ориентиры развития и в соответствии с ними избирает власть.) Можно сказать, что в Китае сейчас функционирует модернизированная авторитарная политическая система, сохранившая генетические черты традиционной политической культуры и способная эффективно отвечать на вызовы времени.

В заключение можно сформулировать общие принципы авторитарной политической модернизации.

Для придания власти стабильности и в демократических, и в модернизированных авторитарных системах используется один и тот же прием - разделение власти. В авторитарной системе, выросшей из патриархального общества, - это разделение власти между поколениями и между руководителями одного поколения.

Естественноисторический характер формирования политической системы состоит в том, что оно является реакцией на конкретные обстоятельства и вызовы. Китайская модель модернизации была найдена эмпирическим путем не только в экономике, но и в политике.

В идеократическом и мобилизационном обществе цель развития определяется руководством в соответствии с его идеологическими и теоретическими представлениями. Для оформления и обоснования новых стратегических идей в КПК функционирует развитая сеть теоретических центров, которые тесно взаимодействуют с институтами Академии общественных наук Китая и ведущими университетами страны. Политическая власть в Китае гораздо больше зависит от научно обоснованных оценок и рекомендаций, чем власть в демократическом обществе. И когда китайское руководство их воспринимает, власть становится более эффективной.

А.Г. Володин. Необходимость системной модернизации. Прежде всего, думаю, А.В. Виноградову стоило бы уточнить содержательный объем понятия “реформа”. Лично меня не удовлетворяет интерпретация реформы как кратковременного, импульсивного акта-действия. Если мы трактуем модернизацию как качественное преобразование системы производительных сил в ее духовно-интеллектуальном и материальновещественном выражении, то этот процесс, несомненно, имеет много общих черт с реформой в толковании Л.И. Рейснера. На мой взгляд, то, что под реформой понимает докладчик, это последний этап рейснеровской Реформы, то есть текущая макроэкономическая политика.

Думаю, перед Китаем стоит реальная проблема не только масштабной политической реформы, но и системного экономического осовременивания всего общества. В политическом дискурсе КНР это выглядит как “возвращение к социализму”, однако суть дела данным обстоятельством не меняется. Для Китая и Индии задача трансформации стоит одинаково остро, поскольку “усеченная” модернизация (то есть не охватывающая общество в целом) при неизбежном росте политической активности не включенного в процесс развития населения будет иметь следствием неконтролируемый рост социальной напряженности и неизбежную турбулентность общественного развития. Поэтому я не абсолютизировал бы стабилизирующее влияние традиционной политической культуры Китая, ибо самими модернизационными процессами общество уже выведено из состояния гомеостатического равновесия. Важным компенсатором ослабления (под влиянием энергичного экономического роста) традиционных начал солидарности становится преобразовательная деятельность государства, систематически внедряющего в общество (сверху) поддерживающие и стимулирующие механизмы организации жизнедеятельности масс в новых условиях.

Далее, системная модернизация в Китае. (Индии, Индонезии и т.д.) едва ли осуществима без соблюдения следующих условий в области политико-идеологической “надстройки”:

-     наличия у правящей элиты “широкоформатного” мировоззренческого горизонта, которое позволяет видеть в изменениях, происходящих в развитии общемировых производительных сил, императивы внутренней модернизации, ее предполагаемую траекторию, основные ориентиры для движущегося по этому пути китайского общества;
-     сохранения (и накопления) жизненной силы политической элиты, позволяющего - за счет регулярных перегруппировок сил в “верхах” - поддерживать жизнеспособность правящего слоя и ретранслировать эту “пассионарную” энергию в самую “толщу” китайского социума;
-     понимания политическим истеблишментом целостности подконтрольного ему общества; готовности партийно-государственного руководства к исполнению функции интегратора и модернизатора социальной структуры в ситуации растущей вовлеченности Китая в мировые экономические, политические и культурные процессы.

Иначе говоря, “рациональный страх перед возможным хаосом”, как выразился однажды В.Б. Амиров, будет стимулировать китайское руководство к осторожному и эволюционному обновлению политической системы. Взвешенный подход к политической реформе приобретает особое значение в свете периодически происходящего и возможного в обозримой перспективе “перегрева” применяемой в Китае модели экономического роста.

А.И. Салицкий. Экономическая основа эволюции авторитаризма. Работы А.В. Виноградова характеризуются верностью наблюдений и формулировок, содержат важные уточнения стратегии модернизации и функционирования механизмов текущего политического менеджмента, опирающихся на восточную культуру или “институциональную матрицу”. Все это в полной мере проявилось и в представленном докладе.

Четкое разделение понятий реформы и модернизации (в том числе как сравнительно коротких и длительных процессов), тезис о повышенной роли государства в странах “запоздалой” модернизации, большое значение политической воли и расчета - эти и другие основания доклада не вызывают возражений. Важность расчета можно проиллюстрировать, например, тем, что под политику “выхода за рубеж”, провозглашенную в конце прошлого века, в наши дни подведен мощный каркас в виде китайских корпораций и банков глобального уровня.

Остается лишь дополнить выступление А.В. Виноградова, развив одну его идею, которая не нашла отражения в докладе. Речь идет об экономической основе, которая может обеспечить (а в Китае реально обеспечила) эволюцию авторитаризма к модернизированным формам на достаточно длительный период. Достоинства этих форм дискутируются и еще не полностью определились, поскольку эволюция продолжается.

Такой основой, как отмечал докладчик, в Китае послужили госсектор и, добавим, его вдумчивое реформирование и обновление. Нынешнее состояние и эффективность этой части китайского хозяйства можно оценивать по-разному. Приведу для начала один, возможно, не вполне стандартный критерий. В Шанхае наших дней свыше 80% выпускников вузов, судя по опросам, предпочли бы работать в госсекторе. Говоря другими словами, в не самом бедном городе планеты, международном финансовом центре, где спрос на выпускников вузов со стороны частного национального и иностранного капитала сегодня существенно превосходит потребности госсектора, последний, с точки зрения молодежи, выглядит намного привлекательнее. Особых материальных благ, заметим, работа в госсекторе на старте карьеры не сулит. По-видимому, дело в другом.

Предположу, что работа в госсекторе привлекает шанхайскую молодежь не столько стабильностью и возможностью терпеливого строительства собственного будущего (в традиционном китайском духе), сколько, без всякого преувеличения, глобальным масштабом свершений, которые происходят благодаря активности этого сектора хозяйства Китая, и возможностью лично приобщиться к “сильной команде”, защищенной государством.

Реформы госсектора и госбанков в КНР можно считать успешно завершившимися в том смысле, что это теперь уже преимущественно акционерные корпорации. Акционирование предприятий госсектора в Китае при некоторых издержках определялось, как считают исследователи, интересами государства^[5]. В целом современные китайские корпорации представляют собой эффективные (прибыльные) предприятия с высокой капиталовооруженностью, мощной базой НИОКР и крепнущими мирохозяйственными позициями. На внутреннем рынке Китая, действуя в относительно конкурентной среде, ведущие промышленные и коммуникационные компании, контролируемые государством, удерживают ключевые и наиболее технологичные отрасли. Госбанки просто доминируют на внутреннем рынке.

При этом значительное сокращение персонала в госсекторе в конце XX - начале XXI вв., а затем изменение имущественного статуса госпредприятий и их частичная приватизация последовали за двадцатилетним периодом развития рыночных отношений и активного привлечения иностранного капитала. В результате окрепший и быстро росший частный сектор в некоторой степени амортизировал негативные социальные и политические последствия резкого уменьшения занятости на госпредприятиях во время их реформы на рубеже веков, а также обеспечивал достаточно удачное размещение акций в дальнейшем.

Вследствие этого грубое деление хозяйства современного Китая на сектора государственный и частный (не вполне корректное из-за наличия акционерного массива и других смешанных форм) выявляет несколько непривычную для “переходных” стран картину. Эффективность, масштаб, новации, творчество оказываются более свойственны первому. В частном секторе же много стандартного, мелкого, несложного и, вдобавок, неустойчивого. В этой инверсии (с привычной точки зрения, согласно которой эффективность более характерна для частных предприятий), быть может, и кроется часть ответа на вопрос, почему многим Китай представляется наиболее последовательным модернизатором.

Помимо прочего, ведущим предприятиям госсектора нет нужды в коррупционных связях внутри страны: чиновники и так “берут под козырек”. Есть, понятное дело, известные противоречия между интересами центра и провинций, но и здесь, как представляется, процедуры согласований не содержат значительного “теневого” компонента. Совсем другая ситуация в отношениях частников и чиновничества.

В связях госсектора с общественностью появляются новые проблемы. Так, весной-летом 2010 г. на несколько месяцев были заморожены работы на одном из трубопроводов Китайской национальной нефтегазовой корпорации - из-за протестов населения и экологических организаций. Хватает критики корпораций и в печати. Но в целом их имидж в стране - позитивный.

Китайские корпорации привлекают симпатии и своей активной зарубежной деятельностью - ведь внешнеэкономическая экспансия КНР, бурно развернувшаяся во второй половине 2000-х годов, преимущественно опирается на госсектор. Хорошо координируется инвестиционная и подрядная деятельность за рубежом; “пакетное” сотрудничество с иностранными государствами включает кредиты соответствующих банков и суверенных фондов, крупные программы обменов в сфере образования, науки, культуры и здравоохранения, а нередко дополняется и усилиями косвенно контролируемых частных структур Гонконга. При этом китайские корпорации действуют напористо и агрессивно, что обеспечивает дополнительную притягательность госсектору как “сильной команде”. Зарубежные приобретения с одобрением воспринимаются публикой.

Добавлю, что главную роль в амортизации последствий глобального финансового кризиса в ходе освоения китайской экономикой гигантского инвестиционного пакета опять-таки сыграл госсектор.

Иначе говоря, сильный госсектор продолжает оставаться ключевым игроком в модернизации, прямо и косвенно поддерживая остальную часть экономики, которая такому соседству только рада. Поэтому не видно и системных угроз постепенной политической эволюции страны.

Я.М. Бергер. Политическая модернизация в Китае в зеркале китайской политической мысли. Проблема демократизации политических институтов Китая в контексте его общей модернизации неизменно находится в фокусе внимания китайской интеллектуальной элиты, вызывая полемику приверженцев несходных идейных ориентаций. В последнее время она выходит за эти рамки, все больше обретая характер сущностного противоборства разных общественных сил.

Начиная с 2001 г. в стране публикуются ежегодные научные доклады о модернизации страны, в подготовке которых принимают участие наиболее авторитетные эксперты. Представляя очередной доклад за 2010 г., проф. Хэ Чуаньци, директор Центра изучения модернизации Академии наук КНР, заявил, что если Китай будет следовать путем, которым шли другие страны в последние три столетия, то задача модернизации может быть выполнена лишь на 4%. Более того, если, по его словам, не избавиться от феодальных воззрений, процесс вообще может сойти с рельсов.

Главные препятствия для модернизации усматриваются в огромной численности населения, региональном дисбалансе, слишком больших различиях в доходах населения, истощении глобальных ресурсов, деградации окружающей среды и отставании политической реформы.

Недостатки существующей политической системы сказываются в большом диспаритете доходов, который, в свою очередь, сдерживает увеличение внутреннего потребления как одного из важнейших двигателей экономического роста. Кроме того, недостаточно стимулируются независимое мышление, креативность и инновации, обретающие в постиндустриальном обществе первостепенную роль. Поэтому проведение в жизнь политической реформы становится решающим фактором в реализации стремления Китая войти в клуб развитых наций к 2100 г.

Если Китаю, полагает Хэ Чуаньци, удастся найти новые пути развития и реформировать свою политическую систему, то вероятность осуществления модернизации к концу века повысится примерно до 30%. Эти выводы основаны на сопоставлении 138 показателей политического, экономического, культурного, экологического и человеческого развития по 139 странам за период с 1700 по 2000 г. Успехом модернизации считается вхождение в первую двадцатку стран по этим показателям. Страны, занимающие с 21-го по 45-е места относятся к среднеразвитым, с 46-го по 80-е - к первоначально развитым, а остальные - к неразвитым.

В течение 2010 г. глава правительства Вэнь Цзябао, который, возможно, более всех прочих высших руководителей страны держит руку на пульсе экономической и социальной жизни общества, несколько раз упомянул об экстренной необходимости осуществить политическую реформу. На мартовской сессии высшего законодательного и консультативного органов страны он заявил: “Без реформы политической системы дело модернизации не может увенчаться успехом”. Осенью того же года, выступая в Шэньчжэне, он еще более акцентировал эту мысль: “Не будучи подкрепленными реформой политической системы, успехи реформы системы экономической могут быть утрачены”.

При этом Вэнь Цзябао в принципе не сказал ничего нового. Еще три десятилетия назад об этом же говорил Дэн Сяопин. В своем известном выступлении на расширенном заседании Политбюро ЦК КПК 18 августа 1980 г. он предрекал, что высокая концентрация власти ведет к диктатуре руководства, к злоупотреблениям и коррупции. Дэн призывал путем политической реформы закреплять и углублять достижения экономических преобразований.

Нельзя сказать, что за истекшие десятилетия реформистского курса в политической системе Китая не происходило изменений. Но все же они были далеко не столь значительными, как в экономике, и далеко не столь весомыми, чтобы предотвратить регресс завоеваний рыночной экономики, превращения ее недостатков в системные пороки.

Отринув путь демократизации страны по методу шоковой терапии, использованному в бывшем Советском Союзе, Китай избежал развала национального государства и добился несопоставимо больших экономических успехов. Нельзя отрицать и определенного прогресса в социальной сфере. Но многие социальные издержки рыночного преобразования экономики при авторитарном режиме в Китае оказались вполне сопоставимыми с тем, что происходит в России при господстве плутократии.

Анализируя реакцию китайского общества на призывы Вэнь Цзябао к проведению политической реформы, директор Института Восточной Азии при Сингапурском государственном университете Чжэн Юннянь обращает внимании на то, что она на удивление слаба и не идет ни в какое сравнение с реакцией на инициативы Дэн Сяопина.

Причины этого усматриваются в трех моментах. Во-первых, в падении авторитета Центра. Оно связано с тем, что о дальнейшем реформировании, причем не только политических, но также экономических и социальных институтов, много говорят, но мало что делают.

Во-вторых, отсутствует коллективный консенсус относительно сути реформ в самой правящей партии, главном проводнике реформистского курса. Чжэн Юннянь сравнивает нынешнее китайское руководство с пожарной командой, которая лишь гасит уже возникшие очаги, но очень слабо реагирует на коренные причины неблагополучия.

В-третьих, нарастает противодействие со стороны тех, кто уже получил выгоды от прежних реформ и опасается, что продолжение и углубление реформистского курса нанесет ущерб их интересам. Именно эти группы мешают выработке консенсуса и проведению на его основе эффективного политического курса. Но альтернативой реформам может стать лишь радикализация общества.

Как же представляется сущность политического преобразования Китая? По-разному. Те, кто не склонны особенно принимать в расчет национальную специфику, выступают за импорт общечеловеческих ценностей с Запада. На их основе предлагают выстраивать как экономическую, так и политическую систему. Традиционные, например конфуцианские, нормы при таком подходе из экономики и политики исключаются. Для них, самое большее, оставляют место в семейной этике. Подобные взгляды достаточно распространены не только в Китае. Они вполне очевидны и особых комментариев не требуют.

Гораздо больший интерес представляют разноречивые суждения тех, кто предрасположены считаться с национальной спецификой. Признавая в целом принципиальную важность такой специфики, они, однако, не однозначно оценивают ее роль в перспективном конструировании политического и социального устройства и духовной жизни общества.

Последовательные сторонники традиционализма полагают, что политика - это прежде всего сфера деятельности элит, тогда как сколько-нибудь широкое участие в политике масс в значительной мере иллюзорно, поскольку ими легко манипулировать. Такие соображения часто основываются не только на практике китайской древности, но и на современном опыте Сянгана и Сингапура.

Традиционалисты видят наличие серьезных проблем в обществе, но считают, что в ближайшее время их решение нужно искать в рамках авторитаризма. Главное, по их мнению, состоит не в борьбе за смену власти, а в том, чтобы сократить грабительские аппетиты элит и повысить долю народа в распределении общественного продукта. Нереально мечтать о добропорядочности элит, говорит один из ведущих китайских политологов Кан Сяогуан, но можно надеяться на то, что они обнаружат хотя бы минимальную рассудительность. Но для этого признается необходимым оказание протестного давления на власть со стороны народных масс, что, кстати говоря, также вполне укладывается в представления политической философии конфуцианства.

Некоторые китайские политологи пытаются отыскать в политической системе страны такое звено, усиление которого могло бы повести к последующей цепной реакции. В качестве такового рассматривается, например, самоуправление. Его введение в сельских поселениях практикуется в Китае в течение целого ряда лет и дало некоторые позитивные результаты, но не затронуло практически другие, более высокие административные уровни. Называют также принуждение чиновников к декларированию своего имущества, усиление контрольных механизмов, реформу судебной системы, предоставление большей свободы средствам массовой информации и т.п. Все это, конечно, может несколько ограничить коррупцию, однако вряд ли приведет к коренному реструктурированию всей политической системы.

Что касается комплексных, разносторонних преобразований, то здесь главная проблема - с каких уровней их лучше всего начинать: с нижних - и затем продвигаться вверх или, напротив, с верхних, постепенно идя вниз. Нередко в качестве первичного, базового уровня предлагается уезд, поскольку именно эта административная единица всегда была наиболее устойчивой в многовековой истории Китая. До нее сверху доходили сигналы от императорской власти, а ниже властвовали уездные чиновники и местные кланы. Полагают, что в данном случае противодействие переменам могло бы оказаться не столь сильным, как если бы они начинались на самом верху.

Одновременно предлагаются и некоторые преобразования собственно авторитарной власти, правящей партии. Разумеется, речь не идет о повышении их дееспособности и нравственной устойчивости путем создания внешней конкурентной среды. Но некоторое усиление внутренней конкуренции, индивидуальной или даже групповой, могло бы способствовать определенной оптимизации качества власти.

При всех расхождениях в конкретном видении путей политической модернизации общими отправными точками служат, во-первых, признание главной задачей построение правового государства, во-вторых, обеспечение постепенности, плавности и относительной безболезненности обновления политической системы, в-третьих, предельно осторожный подход к введению представительной демократии и, особенно, всеобщих выборов.

Таким образом, речь идет о поступательном процессе, ведущем в идеале к формированию гражданского общества, которое было бы способно стать оппонентом и партнером авторитарной власти. Важной составной частью этого процесса является ограниченное перераспределение властных ресурсов между элитой и обществом в пользу последнего. Более справедливое наделение этими ресурсами различных социальных групп позволило бы лучше удовлетворять и примирять их интересы и тем самым способствовать определенной сбалансированности общественного развития.

Материал подготовил Г. ИРИШИН

Опубл.: МИРОВАЯ ЭКОНОМИКА И МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ, 2011, № 6, с. 88-98.

**************************

Ю.М. Галенович. Реалии исторического процесса политических реформ. Существенный политический сдвиг в Китае произошел в 1949 г., когда КПК во главе с Мао Цзэдуном взяла власть. С тех пор, на мой взгляд, политическая система в государстве остается в основе своей неизменной. Реформы, преобразования периодически предлагались, в какой-то степени начинали реализовываться, но не приводили к коренным сдвигам. Стержнем политической системы остается полная власть (абсолютное руководство - цзюэдуй линдао) компартии над вооруженными силами, всем государственным механизмом. При этом внутри ее верхушки практически всегда были альтернативные мнения.

С одной стороны, председатель КНР Лю Шао-ци считал, что между капитализмом и социализмом должен быть промежуточный этап - этап нового демократизма (синь миньчжу чжуи). Он предлагал отказаться от массовых политических кампаний на основе принципа классовой борьбы, отстаивал курс на построение демократии. Председатель Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП) Пэн Чжэнь ратовал за то, чтобы перед законом все были равны.

С другой стороны, во время “культурной революции” приверженцы Мао в Шанхае выступали за то, чтобы КНР была заменена Коммуной народа Китая (чжунхуа жэньминь гуншэ). С этим предложением Мао, считая его, очевидно, отвечающим собственным представлениям по сути, не согласился по форме, ссылаясь на то, что другие страны могут не признать такое новое государство.

После смерти Мао Цзэдуна председатель Постоянного комитета ВСНП Е Цзяньин заявил, что существовавший в предшествующий период в Китае строй имел черты феодально-фашистской диктатуры. Вице-президент Академии наук Китая Ли Шэньчжи считал сутью политической власти при правлении Мао и Дэна самовластие, унаследованное от традиционной китайской культуры. Генсек ЦК КПК Ху Яобан говорил о том, что еще раньше, чем в Китай пришел марксизм, туда пришли “господин Наука” и “господин Демократия” (сай сяньшэн, дэ сяньшэн). Он также полагал, что национальной задачей является преодоление двух громадных преград - “Реки бедности” и “Реки невежества”. Ху Яобан стремился решать возникшие внутри страны политические проблемы на путях диалога. Дэн Сяопин расценил это как проявление “буржуазного либерализма”.

Генсек Чжао Цзыян считал, что вплоть до 80-х годов в Китае совсем (и никогда) не было демократии. Он высказал мнение, что демократию в Китае следовало начать строить безотлагательно. Он возражал тем, кто говорил лишь о развитии или совершенствовании якобы уже существующей в КНР демократии. Чжао Цзыян предлагал сделать прозрачной деятельность и доходы функционеров КПК с самого верха до уровня заместителя министра и поставить всю политическую жизнь в стране и в КПК под контроль ВСНП. Чжао Цзы- ян не согласился с применением бронетехники и огнестрельного оружия для подавления мирных демонстраций с требованиями свободы и демократии в 1989 г. в Пекине.

Что же касается Дэн Сяопина, то он получил возможность продолжить после смерти Мао его политический курс, только приняв (молчаливо и вынужденно) следующие условия:

-     избрание Ху Яобана председателем ЦК КПК, Чжао Цзыяна - премьером, Вань Ли - главой пар- ламента^[6];
-    возвращение крестьянам их семейных земельных наделов;
-     согласие с реабилитацией миллионов пострадавших от политических кампаний Мао, проведенной под руководством Ху Яобана;
-      нормализация отношений с нашей страной^[7].

Затем путем закулисных интриг Дэн сместил подряд двух генсеков - Ху Яобана и Чжао Цзыяна. Он использовал раскол внутри партии, противопоставив себя высшему руководству ЦК КПК, настояв на применении вооруженных сил для подавления выступлений масс, выдвинувших требования свободы и демократии в столице и ряде других городов. Таковой была политическая шоковая терапия Дэна Сяопина.

Впоследствии он хотел вернуть Чжао Цзыяна, но с условием, что тот признает правильным применение оружия в 1989 г. против демонстрантов в Пекине. Чжао не пошел на это. Позднее известный общественный деятель Лю Сяобо и другие опубликовали “Хартию-2008” с предложениями демократических реформ. В ответ Лю Сяобо был подвергнут заключению. Недавно бывший главный редактор “Жэньминь жибао” Ху Цзивэй и заместитель заведующего организационным отделом ЦК Ли Жуй потребовали пересмотра оценки событий 1989 г. и освобождения из тюрьмы лауреата Нобелевской премии мира Лю Сяобо.

Премьер Госсовета Вэнь Цзябао высказывает мнение, что решение экономических проблем невозможно без проведения реформ политической структуры. В августе 2010 г. он заявил: “Наше государство все еще находится на весьма длительном этапе начальной ступени социализма, что требует от нас неослабно прилагать усилия для продвижения по пути осуществления политики реформ и открытости. Наше государство добилось при проведении модернизации ... успехов, которые привлекают к себе внимание во всем мире; однако оно все еще находится и еще долго будет находиться на первоначальном этапе социализма, поэтому достижение величественных целей осовременивания требует неустанной упорной борьбы. Требует того, чтобы путем углубления политики реформ и открытости устранять разного рода препятствия структурного характера, сдерживающие развитие экономики и общества и всестороннее развитие человека, в максимальной степени . развивать производительные силы, создавая тем самым неистощимый источник энергии, направленной на осовременивание государства”.

Вэнь Цзябао подчеркнул: китайское государство обладает громадными преимуществами, однако разносторонние структурные механизмы все еще недостаточно усовершенствованы. И только непрестанно “расковывая идеологию”, идя в ногу со временем, всесторонне, последовательно настойчиво продвигая вперед реформы, можно построить современный, зрелый, самобытный социализм. При этом необходимо продолжать реформировать не только экономическую, но и политическую структуру. Без такой гарантии, как преобразование политической структуры, плоды реформ в области экономической структуры могут быть утрачены; тогда модернизация окажется невозможна.

Вэнь Цзябао выделил также следующие императивы:

-    гарантировать демократические права народа и его законные интересы;
-     в максимально возможной степени организовать и поднять народ на то, чтобы он на основе законов управлял делами государства и общества, делами в сфере экономики и культуры;
-    что касается системы в целом, разрешить проблему чрезмерной концентрации и неограниченности власти, создать условия, позволяющие народу критиковать власть (правительство);
-    установить народный контроль над властью (правительством), решить проблемы разложения чиновничества, взяточничества, злоупотреблений властью;
-     построить общество, в котором царили бы равенство и справедливость;
-     гарантировать справедливость в области судопроизводства, придав этой задаче особую важность;
-     повышенное внимание уделять также гарантированной помощи слабым группам населения, добиваясь тем самым, чтобы они чувствовали себя в социальной безопасности и обрели веру в развитие государства.

Государство, по словам Вэнь Цзябао, обретет богатство и силу только при проведении политики открытости; государство, которое само себя закрывает и изолирует, неизбежно останется отсталым и будет подвержено потрясениям^[8].

О том же вкратце говорил Ху Цзиньтао при посещении в сентябре 2010 г. Шэньчжэня, где он возложил венок к памятнику Дэн Сяопину. Там он, в частности, сказал, что необходимо всесторонне продвигать структурные реформы в экономике, политике, культуре, в социальной сфере^[9]. Вместе с тем итогом октябрьского пленума ЦК КПК 2010 г. стал акцент на неизменности положения КПК в системе власти. Очевидно, что борьба внутри партии продолжается. При этом в КНР критикуют КПСС за то, что сначала она допустила “ревизионизм” при Н.С. Хрущеве, а затем “гуманный демократический социализм” при М.С. Горбачеве.

Таким образом, КПК, по сути, озабочена сохранением своей абсолютной власти над государством и обществом. Для ее удержания она использует декоративные трансформации и не реализуемые ею на практике лозунги, но не допускает перемен по существу. КПК остается правящей партией, которая определяет все - в том числе политические сдвиги внутри страны. На пути к кардинальным изменениям внутриполитического характера продолжает существовать такое препятствие, как негативное отношение приверженцев и последователей курса, который проводился во времена правления Мао Цзэдуна, к таким понятиям/ценностям, как человечность, совестливость, свобода и демократия в их истинном значении.

О.Н. Борох. Китайская пропаганда о проблемах политических преобразований. При обсуждении перспектив политического обновления Китая следует учитывать официальную трактовку этой темы внутри страны. Изучение относящихся к данной проблеме пропагандистских тезисов дает возможность составить представление о том, какие взгляды на политическое развитие Китая власти стремятся утвердить среди членов партии и чиновников.

С 2008 г. в партийно-политической учебе подчеркивают недопустимость отказа от идеологического главенства марксизма и от социализма, а также неприемлемость заимствования западных политических институтов. Первоначально эта кампания была нацелена на предотвращение критики политики реформ на фоне мирового финансового кризиса. К настоящему времени Китай успешно справился с внешними экономическими вызовами, однако усилия по разъяснению возможных пагубных последствий отказа от нынешней системы политической власти не ослабевают. Китайские пропагандисты утверждают, что позитивную роль в противодействии кризису сыграла не только экономическая, но и политическая модель страны, продемонстрировавшая свое преимущество над западным вариантом демократии.

Тезис о недопустимости копирования западных образцов и ценностей присутствует в политической пропаганде на протяжении всего периода реформ. В настоящее время он облечен в более четкие и ясные формулировки, подчеркивающие важность размежевания с “неправильными” взглядами. С 2010 г. в пропаганде главенствует лозунг “провести четыре границы” - в теории, экономике, политике и культуре. Эта формула базируется на постановлении состоявшегося осенью 2009 г. 4-го пленума ЦК КПК 17-го созыва, в котором говорится о необходимости улучшения идеологической и идейно-политической работы с тем, чтобы “члены партии и кадровые работники усиливали свою политическую проницательность и способность отличать правильное от ошибочного”.

В августе 2010 г. канцелярия отдела пропаганды ЦК КПК выпустила уведомление о тщательной организации изучения брошюры «Пособие по изучению четкого проведения “четырех границ”», составленной в секторе теории названного отдела. В документе указывается на необходимость научить кадровых работников сознательно разграничивать:

-      марксизм и антимарксизм;
-     экономический строй Китая, в котором главной является социалистическая общественная собственность при совместном развитии различных форм собственности, и приватизацию, а также систему исключительно общественной собственности;
-     социалистическую демократию с китайской спецификой и западную буржуазную демократию;
-    идеи и культуру социалистические, с одной стороны, и прогнившие феодальные и капиталистические - с другой.

Составители брошюры призывают ясно видеть, что в толковании “важных вопросов о том, какое поднимать знамя, каким путем идти, в обществе появились антимарксистские ошибочные течения”, нацеленные на ликвидацию руководящей роли марксизма, отрицание руководства КПК и социалистического строя. К таковым отнесены неолиберализм, демократический социализм, “исторический нигилизм”. Данная критика имеет прямое отношение к перспективам политической модернизации Китая. Ошибочными признаны лозунги плюрализма руководящих идей, многопартийной системы и разделения властей, а также иные западные идеи, с которыми выступают сторонники демократического социализма. Другое проявление антимарксизма, по мнению авторов “Пособия ...”, - это пропаганда “всеобщности и вечности западной буржуазной демократии, свободы, прав человека”. Таким образом, в результате “проведения границ” в области теории западные либеральные и социал-демократические взгляды на политическое устройство были признаны не подлежащими заимствованию.

Демократия, говорится в брошюре, есть “сущностное требование социализма, без демократии нет социализма, нет социалистической модернизации”. Вместе с тем особо подчеркивается, что Китай строит собственный вариант демократии, способной обеспечить в интересах развития страны “политическую обстановку спокойствия и гармонии”. В контексте обоснования исторического перехода от классово ограниченной буржуазной демократии к более широкой и прогрессивной социалистической демократии даются традиционные для идеологии КПК высокие оценки Парижской коммуны и российской революции октября 1917 г.

При обращении к современности акцентируется положение о том, что в мире нет всеобщих и неизменных вариантов демократии, а на Западе можно встретить разные модели государственного устройства (президентская или парламентская республика, конституционная монархия и т.д.). Особенности и достоинства социализма с китайской спецификой - это демократическая диктатура народа, системы собраний народных представителей, многопартийного сотрудничества и политических консультаций под руководством КПК, национальной автономии, низового самоуправления. Отметим, что все эти политические институты возникли в КНР еще в 50-е годы при Мао Цзэдуне, хотя в период реформ их роль трансформировалась и наполнялась новым содержанием.

Китайские пропагандисты подчеркивают, что путь политического развития социализма с китайской спецификой является “исторической неизбежностью” и “выбором истории”. Они напоминают, что попытки скопировать в 10-е годы ХХ в. в Китае западную парламентскую систему и многопартийность оказались безуспешными, они привели к войнам соперничающих правителей- милитаристов и внутренним беспорядкам. Опыт других стран также показывает, что копирование западной демократии без учета местных особенностей ведет к социальной нестабильности и кризису. В бывших социалистических странах отказ от партийного руководства привел к изменению сущности социалистического общества и утрате народом статуса хозяина. «В СССР проводили реформу в соответствии с “новым мышлением” Горбачева, отказались от руководящего положения партии и ввели многопартийность, это вызвало всесторонний кризис, конечным итогом стала “великая общенациональная трагедия” распада СССР». Если же Китай откажется от руководства КПК и начнет вводить западную демократию, это вызовет трудности, помешает развитию, приведет к ослаблению страны, ее расколу и даже подчинению Западу.

Практика уже показала, отмечают составители “Пособия ... ”, преимущества политической системы социализма с китайской спецификой, которая способна концентрировать ресурсы с гибкостью и оперативностью, недоступной для западной системы с ее разделением властей. В Китае эти преимущества проявились в ходе борьбы с последствиями разрушительных стихийных бедствий, подготовки к проведению Олимпиады-2008 и выставки Экспо-2010, организации противодействия мировому экономическому кризису. Авторы брошюры ссылаются на мнение американского ученого Джона Найсбитта, отметившего, что в условиях глобального кризиса обнаружились недостатки западной демократии - низкая эффективность и нерешительность, в то время как китайская демократическая система продемонстрировала свои достоинства - быстроту реакции и высокую эффективность.

При этом авторы не ставят под вопрос актуальность проведения политической реформы и даже призывают учиться конкретным аспектам западной демократии. Они соглашаются, что, несмотря на свою “ограниченность”, за несколько столетий она накопила положительные элементы - это институциализация политических механизмов, их упорядочение и создание нормативной базы, особое внимание к лимитации властных полномочий и контролю. Эти элементы присущи разным демократическим системам, “они могут использоваться и капитализмом, и социализмом”. Делается вывод, что полное неприятие классовой сущности буржуазной демократии не должно мешать “смело изучать и принимать к сведению ее эффективные достижения”.

Составители “Пособия...” напоминают слова нынешнего партийно-государственного лидера Ху Цзиньтао: “Ключевой вопрос не в том, надо реформировать политическую систему или нет, а в том, в каком направлении ее реформировать”. Это означает, что при проведении политической реформы нельзя отказываться ни от партийного руководства, ни от социализма.

Ознакомление с материалами пропагандистской кампании по “проведению границ” показывает, что китайское руководство стремится сохранить полный контроль над темпами и масштабами политических реформ, не допуская ослабления власти КПК. Предлагаемые меры сводятся к “расширению народной демократии”, “строительству внутрипартийной демократии”, “развитию низовой демократии”, “укреплению единого патриотического фронта”, “совершенствованию механизмов контроля”. Отметим, что в Китае большинство этих лозунгов восходит к середине ХХ в.

Очевидно, что власти страны ныне готовы лишь на постепенные и небольшие изменения политической системы, не затрагивающие заложенные более полувека назад институциональные основы правления КПК. В преддверии намеченной на 2012-2013 гг. смены высшего руководства “проведение границ” призвано исключить возникновение нежелательных политических дискуссий и укрепить стабильность в идеологической сфере.

А.В. Ломанов. Модернизация и традиция. В октябре 2010 г. произошли два примечательных события, имеющих непосредственное отношение к теме обсуждения. Во-первых, на пленуме ЦК КПК Си Цзиньпин получил пост заместителя председателя Военного совета ЦК КПК. Тем самым был окончательно подтвержден его статус будущего лидера партии и государства. Во-вторых, Нобелевскую премию мира присудили китайскому диссиденту Лю Сяобо, приговоренному в декабре 2009 г. к 11 годам заключения за “подстрекательство к свержению политической власти государства”.

Решение пленума подтвердило проводимую в Китае управляемую политическую модернизацию, включающую создание механизмарегулярной смены высших руководителей страны. Выбор Нобелевского комитета напомнил миру о существовании альтернативной программы трансформации китайской политики “снизу вверх” путем расширения активности общества.

В феврале 2006 г. Лю Сяобо опубликовал в Интернете статью “Через изменение общества изменить политическую власть”. В ней он заявил, что в стране нет политической силы, способной “сменить династию”, а во власти также не видно просвещенных реформаторов наподобие Горбачева или Цзян Цзинго, который в 80-е годы повел Тайвань дорогой реформ и демократизации. По мнению диссидента, путь к современному гражданскому обществу в Китае будет длительным и извилистым, ненасильственное движение за права не должно ставить перед собой цель захвата власти. Он призвал с помощью ненасильственного сопротивления сокращать пространство чиновничьего контроля над обществом, добиваясь того, чтобы шаг вперед народной власти означал отступление на шаг власти чиновников. Для достижения этой цели необходимы “идейное просвещение” и поддержка правозащитного движения, на уровне индивида и скоординированных действий малых групп нужно изменять систему, опирающуюся на подчинение, полагает Лю Сяобо.

В рамках этой альтернативной программы политической модернизации Китая предполагается, что люди развернут активную борьбу за свои права, не дожидаясь прихода к власти просвещенного правителя. Этот путь, отмечает диссидент, требует пробуждения народного самосознания, которое питало бы постоянно укрепляющееся движение гражданского неповиновения или правозащитное движение. И в этом случае стремящиеся к свободе и демократии народные силы не станут требовать радикальных изменений политической власти - они будут добиваться перемен через постепенные общественные преобразования, чтобы, используя неуклонное усиление гражданского общества, сменить власть.

Программа Лю Сяобо исходит из того, что возможно сти эволюции политической власти в Китае исчерпаны, что власть потеряла моральный авторитет и легитимность. Его призывы к созданию широкого народного движения для смены власти прозвучали на фоне волны “цветных революций” на постсоветском пространстве, что не могло не встревожить китайское руководство. Лозунги формирования массового оппозиционного движения, бескомпромиссная эмоциональная критика власти, стремление полностью лишить ее легитимности в глазах народа, опровергнуть постулаты официальной трактовки истории - все это было расценено как прямой вызов политической власти государства. Арест Лю Сяобо и суд над ним состоялись на фоне мирового финансового кризиса, когда власти Китая были особенно обеспокоены перспективой зарождения массового оппозиционного движения, грозящего дестабилизацией внутриполитической ситуации. Однако на Западе решили поощрить Лю Сяобо престижной премией “за длительную ненасильственную борьбу за фундаментальные права человека в Китае”, поддержав тем самым его план смены политической власти.

В декабре 2008 г. Лю Сяобо обнародовал “Хартию-08” - программный документ, призывающий к расширению гражданских свобод и проведению радикальных политических реформ в Китае. Во введении к “Хартии” дан краткий экскурс в историю. В частности, в нем отмечается, что развернувшийся в 10-е годы ХХ в. после образования Китайской республики процесс политической демократизации прервался из- за внутренней вражды и внешней агрессии. Новая попытка перехода к конституционному правлению была предпринята после разгрома Японии в 1945 г., однако итогом гражданской войны стало падение Китая в “глубокую пропасть современного тоталитаризма”.

Диссидент считает, что теперь настала пора завершить то, что не удалось сделать в прошлом веке. Официальная пропаганда исходит из того, что провал попыток введения многопартийного парламентаризма и конституционного правления во времена Китайской республики свидетельствует о бесперспективности копирования западной модели и возвращаться к такого рода попыткам не нужно. При этом оба приведенных, диаметрально противоположных вывода сделаны на основе оценки одних и тех же событий - опыта работы парламента 1912-1913 гг. и созванного Гоминьданом в ноябре 1946 г. Национального собрания, принявшего новую конституцию. Тот вариант основного закона зафиксировал идею Сунь Ятсена добавить к западной системе разделения трех властей (законодательная, исполнительная, судебная) еще две специфические китайские ветви - экзаменационную и контрольную.

В передовой статье “Жэньминь жибао” от 27 октября 2010 г., озаглавленной “Следовать в правильном политическом направлении, активно и устойчиво продвигать реформу политической системы”, отмечается: “Прошло более 60 лет после образования нового Китая, мы уже давно дали четкий ответ на вопрос о том, каким политическим путем пойдем. Этот путь найден в трудных поисках нескольких поколений людей, его выбор исходит из опыта истории Китая за сто с лишним лет, он соответствует динамике нашей эпохи и чаяниям народа”. Подчеркнем, что речь идет о целом столетии, а не только о трех десятилетиях реформ.

Практический опыт демократии в Китае первой половины ХХ в. был весьма скудным, поскольку в 1929 г. Гоминьдан провозгласил монополию на власть в форме “политической опеки”. Вместе с тем это был период активных общественно-политических дискуссий и поисков, нацеленных на осмысление применимости в китайских условиях различных моделей - от американского либерализма до советского социализма. Современные китайские исследователи обращают все более пристальное внимание на интеллектуальное наследие республиканского периода. В 2011 г. исполняется сто лет Синьхайс- кой революции, и это будет дополнительным стимулом для осмысления событий, предшествовавших образованию КНР.

Характеристика Гоминьдана как слабой политической силы, неспособной возглавить процесс модернизации Китая, нуждается в более всесторонней исторической оценке. Гоминьдану удалось в 1927-1928 гг. объединить раздробленный Китай и создать центральное правительство. После 1937 г. республиканский Китай не рухнул под натиском японской агрессии, властям удалось сохранить интеллектуальную элиту и систему высшего образования, построить в эвакуации новый промышленный центр. Слабость Гоминьдана стала очевидной к середине 40-х, однако на Тайване этой партии удалось перейти от семейной преемственности власти к свободным многопартийным выборам.

Диссидент Лю Сяобо в “Хартии-08” призывал китайцев отказаться от унаследованного/ традиционного верноподданнического упования на “просвещенного правителя” и “честных чиновников”. Многих представителей современной китайской интеллигенции тревожит то, что критическое осмысление традиционной культуры, присущее “Движению 4 мая” 1919 г., замалчивается или дискредитируется. Волна позитивной переоценки китайской традиционной культуры, поднявшаяся в 90-е годы, перерастает в наши дни в радикальные призывы к “очищению” национальной культуры от заимствований с Запада и возвращению ее к исконным образцам, свободным от “чуждых” наслоений.

В официальном дискурсе верность традиции увязывается с отстаиванием современной трактовки конфуцианской концепции гармонии (хэ) применительно к лозунгам строительства “гармоничного общества” внутри Китая и создания за его пределами “гармоничного мира”. Китайские исследователи подчеркивают, что в традиции были элементы, сохранившие актуальность и в наши дни, - это идеалы гармонии и Великого единения, ценности добродетели и справедливости, ритуальность в общении, приоритет долга по отношению к выгоде, стремление к самосовершенствованию, призывы не делать другому того, чего не желаешь себе. Но в китайской культуре были и негативные аспекты - иерархичность, закостенелость, подавление индивидуальной свободы, сдерживание нового во имя сохранения гармонии. И когда в наши дни в Китае предпочитают говорить о коллективных правах человека, эту трактовку можно назвать конфуцианской, поскольку на первое место в ней выходит общность людей, а не индивид.

Э.Е. Лебедева. Об экспорте политической модели китайской модернизации. В рамках разговора о модернизации Китая немалый интерес представляет вопрос о том, преобладают ли в этих процессах, в том числе политических, черты универсальности или особости. Ведь Китай позиционирует себя как страну развивающуюся, понятия “развитие” и “модернизация” занимают ключевое место в его пропагандистском арсенале, что весьма значимо и для большинства стран Юга.

Существует огромный массив материалов о китайском “экономическом чуде” и его важной составляющей - мощной экономической экспансии КНР в различных частях мира, в частности в Африке. Немало говорится российскими и зарубежными учеными, международными организациями и об использовании этой экспансии Китаем, по мере его превращения в глобального игрока, для укрепления своих экономических и дипломатических позиций. В том числе на становящемся снова ареной геополитического противостояния Черном континенте, откуда КНР почти вытеснила Тайвань, да и в мире в целом. Но явно недостаточно изучены отношение самих африканцев к политике Китая в Африке и - более широко - их оценки опыта и результатов китайской модернизации, ее влияния на процессы развития на континенте.

Сотрудничеству между странами Африки и КНР уже более полувека. В первые десятилетия этого сотрудничества, когда главный акцент делался на идеологическом противостоянии империализму, африканским лидерам импонировали волюнтаризм и радикализм маоистских подходов, упор на массовую мобилизацию, вера в способность “творческой энергии масс” компенсировать техническую и социальную отсталость своих стран. Сейчас широко распространено мнение, что экспансия КНР в Африке носит исключительно или почти исключительно прагматический характер и нацелена на получение беспрепятственного доступа к ее стратегическим ресурсам, столь необходимым для дальнейшего экономического роста Китая, и укрепление его геополитических позиций в мире, а идеологические мотивы остались в прошлом. Думается, это не так.

Китай умело, последовательно и настойчиво выстраивает партнерские отношения со странами Африки. Он продолжает манипулировать антиколониальными и антиимпериалистическими лозунгами, постоянно указывая на общность исторических судеб китайского и африканских народов как объектов эксплуатации со стороны развитых стран Запада. Одновременно, подчеркивая свой статус развивающейся страны, он предлагает совместное развитие. Рекламируя свои достижения, китайцы все чаще приглашают африканцев в свою страну. И хотя на официальном уровне не ведется активной пропаганды китайской модели развития, на многочисленных форумах китайско-африканского сотрудничества распространяется литература подобного толка. Так, в книге китайского историка Юань Ву “Китай и Африка, 1956-2006 гг.” проводится мысль о том, что демократия “усугубляет” конфликты внутри африканских обществ, но, “к счастью, волна демократизации начала ослабевать”. Тут уже вполне допустимо говорить об экспорте китайской модели модернизации, в первую очередь ее политической компоненты.

В последнее десятилетие Африка приветствовала новую роль КНР - стремительно растущей экономической державы, которая не скрывает амбиций стать главным инвестором и контрагентом континента во внешней торговле. Многие африканские лидеры заговорили об “альтернативном пути развития”, видя в Китае подлинного стратегического партнера, готового больше западных партнеров учитывать нужды африканцев и пересматривать свою позицию с учетом нового опыта.

Тем не менее в целом отношение африканцев к китайской торгово-экономической экспансии нельзя оценивать как однозначно положительное. Довольно часто звучат высказывания, что Китай предоставляет Африке огромные возможности, но одновременно несет и серьезную угрозу. Последняя позиция наиболее характерна для африканских бизнесменов и профсоюзов. Наплыв дешевой китайской продукции перекрывает кислород местной промышленности, в первую очередь текстильной. Растет озабоченность африканцев и в связи с неэквивалентным обменом своих невозобновляемых природных ресурсов на китайскую конечную продукцию или полуфабрикаты. Недовольство вызывает и несправедливая система оплаты труда африканских рабочих и служащих на китайских предприятиях, и завоз рабочей силы из Китая при переизбытке местных кадров низкой квалификации. К тому же многие страны континента имеют отрицательный баланс внешней торговли с КНР. И, конечно, существуют обоснованные опасения, что все эти кредиты, инвестиции и т.п. служат обогащению местной элиты, а не нуждам обездоленных слоев населения и решению проблем развития африканских стран.

Что же до интереса африканцев к китайской модели развития, то он, несомненно, растет. Египетский социолог Ануар Абдель-Малек уже в 2004 г. писал, что в арабском мире “китайские эксперименты с экономической либерализацией и постепенными политическими реформами рассматриваются как пример для подражания”. На наш взгляд, огромный демонстрационный эффект в Африке успешной модернизации крупнейшей страны Востока/Юга обусловливается тем обстоятельством, что локомотивом модерни- зационных процессов в условиях межэтнической напряженности, резкой имущественной дифференциации, межрегиональной экономической и социальной контрастности и т.п., характерных как для Китая, так и для африканских стран, является государство. Ведь именно государство рассматривается африканскими лидерами в качестве ключевого инструмента модернизации.

Однако перенос китайской модели развития, как и любой другой, на африканскую почву невозможен по ряду причин. В первую очередь из-за слабости и неэффективности африканского государства, коррумпированности элиты и отсутствия у нее политической воли, ее неспособности сочетать социальный контроль над населением с обеспечением стимулов для развития частного капитала. Нельзя забывать и об определенной цивилизационной специфике народов и этносов Африки южнее Сахары, у которых, в отличие от китайцев, государство как цивилизационный институт фактически отсутствует. В то же время на континенте, опять же в противовес Китаю, уже завершилась эпоха однопартийных режимов. В африканских странах преобладают авторитарные политические системы с доминирующей партией, которые допускают, хотя и в ограниченных масштабах, конкурентную борьбу за власть, иногда заканчивающуюся победой оппозиции даже на президентских выборах. Так что опыт политической модернизации КНР вряд ли может оказать конструктивное влияние на модернизационные процессы в Африке.

А.В. Виноградов (заключительное слово). Свою задачу я видел в том, чтобы попытаться концептуализировать китайский опыт преобразований в политической сфере за последние сто с небольшим лет с помощью западных аналитических средств, в западной парадигме знания, сравнивая этот опыт с европейским и россий- ским/советским. Мне казалось особенно важным показать его самобытность, а значит, потенциал идентичности, поскольку многообразие, по моему убеждению, является количественным критерием развития. Китайский опыт ценен прежде всего методологически - он подтверждает принципиальную возможность иного, незападного, пути, который не ведет в тупик, а дает шанс обновленной идентичности и новой перспективе развития.

Ряд теоретиков модернизации исходили из концепции линейного развития человечества, хотя исторически, что подтверждает культурно-цивилизационное многообразие мира, такой подход неверен. Линейность как господствующая тенденция в восприятии развития появилась в связи с экспансией технически передового Запада. Это частное, пусть и существенное превосходство привело к неоправданной универсализации оценки западного общества как такового. Запад, абсолютно искренне уверенный в своем преимуществе, сознательно и с воодушевлением распространял свою модель. У потенциальных реципиентов энтузиазма было поменьше, хотя логическая цепочка выглядела безупречной: превосходство материальной культуры - превосходство социально-экономического строя - превосходство политической системы и культуры. Только проведение успешных модернизаций в некоторых других, незападных странах мира заставило усомниться в справедливости этой схемы.

Бесспорным остался лишь научно-технический перевес Запада. И до сих пор это самый сильный аргумент в пользу западной парадигмы развития, потому что на Востоке/Юге никто пока не смог существенно приблизиться к ее научно-техническим характеристикам. Зависимость КНР от импорта техники и технологий в ведущих отраслях экономики составляет более 50%. КНР выплачивает 20% роялти за произведенные мобильные телефоны, 30% - за компьютеры. Заметный рост использования патентов как важный индикатор инновационного процесса не сопровождается в КНР сопоставимым увеличением собственных наработок. Китай не входит даже в ведущую десятку государств по числу как заявок на изобретения, так и изобретений, уступая даже малым развитым странам (Голландии, Швейцарии, Швеции). Но он энергично пытается преодолеть этот разрыв.

Кризис показал несовершенство и уязвимость рыночной системы и привел к усилению роли государства в большинстве стран мира. Политическая модернизация в таком контексте становится главным предметом дискуссий, поскольку напрямую связывает два главных и одновременно предельных звена - научно-технические инновации и вопросы общественного управления. От государства зависит не только преодоление последствий кризиса, но и реализация крупных научно-технологических, экологических и других масштабных проектов, присущих эпохе глобализации.

При явном усилении этатистского начала в мире преобразования в Китае за годы реформ демонстрируют обратную тенденцию, на фоне институциализации и повышения эффективности власти создаются условия для индивидуальной инициативы, без которой невозможны инновации. С 2000 г. в рамках идеи “тройного представительства” компартия была провозглашена “партией всей китайской нации”, что автоматически сняло классовые ограничения для членства в ней и одновременно улучшило условия для предпринимательской деятельности в различных областях.

Партии на Востоке структурно и функционально сильно отличаются от партий на Западе. На Западе партия представляет одну из равноправных фракций общества, претендующую на лидерство в конкурентной борьбе. Поэтому главной задачей власти является поддержание своей легитимности, лучшим подтверждением которой в странах с развитым гражданским обществом служат демократические выборы. На Востоке партия - скорее высший социальный сегмент, что и предполагает ее монопольное положение. В системе такого типа консолидирующую роль в обществе играет вертикальная интеграция, связывающая каждого человека с властным центром. Функциональный аналог восточной вертикальной интеграции - горизонтальная, или классовая, солидарность в западных обществах, в которых отношения с властью регулируются не патриархальной традицией (в китайском случае - сяо), а правосознанием. На Востоке, таким образом, главное - не легитимность власти, которая обеспечивается культурной традицией, а эффективность, предъявляющая повышенные требования к профессионализму государственных чиновников.

Вместе с тем в политическом плане китайское общество не гомогенно. В стране всегда существовала оппозиция, которая, правда, чаще демонстрировала наличие интеллектуальной и нравственной альтернативы, чем проявляла себя в массовом движении. КПК прибегала к различным методам нейтрализации оппозиции. Два крупных демократических движения в современном Китае - движение у Сиданьской стены (1978-1979 гг.) и выступления на площади Тяньаньмэнь в 1989 г., - были подавлены властью. Но после этих потрясений наступали периоды урегулирования, когда происходил учет требований протестующих и вносились существенные коррективы в проводимый политический курс. Одним из следствий первого периода урегулирования (1979-1982 гг.) стало принципиальное признание товарного характера социалистической экономики, давшее начало экономической реформе. Следствием второго (1989-1992 гг.) - признание рыночной направленности последней, сопровождавшееся усилением идейно-воспитательной работы, кампаниями по совершенствованию партийного стиля, по борьбе с коррупцией и в конечном счете - выдвижением идеи “тройного представительства”. В периоды урегулирования КПК пробовала в той или иной мере использовать импульсы протеста для кор- реагирования собственного политического курса. Но в принципиальных вопросах власть не уступала.

Впрочем, и целью политических инициатив оппозиции в Китае во многих случаях являлось совершенствование власти, а не ее свержение. Сунь Ятсен начал свою политическую деятельность с “Представления Ли Хунчжану”, в котором призвал императора провести необходимые преобразования, и только в случае отказа допускал возможность революционной борьбы. Хорошо известно, что главным мотивом движения у Си- даньской стены было реформирование социалистического строя, тогда как против марксистской идеологии и КПК выступали лишь единицы (например, получивший широкую известность на Западе Вэй Цзиншэн). Протестное движение 1989 г. было шире, но хуже организовано и слабее теоретически обосновано. Конечно, нельзя игнорировать существование инакомыслящих в Китае, но нельзя и преувеличивать их реальное политическое значение. Сегодня внимание к китайским диссидентам - скорее явление международной жизни, а не реальной внутренней политики, о чем, на мой взгляд, убедительно свидетельствует ситуация с награждением Лю Сяобо Нобелевской премией мира.

Институциализация преемственности власти в Китае заняла длительное время. Она складывалась из создания отдельных механизмов для решения конкретных задач, некоторые из этих механизмов, например Центральная комиссия советников, были со временем упразднены. Но какие-то нововведения остались, и их логика сейчас, когда система сформирована и функционирует, поддается рациональной реконструкции (воспроизведению). А это верный признак модерна! Каждый китайский лидер вносил новые элементы в программу модернизации и совершенствование политической системы, хотя до сих пор она не обрела законченный вид. Именно это я имел в виду, когда говорил о возможном продлении периода передачи постов в связи с относительно поздним - по сравнению с графиком Ху Цзиньтао - назначением Си Цзиньпина на должность заместителя главы ЦВС КНР.

Применим ли опыт Китая в России? Конечно, нет, если пытаться его воплотить буквально. Но он может быть полезен, потому что у наших стран есть существенные общие черты. И как бы мы ни оценивали политические перемены последнего десятилетия в России, их объективный результат состоит в укреплении и совершенствовании авторитарной власти. Шаги в этом направлении имеют очевидное сходство с китайским опытом.

В.В. Путину удалось то, что до него удалось Дэн Сяопину, но не удалось М.С. Горбачеву и Б.Н. Ельцину, - обеспечить смену курса, сохранив преемственность власти. Его успешное правление стало важнейшим шагом в реконструкции стабильной политической системы. Признание обществом личных заслуг Путина позволило ему замкнуть политический процесс на себя, оградив экономическое и государственное строительство от негативного влияния этого процесса. Этими успехами и были вызваны разговоры о продлении срока его полномочий. Передав президентский пост, он избежал восстановления пожизненности власти и создал предпосылки для придания стратегическому курсу динамизма в длительной перспективе.

Однако в современной России путинского авторитета могло не хватить, чтобы эффективно контролировать общественно-политические процессы. Поэтому он был подкреплен не только высоким государственным постом премьера, но и поддержкой партии, гарантирующей конституционное большинство в парламенте. В сущности Путин повторил политический алгоритм Дэн Сяопина:

-    приобрел личный авторитет, который был использован ведущей партией и нижней палатой парламента для утверждения курса, получившего название “план Путина”;
-      это позволило сделать власть сменяемой;
-    оставаясь национальным лидером и заняв второй по важности пост, он смог превратить сменяемость в фактор стабильности.

Последнее, что осталось сделать России, - ин- ституциализировать механизм преемственности. В Китае на это ушло более 20 лет. Но в Китае с самого начала реформ существовала высокая идея, политически четко не артикулируемая (за исключением, быть может, 2003-2004 гг., когда в ходу был лозунг “мирного возвышения Китая”), но воспринимавшаяся и безошибочно ощущавшаяся обществом, - идея выхода на ведущие позиции в мире. Без общенациональной идеи не возможен ни нравственный авторитет власти, ни ее легитимизация, ни реализация экономических и политических реформ.

В.Г. Хорос. Не подходить лишь с внешним критерием. До сих пор на наших семинарах обсуждались преимущественно экономические темы. Но ведь развитие, модернизация - это комплексный, многоплановый процесс. Политическая составляющая в нем чрезвычайно важна, а иногда имеет и решающее значение. Поэтому в дальнейшем мы обязательно будем уделять внимание политическим сюжетам.

И хорошо, что приступ к этой проблематике начинается с Китая, о котором сегодня столь много говорят. Экономические достижения Китая безоговорочно признаются. Но, когда заходит речь о политической эволюции, слышны разного рода скептические и негативные оценки: “А как же многопартийность и права человека?” На мой взгляд, это подход не научный, а идеологический. Ибо, во-первых, экономические успехи невозможны без политического обеспечения, и, противопоставляя одно другому, мы заходим в познавательный тупик. Во-вторых, “выговоры” Китаю за политическое поведение - это оценка на основе лишь внешнего критерия. Последний в лучшем случае годится для сравнения, а для понимания необходим, и прежде всего, критерий внутренний. Тем более для такой громадной, многонаселенной, с тысячелетней цивилизацией страны, как Китай.

Могут сказать: а как же Тайвань, ведь он тоже ареал китайской культуры? В ответ, не вдаваясь подробно в этот сюжет (Тайвань начинал с жесткого авторитаризма, лишь сравнительно недавно пришел к парламентской демократии, и неизвестно, что с ней будет в дальнейшем), сошлюсь на Гегеля, который как-то заметил, что демократия хороша для небольших стран, а в больших нужна монархия. Я, разумеется, не за то, чтобы возвратить в нынешнюю Поднебесную императорскую власть, но ясно, что континентальный Китай и островной Тайвань, как говорится, две большие разницы (не говоря уж о влиянии США на политическую модель Тайваня).

При этом важно иметь в виду, что политическая модернизация (как и модернизация вообще) - это не обязательно вестернизация. Модернизация (и политическая в том числе) предполагает реформирование традиционных структур, изменение их, осовременивание. И в той мере, в какой это происходит, можно говорить о модернизации. Вместе с тем модернизация не означает тотальной ломки всего традиционного - какие-то его элементы, ценности и институты остаются, приспосабливаются к новым условиям и задачам. И это нормально, опять-таки особенно для такой многовековой и доказавшей свою жизнеспособность цивилизации, как китайская.

Так происходит ли политическая модернизация в Китае? Наверное, можно согласиться с Я.М. Бергером, что политические изменения в Китае за последние десятилетия были не столь значительны, как в экономической сфере. Но подвергать сомнению модернизационные процессы в политической жизни современного Китая, на мой взгляд, нельзя. Достаточно оценить те сдвиги, которые произошли в политической сфере за последние три десятилетия по сравнению со временами маоизма (когда, кстати, тоже имели место какие-то элементы модернизации). На смену тоталитаризму пришел политический авторитаризм. Исчезла с политической сцены “банда четырех”, были реабилитированы и возвращены репрессированные в период “культурной революции”. Свободнее стали средства массовой информации, в них, так же как и в научной среде, стали возможны дискуссии - о марксизме, об ошибках прошлого, о текущих проблемах и т.п. Вольготнее стали чувствовать себя восемь “маленьких друзей КПК” - некоммунистические партии, которые, хотя и продолжали оставаться карманными, постепенно увеличивали и обновляли состав, в них пошла молодежь. На уровне уезда были введены прямые выборы в местные органы.

Сравнительно демократичнее стала атмосфера и внутри КПК. Здесь также практикуются различные обсуждения и дискуссии. Например, доклады высших руководителей на партийных съездах предварительно обсуждаются на низовом уровне, и затем в них вносятся определенные коррективы. Действуют различные контрольные комиссии. Функционеры прислушиваются к мнениям экспертного (академического) сообщества, реагируют на возникающие проблемы. Короче говоря, существуют те или иные формы обратной связи власти и общества.

Далее, весьма важный момент. Как хорошо показано в докладе А.В. Виноградова, в Китае найдены, опробованы и закреплены механизмы и методы обеспечения преемственности власти и регулярной смены ее носителей. Речь идет о “плановом” подборе и постепенном продвижении в высшие эшелоны руководства представителей младшего поколения, об ограничении сроков нахождения в должности глав администрации на всех уровнях, о формах легитимизации власти лидеров и т.д. Исключены не только пожизненное пребывание у власти, но и передача ее по родственному принципу или персональное назначение лидером своего “сменщика”.

В эту картину вписывается и устоявшаяся модель “неравновесных дуумвиратов”, то есть сосуществования двух лидеров на высших властных постах - партийном и государственном, что в какой-то мере имело место во времена Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая и продолжалось в дальнейшем - сегодня в сотрудничестве Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао, а в будущем, по-видимому, Си Цзиньпина и Ли Кэцяна. В этом дуализме можно усмотреть и определенное разделение властей, и ограничение прерогатив первого лица.

Конечно, в нынешней политической культуре Китая сохранилось немало традиционных элементов. Отношения между поколениями в политике формируются в духе “сыновней почтительности” или по иерархическому принципу “учитель-ученик”. В выступлениях лидеров и политических программах используются образцы политических заповедей прошлого (“переходя брод, нащупывать камни”; достигнуть сяо кан - уровня “малой зажиточности” населения и т.п.). На отношения между партийными деятелями и чиновниками в какой-то мере влияют стереотипы прошлого в духе цзюнь цзы (мудрый муж), что в принципе способствует достижению консенсуса внутри правящего контингента.

Выступления наших уважаемых китаеведов дают весьма богатую информацию к размышлению. Правда, некоторые сомнения вызывает тезис Ю.М. Галеновича, что Дэн Сяопин был за продолжение после смерти Мао его политического курса. Дело не только в том, что Дэн возглавил серию реформ, существенно изменивших Китай по сравнению с маоистским периодом, но и в том, что лично Дэн очень много потерпел от Мао в период “культурной революции”, о чем красноречиво рассказала дочь Дэн Сяопина, Мао Мао, в своих воспоминаниях. Но при этом поразительно - и здесь, наверное, есть доля истины во мнении Ю.М. Галеновича, - что Дэн сохранил определенный пиетет перед Мао, несмотря на все унижения, которым тот его подвергал как политика на протяжении ряда лет. И этот факт, как представляется, также связан с особенностями китайской традиционной политической культуры и присущими ей “правилами игры”.

А.В. Ломанов затронул важную проблему политической оппозиции в Китае. Речь идет о группе либерально мыслящих деятелей во главе с диссидентом Лю Сяобо и ее, как было сказано, “альтернативной программе политической модернизации”. Конечно, как качественно иную систему взглядов по сравнению с официальной ее можно назвать альтернативной, но не в смысле практической реализации - по крайней мере, сегодня. В 2006 г. Лю Сяобо это понимал и предлагал, не ставя цель изменения власти, шаг за шагом расширять воздействие гражданского общества на власть и постепенно демократизировать ее. Но в “Хартии-2008” Лю Сяобо заявил, что власть в Китае потеряла авторитет и легитимность, и призвал к проведению радикальных политических реформ по образцам западной демократии. В результате он был арестован, заключен в тюрьму, но на Западе получил поддержку и был награжден Нобелевской премией.

Нельзя отказать Лю Сяобо в мужестве и последовательности в отстаивании своих взглядов, так же как в том, что эти взгляды имеют некоторое число сторонников в среде китайской интеллигенции. Но их утверждение о потере нынешним китайским руководством авторитета и легитимности ошибочно. Не только потому, что это руководство так или иначе движется по пути политической модернизации, но и потому, что позиция китайских либералов исходит главным образом из внешнего критерия. И пока они не придут к тому, что демократизация в их стране должна идти “изнутри”, они останутся маргиналами в политике.

Другое дело, что модернизация и реформы в Китае сталкиваются с немалыми проблемами - не только политическими, но и экономическими и, особенно, социальными. Экологические потери от бурного экономического роста могут превратиться в препятствие для него. Все явственнее обозначаются в обществе социальные контрасты - оборотная сторона того же экономического прогресса. Углубляются противоречия между городом и деревней. Все это вызывает различные протестные движения, которые время от времени усиливаются. Власть осознает эти проблемы, стремится адекватно реагировать на них, но пока не получается радикально улучшить ситуацию.

Каков может быть итог? Некоторые китаеведы (например, О.Е. Непомнин) полагают, что в Китае происходит очередной исторический цикл (подъем - спад - кризис - коллапс, затем новый цикл) и нисходящая его линия уже недалеко. На мой взгляд, вероятность такого прогноза - учитывая набранную позитивную инерцию китайского социума - не слишком высока, но совсем сбрасывать ее со счетов нельзя. Многое будет зависеть от тех корректив, которые будут вносить в принятый курс китайские руководители, в том числе - в плане политической модернизации.

В связи с этим последнее соображение более широкого свойства. Мне кажется, что судьбы политической модернизации в Китае имеют значение не только для Китая. Дело в том, что политическая модернизация в незападных странах (как модернизация в целом) идет на фоне заметного кризиса демократических институтов на Западе, которые долгое время были ориентиром для остального мира. Но сейчас западная модель демократии, и это признается на самом Западе, подвергается эрозии. В долговременном историческом плане это вызвано появлением так называемого массового общества, в котором индивиды атомизируются, гражданские связи между ними слабеют и люди все более склонны поддаваться политической и идеологической манипуляции. А на современном этапе технические и иные возможности манипуляции резко возросли. В результате демократические институты и процедуры приобретают нередко формальный характер, превращаются в политический шоу-бизнес, своего рода театр, в котором действующих лиц дергают за ниточки теневые субъекты власти, находящиеся за сценой. Из всего этого делают для себя выводы и в политических кругах незападных стран, где пытаются найти адекватную для своих обществ политическую конструкцию исходя из собственных цивилизационных особенностей и исторических традиций.

В свое время на Западе демократия преимущественно росла снизу, из складывавшегося гражданского общества. Но демократия может образовываться и сверху - как это было в том числе и на самом Западе, где короли соглашались на конституционную монархию, правовое государство, давали дорогу парламенту и т.п. По-видимому, главным образом сверху будут политически модернизироваться и страны Востока, где случаи сравнительно “гладкого” утверждения демократии редки (Индия). Причем демократия здесь будет отличаться от западных аналогов - как в силу местных историко-культурных особенностей, так и в результате осознания тех рисков, с которыми столкнулась демократия на Западе на современном этапе.

Политическая демократия не самоцель, она - средство для лучшего обустройства индивидуальной и общественной жизни. В главных своих аспектах демократия предполагает:

- отбор наиболее достойных кандидатов во власть, ибо непосредственное отправление власти осуществляется все же сравнительно небольшим контингентом профессионалов;
-      донесение до власти реальных проблем, интересов, предложений и требований различных групп общества;
-      обсуждение этих проблем, предложений и требований в структурах власти (а если надо - и в более широких масштабах) для принятия адекватных решений, для чего требуется соответствующая атмосфера как внутри самой власти, так и за ее пределами;
-     регулярные отчеты власти перед обществом об исполнении принятых решений, те или иные формы общественного контроля за их исполнением;
-     достижение в ходе этого и в результате этого определенного консенсуса как внутри власти, так и между властью и обществом.

Абстрактно говоря, эти цели могут достигаться как в многопартийной, так и в однопартийной политической системе, если в последней создаются условия для реализации вышеупомянутых пунктов. В принципе политическая модернизация Китая идет в этом, втором направлении. Выражаясь языком традиционной китайской культуры, демократия - это Путь, и до окончания его далеко, а успех отнюдь не гарантирован. Мы слишком хорошо знаем из истории, что власть обладает мощной инерцией самосохранения и самоограждения и не слишком склонна по доброй воле открываться вовне. Но если политическая модернизация в Китае окажется эффективной и вовлечет общество в политический процесс, это даст большой толчок поиску политических моделей, альтернативных нынешним западным неолиберальным образцам.

Материал подготовил Г. ИРИШИН

Опубл.: МИРОВАЯ ЭКОНОМИКА И МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ, 2011, № 7, с. 81-92.

↑ Материалы предыдущих заседаний см.: МЭ и МО. 2007. № 2, 6; 2008. № 1,4, 5, 7; 2009. № 2, 3, 7, 8; 2010. № 2, 3, 7, 8; 2011. № 2, 3.
↑ Сошлюсь в связи с этим на интересный сборник “Современные проблемы развития. Материалы теоретического семинара”. М., ИМЭМО РАН, 2010.
↑ Практика показывает, что КПК старается контролировать и естественные причины - возраст уходящих генсеков колеблется вокруг 70 лет. Это, вероятно, связано с тем, что Дэн Сяопин, которому к началу реформ уже было больше 70, предпочел не занимать главные руководящие посты, а его преемникам вследствие этого принять их в возрасте старше, чем “архитектор реформ”, было уже не вполне этично.
↑ КПК, по официальной формулировке, “представляет требования развития передовых производительных сил Китая, прогрессивное направление китайской передовой культуры и коренные интересы самых широких слоев китайского народа”.
↑ См.: Buchelhofer Ch. Corporate Control and Enterprise Reform in China. An Econometric Analysis of Block Share Trades. Heidelberg, 2008.
↑ Чжао и Вань в качестве секретарей провинциальных комитетов КПК Сычуани и Аньхоя первыми поддержали крестьян при разрушении ими системы Мао в деревне.
↑ В то время, когда Дэн выдвигал препятствия на этом пути, Ху Яобан посетил погранзаставу на советско-китайской границе и оставил в книге почетных посетителей запись “Да здравствует дружба народов Китая и СССР!”.
↑ См.: Жэньминь жибао. 22.08.2010.
↑ См.: Жэньминь жибао. 07.09.2010.

Авторы: Ломанов А.В., Виноградов А.В., Борох О.Н., Салицкий А.И., Лебедева Э.Е., Хорос В.Г., Бергер Я.М., Володин А.Г., Галенович Ю.М.

Синология.Ру

Политическая модернизация Китая