Вопросы историографии Восточного Туркестана в эпоху трех мировых войн

 

Большая публика имеет об этом
самое беглое, анекдотическое представление.
А.Е.Снесарев
 
Свеча горела с двух концов,
свеча горела…
Б.Пастернак - Э.Д.Росс
 
Страна-призрак под завесой тумана
 
Комплексному изучению истории Восточного Туркестана и системному ее обобщению не везло ни в России, ни за рубежом. Прежде всего потому, что Синьцзян оказывался то в тени (как то бывает на рассвете) расположенного на востоке огромного Китая, то (как в полдень) – в тени расположенного к югу более экзотического Тибета, то, как на закате, в тени Средней Азии (как «Малая Бухария» возле Большой – Средней Азии; без учета того, что Синьцзян по площади равен половине Западной Европы). В международной политике роль Восточного Туркестана постоянно оказывалась либо недооцененной, либо в тени. Присоединение Средней Азии к России, когда Синьцзян обозначился как фактор глобального противостояния держав (в виде Восточного вопроса), принципиально мало что изменило: интерес западной науки к Синьцзяну возрос, но при этом ограничивался либо древними памятниками, либо утилитарной военной статистикой современности. Примерно таким же оставался и научный интерес к Синьцзяну в России. Даже многолетний консул России в Кашгаре Н.Ф. Петровский оставил после себя сообщения об археологических памятниках, манускриптах и «Краткий обзор Восточного Туркестана», ограниченный вопросами экономики.
 
Сразу отметим, что в книге «Восточный Туркестан глазами русских путешественников» (см. [7]) доклад Н.Ф. Петровского Главному штабу воспроизведен лишь частично: наиболее существенные политические оценки состояния Синьцзяна оставались под грифом «секретно» с 1885 г. и остаются до нашего времени (см. [11]). Генеральный консул России в Кашгаре (1882-1904) Н.Ф. Петровский был не только талантливым дипломатом и политиком, но человеком военного склада ума и характера, в молодости – офицером. Маньчжуро-китайские чиновники и британские соглядатаи в Синьцзяне его просто боялись. В народе он пользовался уважительным титулом «Новый Чагатай» (Чагатай – сын Чингис-хана, правивший Средней Азией). Сфера интересов и деятельности Н.Ф. Петровского – география, история, экономика и политика, т.е. весь спектр геополитики как высшей стратегии (к сожалению, история – меньше всего).
 
К началу ХХ в. Наибольший вклад в изучение Восточного Туркестана внесли, по существу, военные географы. Их описания Синьцзяна уже в силу требований самой военной географии как научной дисциплины (всесторонность, комплексность, максимальная точность и обстоятельность) превосходят гражданские аналоги с их разрозненной информацией. В данном плане наиболее заметны «Описание Алтышара» ротмистра Ч.Ч. Валиханова (1861), «Кашгария» подполковника Генштаба А.Н. Куропаткина (1879) и «Кашгария, или Восточный Туркестан» капитана Генштаба Л.Г. Корнилова (1903). Все трое были активными разведчиками (одно время даже нелегалами); такого рода деятельность заостряет внимание, интуицию и навыки выделения сути любых явлений, процессов. Но в силу конкретных обстоятельств указанные офицеры не смогли применить эти свои способности к комплексной оценке исторического процесса в Восточном Туркестане, очерки истории Восточного Туркестана в их работах занимаютдалеко не самое важное место.
 
Достойно, однако, внимания, что именно в русло их военно-географической методологии постарался встроиться В.В. Григорьев, чей капитальный обзор истории Восточного Туркестана (уже более 130 лет не имеющий аналогов и до сих пор не превзойденный; см. [9, с. 4]) был создан как «Дополнение» к «Землеведению Азии» классика германской геополитики К. Риттера – профессора берлинской военной академии. Григорьев посвятил 1-й том своего труда историческим свидетельствам о городах и оазисах Восточного Туркестана, 2-й – последовательному обзору всех периодов восточнотуркестанской истории. («Города и годы» - пожалуй, самое оптимальное определение работы Григорьева.) Но при всем том В.В. Григорьев (кстати, тоже военный разведчик – начальник т.н. Оренбургской пограничной комиссии; см. [21]) успел суммировать доступные в его время исторические данные и материалы по истории Синьцзяна. (Его работа органично дополнила китаеведческий обзор истории Синьцзяна И. Бичуриным). Но объединить эти данные, не располагая новой методологией, было немыслимо: «мозаичный объект» попросту ускользал от сколько-нибудь широких эмпирических обобщений. (Необходимую методологию много позднее предложит еще один военный разведчик и ученый, ген. А.Е. Снесарев: он разовьет переход В.В.Григорьева от географии к истории в виде триединства гео-историо-политики; при этом история становится сердцевиной научной геополитики.) В этой связи выглядит достаточно странным совет рассматривать Синьцзян «не вдаваясь в историю» (?!), поскольку «тема уйгурского сепаратизма звучит все глуше», а «Синьцзян окружен плотной завесой молчания» (см. [14, c. 247-249]). Чтобы преодолеть подобную завесу в любое время и любой обстановке, ген. Снесарев советует исходить из принципа «история – единственный путь к цели». К Восточному Туркестану этот принцип применим в первую очередь: только системно-исторический подход позволяет понять логику его исторического развития. Не владея данным подходом, даже такой авторитетный специалист, как акад. В.В. Бартольд, ошибочно посчитал Китайский Туркестан «страной прошлого без будущего» (см. [2, с. 335]). Но поскольку будущего без прошлого и наоборот не бывает, получается, что у Синьцзяна и прошлого не было.
 
В данной связи вспоминается рецензия А.Е.Снесарева на бартольдов «Историко-географический обзор Ирана». «Пока первоисточники остаются по большей части неиспользованными и неизданными, едва ли возможно составить курс, который заключал бы в себе не только обзор внешних событий, но также научно обоснованное объяснение исторической эволюции», - А.Е.Снесарев цитирует В.В.Бартольда и… явно не соглашается с ним. Он поясняет: «Автор при изложении столь строг к себе, что почти избегает каких-либо обобщений и еще менее догадок. Вся работа производит впечатление чисто аналитической и… черновой» (см. [18, c. 35-39]). Косвенно, но куда откровеннее несогласие с подходом В.В. Бартольда выражено А.Е. Снесаревым в более ранней рецензии на «Сердце Азии» Скрайна и Росса: «установить голый, но правдивый исторический факт» и тем ограничиться для установления истины совершенно недостаточно, напоминает А.Е.Снесарев; напротив, полученный результат «напомнит скорее всего какую-нибудь легенду», поскольку «перечень исторических фактов без всякой взаимной связи между ними, без всякой причинной зависимости будет туманен, бессвязен, исторически нелогичен» (см. [17, c. 46]). В.В. Бартольд же (в силу трудноустранимой – до сего дня – неполноты источников и малочисленности исследований конкретных проблем) как раз избегал гипотетических (вполне проверяемых, но при этом, конечно, рискованных) обобщений. А.Е. Снесарев напоминает В.В. Бартольду, что тот мог бы – осмотрительно – воспользоваться более передовыми методами как традиционной географии, так и новейших естественных наук (движимых вперед именно творческой смелостью гипотез). Неупорядоченность современных центральноазиатских исследований, насчет которой сетует Дж. Шоберлейн, объяснима далеко не только дефицитом их организации, координации или даже интеграции, но и традиционной боязливостью, пассивной привязкой к изолированным «столбам» голых фактов, лишенных «ветвей» гипотез, «листьев» выводов и «плодов» решительных обобщений.
 
Одновременно с 1-м томом работы В.В. Григорьева (1869) в Англии появилась служебная записка британского разведчика и тайного дипломата Нея Илайеса (Elias, 1844-1897) о Восточном Туркестане под названием «Цивилизация в окружении пустынь». Ее структура и конкретное содержание в точности не известны – как и содержание большей части написанного Илайесом (см. [28]). Он, однако, сыграл важнейшую роль в историографии Восточного Туркестана как редактор перевода могольской (могульской) хроники «Тарихи Рашиди». Работу по переводу и комментированию хроники (почти 500 страниц плотного английского текста – пожалуй, самого объемного письменного памятника восточнотуркестанской культуры) совместно осуществили Илайес (в тот момент генконсул и резидент в Мешхеде) и молодой профессор-востоковед Денисон Росс (1871-1940; позднее также работник спецслужб в Индии и Англии, затем первый директор восточного факультета – School of Oriental Studies Лондонского университета; автор мемуаров под загадочным названием «Оба конца свечи» (см. [29]); одну из его работ рецензировал А.Е. Снесарев).
 
Работе над хроникой предшествовала примечательная история. Список хроники добыл британский «коммерсант» Р.Шоу, посетивший Восточный Туркестан в период его отделения от Китая (1864-1877). Шоу скончался при подозрительных обстоятельствах, а рукопись исчезла. Но Илайес, используя британскую агентуру в Кабуле, добыл другой список «Тарихи Рашиди», который и был переведен на английский (единственный иностранный) язык. В России имеется свой экземпляр «Тарихи Рашиди», но ее перевод не состоялся: очевидно, англичане видели в хронике ценный источник историко-политической информации, а в России таковой не усматривали. Однако значение «Тарихи Рашиди» (см. [24]) как источника по истории Восточного Туркестана велико – эта обширная рукопись кузена Бабура и впоследствии правителя Кашмира могола Мухаммеда Хайдара из клана Дуглат освещает события XIV-начала XVI вв., когда власть над всем Восточным Туркестаном оспаривали  ханы и султаны-Моголы, а присутствие Китая в каком-либо виде отсутствовало; впечатление таково, что Китай вовсе не существует на свете.
 
Изучение Синьцзяна лишь как Синьцзяна (в период его новой и новейшей истории – владычества империи Цин и позднейший республиканский), как это делает Дж. Милуорд (см. [27, с. 121]), малопродуктивно: теряются целых два предшествующих тысячелетия истории Восточного Туркестана (см. [5]), а страна со своей богатейшей историей появляется как бы вдруг и неизвестно откуда. В данном контексте, во-первых, политико-экономико-этнографическое описание Синьцзяна не дает сколько-нибудь четкого ответа на вопрос о геополитическом значении как его самого, так и Китая, важнейшей частью которого остается Синьцзян. Во-вторых, рамки новой истории дают слишком узкий обзор и ничтожную «перспективу» – когда теряется из виду немаловажная роль государств Кашгарии (Восточного Туркестана), начиная с античной истории Европы и Передней Азии (I-II вв.), средневековой истории на пике арабских завоеваний (сер. VIII в.) или в период татаро-монгольской экспансии XIII в. Малопродуктивен и «фоновый» подход к истории Восточного Туркестана лишь как декорациям современного уйгурского национализма (см. [22]). Такой этот «фон» лишен должной системности и чересчур фрагментарен; при нем ход истории страны и региона остается невнятен, а ее логика вообще непонятна. Для Франсуазы Обэн, добросовестно изучившей доступную ей литературу по Восточному Туркестану, остается, к примеру, загадкой преемственность древних и современных уйгуров (внешне мало схожих друг с другом), не говоря уже о преемственности культур древнейшего иранского населения страны и позднейшего тюркоязычного; вся история Восточного Туркестана выглядит у нее достаточно калейдоскопично.
 
Восточный Туркестан изучался больше путешественниками, оставляющими разрозненные знания, впечатления и некоторые эмпирические обобщения, чем историками, способными на обобщения более высокого порядка. (Заслуживающие уважения историки типа В.В. Бартольда ближе к этим путешественникам, чем к историографам.)
 
«Вернуться к непрерывной нити истории»
 
Великий Тюркский каганат (от Маньчжурии до Азовского моря) и производные от него политии VI–VIII вв. так или иначе опирались на оазисы Кашгарии (см. [8, с. 103]). Поистине глобальную роль Восточный Туркестан приобрел в мировой империи татаро-монголов: именно отсюда началось ее строительство. Не меньшую роль он играл в континентальной империи Тимура. Т.о., уже с древности Кашгария не была изолирована от сопредельных и отдаленных регионов и происходивших там процессов – более того, играла в них немаловажную (пусть не всегда заметную и не для всех очевидную) роль. Налицо взаимосвязь событий на пространстве от Атлантики до Тихого океана (см. [30, р. X, 111-114, 169-170]); именно Кашгария является здесь главным связующим звеном.
 
История Восточного Туркестана (отраженная в официальных китайских источниках) насчитывает более 2 тыс. лет, Синьцзяна как части Китая – менее 2,5 столетий, считая от 1760 г. «Судьба Синьцзяна» (в одноименной работе Д.В.Дубровской) действительно может рассматриваться как частный случай истории Китая и Центральной Азии в этот период. Но поскольку Восточный Туркестан и Синьцзян тождественны только географически, но не исторически, судьба Восточного Туркестана должна рассматриваться на протяжении всей его реальной истории; прогнозировать историческое будущее этой страны и Китая можно только на этой, а не узко «синьцзянской» основе. В заголовке гл. 69 «Тарихи Рашиди» ее автор советует «вернуться к [непрерывной] нити истории». В XVI в. просвещенным людям вопрос этот был ясен.
 
В XIX-ХХ вв. Восточный Туркестан – объект Большой игры Англии и России за влияние в Азии и мире в целом. Видя в нем звено в цепи буферов на северных рубежах Индии, англичане предпочли возвращение Синьцзяна дряхлеющей империи Цин, побежденной в Опиумных войнах. В том контексте Индия стала «главным фактором в Среднеазиатском вопросе» (А.Е. Снесарев). В данном качестве она фигурирует в I Мировой войне: германская миссия фон Хентига проникает в Синьцзян из Афганистана с целью воздействовать отсюда сразу на тылы России и Британскую Индию. Во II Мировой войне Синьцзян также играет важную роль в советской политике поддержки антияпонской борьбы Китая: снабжение военными советниками, летчиками, техникой и вооружением происходит кратчайшим путем через Синьцзян.
 
История настоящего и будущего
 
В III мировой войне (началась в 1975 г. и ее латентная фаза уже позади) значение Синьцзяна возрастает в разы. Поскольку Китай – главный соперник слабеющих США, американцы рассматривают Синьцзян как важнейший геостратегический объект: это самое слабое место развивающегося Китая. Не секрет, что проникновение НАТО в Афганистан и Среднюю Азию в 2001 г. преследовало цель занять позиции у ненадежных китайских тылов. Этот процесс буксует лишь потому, что в регионе сформировалась ШОС как сильнейшее континентальное объединение, а США увязли последовательно в Афганистане и Ираке. Но очевидный провал США в Восточном вопросе на протяжении последнего полувека (в Китае, Корее, Вьетнаме, Афганистане, Ираке по нисходящей исторической линии: Восточный вопрос был сперва ближне-, затем средне-, затем дальневосточным) и откат из Латинской Америки (реконструировать Панамский канал берется Китай) лишь толкает США во главе с не вполне адекватными лидерами к авантюрам.
 
Китайский Туркестан является ахиллесовой пятой КНР прежде всего ввиду разности и несовместимости исламской культуры иранцев и тюрок с китайской. В обстановке социального и политического неравноправия народов эта разность превращается в конфликт. Через Синьцзян проходит линия конфликта цивилизаций. Еще в 1976 г.(!) Я. Мюрдаль во время поездки в Тибет и Синьцзян наблюдал, как тибетец беспрекословно повиновался китайцу, а уйгур – демонстративно его игнорировал. КНР чрезвычайно зависит от экономических связей с Казахстаном, от его энергоресурсов, по этой причине стимулируется ускоренное развитие северного Синьцзяна, где преобладают китайцы, тогда как уйгурский Юг остается сельскохозяйственным, сырьевым и традиционно-торговым, дотационным регионом – при всех его природных богатствах (см. [1, с. 94–95; 3, с. 183–187]). Однако в условиях накопившихся внутренних проблем и расширении внешних связей Синьцзяна со Средней и Южной Азией Синьцзян вновь открывается для исламского фундаментализма и международного терроризма (наметился террористический треугольник Северный Пакистан-Фергана-Синьцзян). Нельзя не вспомнить, как в первой половине XIX в. маньчжурские власти Китая пошли на кондоминиум в Синьцзяне, разделив управление им с Кокандским ханством. Из Ферганы почти весь XIX в. вторгались организаторы и активные участники антикитайских восстаний. Активная уйгурская оппозиция наших дней тесно сотрудничает с Талибаном и аль-Каидой. Последние 10 лет в Синьцзяне не наблюдаются массовые выступления и восстания, но это всего лишь затишье. После 1955 г. было уже 15 восстаний (за XIX в. – 14), только за 90–е гг. выявлено 30 подпольных организаций, около дюжины националистических центров действует в эмиграции. Инфильтрация и подрывная деятельность бывает эффективнее открытой неравной борьбы. В целом внутриполитическое положение СУАР принципиально не отличается от описанного Н.Ф. Петровским (см. [11, с. 7–8]) и А.Е. Снесаревым (см. [16, вып. 21, с. 14; вып. 23, с. 26]) в XIX – начале ХХ вв.
 
По последним данным, в рядах исламских экстремистов в Пакистане активизировались ходжи суфийского ордена Накшбандия-ходжаган. Их предшественники сыграли негативную роль в политической истории Средней Азии и Восточного Туркестана в XV-XVIII вв.: начав с устранения Улугбека, они перешли к дезорганизации монархии Моголов, тем самым проложив путь в Восточный Туркестан империи Цин. В середине 1860-х гг. их устранил правитель независимого Восточного Туркестана Якуб-бек. Орден Ходжаган всегда отличался политическим экстремизмом в ущерб духовной практике и богословию; таковы и Черные ходжи XXI в. (см. [12, с. 99]); известно, однако, и то, что их мюриды всегда отличались послушанием, упорством и фанатизмом; иными словами, это серьезная ударная сила.
 
Синьцзян – «Черный центр» германской геополитики
 
Существует исторический прецедент подрывной геополитики Германии в Синьцзяне – подозрительной деятельности германских экспедиций – прежде всего нацистского востоковеда и геополитика С.Гедина в Монголии и Синьцзяне (по сведениям экспедиции Рерихов). Отряды Гедина работали в четырех пунктах Синьцзяна – провинциальном центре Урумчи, на высокогорьи Богдо-Ула, в Чарклыке у старого входа в Синьцзян по Шелковому пути, в притяньшаньском Кучаре (они осваивали север, центр и юг Синьцзян, подступы к нему из внутреннего Китая; см. [13]).
 
Все это было отнюдь не случайно. Германская империя с момента своего восстановления в 1870 г. обратила внимание на Синьцзян. Неслучайно уже в 1872 г. в Йене был издан на немецком языке и готическим шрифтом дневник путешествия в Синьцзян английского коммерсанта и разведчика Р.Шоу, умершего при подозрительных обстоятельствах. В годы I Мировой войны в тогда еще нейтральный Китай (опять же через Синьцзян) проникла из Афганистана миссия германского «дипломата» фон Хентига, но Китай вступил в войну на стороне Антанты и фон Хентиг был интернирован, но и впоследствии интерес Германии к Синьцзяну ничуть не ослабел.
 
Самый интересный документ о планах нацистской Германии в Синьцзяне был обнаружен в уцелевшей части архива личного штаба Гиммлера. Он содержит указание на «Черный центр» в Синьцзяне севернее Тяньшаня в виде треугольника Кобдо–Урумчи–Барсово озеро (Бар[с]кёль) (cм. [4, с. 106-107]), который опирается на Тяньшань, а нацелен в южную Сибирь. Версия о том, что документ не заинтересовал спецслужбы Германии, несостоятельна (так думал унтерштурмфюрер Руппман; но лейтенант не может решать такие вопросы за Шелленберга и тем более Гейдриха).
 
Если указанный треугольник географически малопривлекателен (каменистая пустыня и бездорожье), то исторически – напротив: от Монгольского Алтая к Джунгарским воротам шли войска Чингис-хана, на полпути между Урумчи и Барсовым озером находилась летняя столица уйгуров-союзников Чингис-хана – Бешбалык. Район Баркёля контролирует вход в Синьцзян со стороны Китая, который неоднократно использовали китайские войска времен империи. Наконец, район Кобдо всегда имел и имеет важнейшее геостратегическое значение. Российский Генштаб внимательно изучал значение Кобдо перед китайской революцией 1911 г. Столь же пристально смотрела разведка России на Джунгарию, и особенно на ее северный Алтайский округ, сопредельный Кобдо. Оперативно-стратегическое значение Кобдо как важного азиатского перекрестка оценивалось весьма высоко. Но кроме того изучались оппозиционные Китаю монгольские и казахские националисты. Казахов китайцы именовали «тиграми-мусульманами», некоторые вожди синьцзянских монголов хотели заменить ламаизм исламом как более боеспособным вероучением (cм. [15, с. 347–348, 63, 68–70]). (В прошлом весь Восточный Туркестан прошел путь от буддизма к исламу.) Уйгурские националисты 30-х гг. шли под отчетливым лозунгом «Наши предки – Тимур и сам Чингис-хан» (См. [26, c. 2–3]), что сближало их с монголами и казахами.
 
В 1942 г. немецкий транспортный самолет пытался пролететь в Токио через Казахстан и Синьцзян. Он не долетел до Синьцзяна и после вынужденной посадки захвачен опергруппой НКВД. Эсэсовцы летели подключиться к расследованию дела Зорге, но это была явно не единственная их цель, было еще как минимум две: дезавуировать прогнозы группы Зорге насчет бесперспективности японского наступления на советский Дальний Восток и синхронизировать его с наступлением на Сталинград. Вторая задача – синхронное наступление из Синьцзяна в направлении Транссиба. Часть эсэсовцев явно должна была остаться в Синьцзяне, где беспринципный губернатор Шэнь Ши-цай изменил СССР и был готов поддержать Германию. Можно было использовать различных радикалов-националистов – прежде всего казахов и монголов, особенно мусульман; Гиммлер считал ислам перспективным оружием и создавал мусульманские части СС. Среди них был «Восточнотюркский» легион, судя по этимологии нацеленный в перспективе на… Восточный Туркестан. Мобильные формирования казахов и монголов вполне было можно в духе Чингис-хана бросить на север (при этом 1000 км, из которых 500 приходились на Туву, не препятствие, к тому же демонстрация была важнее непосредственного результата). Недолетевший самолет сорвал дерзкий план удара по СССР с трех направлений, но главное – из Синьцзяна.
 
В конце Корейской войны советскому военному переводчику-китаисту офицер НОАК сделал в Синьцзяне презент – вручил в качестве сувенира кинжал офицера СС, убитого в этих краях. Иными словами, разведгруппы СС действовали не только в Тибете (откуда их вывели), но и в Синьцзяне (где они явно остались). Однако действовать самостоятельно, без руководства и подкреплений из Берлина, они не могли.
 
Идея удара по СССР из Синьцзяна была навеяна культом «копья Лонгина» (центуриона Лонгина Кассия, заколовшего Христа). Эта святыня нацистов была перевезена в Германию из Вены после аншлюса как залог и орудие мирового господства (cм. [19]). В реалиях 1942 г. гитлеровцы намеревались связать руки России на западе и востоке (распять), а затем нанести «удар Лонгина» с юга. Треугольник Кобдо-Урумчи-Бар[с]кёль – не более чем острие геополитического копья. Идеи и планы III рейха наследуются новыми претендентами на гегемонию в мире; таков один из непреклонных законов истории.
 
Спираль современных конфликтов
 
Сюжет с геополитическим «копьем Лонгина» (чей наконечник завернут спиралью) требует внимания и в наши дни: в архив был сдан документ, но не идея. Синьцзян – ахиллесова пята не только КНР, но и России, чем бы ни оказался для России Китай. Заостренная алтайская граница России с Синьцзяном напоминает гвоздь, который пока не ощущается.
 
Синьцзян как важнейший фактор глобального геополитического положения КНР (доступы в Среднюю Азию, Южную Азию и на Средний Восток) - «ключ ко всей мировой политике». Сто лет назад эту роль играла Индия – «жемчужина Британской империи». Роль последней постепенно переходит к Китаю, а роль «жемчужины» к Синьцзяну – более чем вероятному театру III Мировой войны. Конечно, опасность превращения Синьцзяна в театр войны еще не идентична угрозе, а театр войны – еще не театр военных действий. Опасность отличается тем, что ее можно так или иначе упредить (генерал А.Бофр советует «предвидеть возникновение угроз, с тем чтобы их вовремя предотвратить» [23, р. 272–273]), тогда как угрозу остается лишь парировать с немалым трудом и потерями. Локальные, а тем более включенные в глобальные процессы беспорядки в Синьцзяне неизбежно скажутся на безопасности России. Они скажутся вдвойне и втройне в случае к ним неготовности.
 
Предотвращение этой худшей альтернативы вполне возможно. Для этого нужно уяснить логику истории Восточного Туркестана как явления не случайного и не малозначительного на периферии Китая. Судьба Синьцзяна может еще быть сравнительно легко определена тем, что КНР довлеет над ним в государственном отношении. Но судьбу Восточного Туркестана, чьи исторические корни слишком глубоки и цивилизация ничуть не моложе китайской, так просто решить нельзя. Инерция восточнотуркестанской истории сильнее воздействия китайской цивилизации (по времени – вдесятеро, соразмерно длительности автохтонного развития с одной стороны и воздействия Китая – с другой).
 
Научное освоение истории Восточного Туркестана пока отстает от потребностей жизни. Метафору «двух концов свечи» Д. Росса может понять как соревнование научного знания и опережающей жизни. В данном случае историческая наука превращается в сочетание разведки (мониторинга) «атипичных известностей» (явлений привычного типа) и активного научного поиска «атипичных неизвестностей» (явлений нового типа) нового мирового беспорядка (управляемого хаоса современной истории; см. [6, c. 18]). Указанная роль исторической науки в новых условиях более чем велика: по определению французского геополитика ген. П.-М. Галлуа, «наука играет роль намного более определяющую, чем территория, демография или промышленное производство» (25, c. 362).
 
Метафору свечи Д.Росса можно оценить и методом иранского поэта Хафиза, который говорил о необходимости обеспечить «спокойствие двух миров» (20, c. 17) - в нашем случае надежной теории атипичных явлений и максимально возможного управления историей. В отношении истории Восточного Туркестана становится очевидным преимущество в ее изучении ученых перед путешественниками, военных – перед гражданскими и геополитиков – перед узкими специалистами традиционного типа.
 
Литература
1. Баженова Е., Островский А. Синьцзян от Турфана до Кашгара. // Проблемы Дальнего Востока, 2006, № 2. С. 94-95.
2. Бартольд В.В. История изучения Востока в Европе и России.// Бартольд В.В. Сочинения. Т. 9. М., 1977.
3. Бондаренко А.В. СУАР КНР: актуальные проблемы развития. // Китай: новые горизонты реформ. Ч. 1. М., 2005. С. 183-187.
4. Васильченко А. Мистика СС. М., 2005.
5. Зотов О.В. Китай и Восточный Туркестан в XV-XVIII вв.: межгосударственные отношения. М., 1991.
6. Идеология и спецслужбы. М., 2005.
7. Кляшторный С.Г., Колесников А.А. Восточный Туркестан глазами русских путешественников. А-А., 1988.
8. Кузнецов В.С. Императорский Китай, Иран и исламский мир.//Северная Азия и соседние территории в средние века. Новосиб., 1992.
9. Литвинский Б.А. Исторические судьбы Восточного Туркестана и Средней Азии.//Восточный Туркестан и Средняя Азия. М., 1984.
10. Отчет консула в Кашгаре Петровского (1885 г.) // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии, вып. 22. СПб, 1886.
11. Петровский Н.Ф. Отчет консула в Кашгаре Петровского (1885 г.) // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии, вып. 22. СПб, 1886.
12. Региональные и глобальные угрозы терроризма: пути выхода. М., 2006.
13. Рерих Ю.Н. Свен Гедин. // Юрий Рерих. Тибет и Центральная Азия. Самара, 1999.
14. Россия. Сибирь и Центральная Азия. Барн., 2005.
15. Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии, в.86. СПб, 1913.
16. Сведения, касающиеся стран, сопредельных с Туркестанским военным округом, вып. 21, окт. 1900; вып. 23, дек. 1900.
17. Снесарев А.Е. рец.: «Сердце Азии» Скрайна и Росса. // Сведения, касающиеся стран, сопредельных с Туркестанским военным округом, вып..20. Таш., 1900.
18. Снесарев А.Е. рец.: В.В. Бартольд. История Ирана. СПб, 1903. // Сведения, касающиеся стран, сопредельных с Туркестанским военным округом, вып. 49. Ташк., 1904, № 1. С. 35-39.
19. Телицын В. Грааль и Третий рейх. М., 2004.
20. Хатами М. Спокойствие двух миров. // Центральная Азия: диалог цивилизаций в XXI в. А-А., 2003.
21. Хлобустов О.М. Разведка на задворках империи. // Независимое военное обозрение. 2005, № 29.
22. AubinF. L’arriere-planhistorique du nationalisme ouigour du Turkestan Oriental des origines au XX siecle. // Cahiers d’etudes sur la Mediterrannee Orientale et le monde turco-iranien (CEMOTI). No 25. 1998.
23. Beaufre A. Le drame de 1940. Paris, 1965.
24. Dughlat, M.H. The Tarikhi Rashidi (a History of Moghuls of Central Asia). L., 1895.
25. Gallois P.-M. Paradoxes de la paix. Paris, 1967.
26. Kurban I. Dogu Turkistan icin savas. Ankara. 1995.
27. Milword J. Historical Perspectives on Contemporary Xinjang. // Inner Asia, v. 2. 2000, No 2.
28. Morgan G. Ney Elias. L., 1971.
29. Ross E.D. Two Ends of the Candle. L., 1943.
30. Teggart F.J. Rome and China. Berkl, 1939.
 
Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XXXLII научная конференция: К 100-летию со дня рождения Л.И.Думана / Ин-т востоковедения; сост. и отв. ред. С.И.Блюмхен. – М.: Вост. лит., 2007. – 352 с. – ISBN 5-02-018544-2 (в обл.). С. 126-136.